Пара пустяков. (Командировочный очерк)
По долгу службы мне положено сочинить "командировочный очерк". Но все уже многожды "очеркнуто и подчеркнуто". Не хочется твердить очевидное и тиражировать общеизвестное. Так что просто пара-тройка впечатлений.
"Ну, как тебе Дмитриев, какой он вживую?"- расспрашивают друзья и коллеги.
Добрый.
Это, наверное, не самое информативное определение. Но точнее не выражусь.
- Ну, если чуток развернуть, то знаете - добрый, смиренный, тихий, простой... а в чем-то совсем даже и не простой. Тихо делающий свое дело, не задумываясь о его важности и величине. Как часто у нас - гонимый, в общем, настоящий, обычный русский человек...
- Ты понимаешь, какую ужасную вещь ты сейчас говоришь,- горько улыбаются друзья,- настоящий обычный русский человек: добрый,тихий, смиренный, делающий громадное дело, гонимый. Страшная формула национального характера...
В этом месте, как вы понимаете, закономерно случается "найпервейшее дело кухонное- ...русский ночной...и т.д.", но его мы здесь опустим.
Я ехала, честно говоря, не имея в виду личного знакомства. Ситуация к тому никак не располагала. Суд, треволнения, нас 40 с лишним человек - не до того. Наша цель была - поддержать, побыть рядом, сказать словом и делом, в основном делом, и даже не делом, а просто соприсутствием, что человек не один, перед лицом свалившейся на него напасти. Так по крайней мере я ее понимала.
И все-таки личное знакомство случилось. Иногда чтобы субъективно уловить суть человека, не надо ни долгих задушевных разговоров за полночь, ни пуда соли, ни длинных времен соработничества бок о бок, достаточно пары пустяков.
Вот после суда - толпа журналистов, смартфоны, вспышки, тихо говорит адвокат, еще тише стоит позади Юрий Алексеевич, просто улыбается. Ни малейшего желания ни светиться, ни витийствовать. Как и во всех его делах. Просто ищет кости, сухие кости, винные-безвинные (все кости в чем-нибудь повинны, все разрушены-убиенны безвинно), просто служит панихиду на страшном месте, а потом, говорят, и Кадиш, и заупокойный намаз... "Кости сухие! слушайте слово Господне!" (Иез. 37.4). Просто ставит крест, просто могильный камень. Надо быть добрым, чтоб эту вязкую, одинокую, многолетнюю, изматывающую работу выдерживать.
Просто удочерил приютскую девочку, худенького заморыша... кости сухие... Надо быть добрым для всего этого, надо всех очень жалеть. Да так, чтоб жалость не была тщетной, по-древнерусски, чтобы была любовью (глагол "жалеть" и значил тогда "любить").
На городское кладбище мы едва поспели совсем уже под конец, выспрашивали адвоката Виктора Ануфриева, ждали его эфира с "Дождем".
Вот мы тащимся по 24-градусному морозу к точке пропитания. Точнее - я тащусь. А кто-как: кто вприпрыжку скачет, козлом угонзая от холода, а кто себе вальяжно беседуя. Я - ковыляю. Мерзну ужасно, я и в жару бывает мерзну, и всегда отстаю, и привычно за всеми не поспеваю, и привычно стараюсь не огорчаться, уж научилась, за 45 лет-то.
- Ну, ты живая, милая? Давай, держись...
Это Дмитриев, добрый человек, откуда он взялся-приметил, сразу понимаю, что все-таки не до конца научилась не огорчаться, уж больно радуюсь. Тут и пришли.
На обеде Юрий Алексеевич тоже в основном молчит, улыбается, иногда благодарит...
Все это время нас, столичных тетушек, обихаживали студенты-киношкольники, ребята лет 20 из Московской международной кино-школы. Мало сказать обихаживали, были нам практически родной матерью, как Малыш Карлсону. Кормили-поили, некоторых даже одевали. И это отдельное само по себе радостно-обнадеживающее впечатление. Не то, что поили-одевали (хотя это было очень трогательно), а то, что, как они рассказали уже в поезде, их руководитель Юрий Михайлин, тоже в общем-то молодой совсем человек, когда все это случилось с Дмитриевым, вдруг как-то понял для себя, что невозможно смириться с таким бесчинством зла, что нельзя расписываться в собственном бессилии, что нужно что-то делать, неважно даже поначалу что, придет в процессе. И они стали делать.
Потом лекция Мариэтты Омаровны Чудаковой про 1917-18 гг. Совершенная противоположность. Резкий, ясный ум, четкая, без цезур и провалов речь. Напористая, авторитарная, провокативная, подкупающая и отталкивающая. Мне бы такой слог, не то, что в 80 (дожить бы), сейчас бы хотя малость... Носится эта женщина-ракета в свои 80 по всей стране с лекциями, пишет учебник истории для младшей школы, чтобы не транслировать из поколения в поколения ложь,поверяет на знакомых детях, составляет с помощниками словарик для малолеток с непонятными устаревшими словами, они ей их подчеркивают. Например, калека... не знают такого, знают "инвалид". Я бы и младшей 14-летней дочке дала такой учебник почитать, подозреваю, и старшие, историки-филологи, парочку "открытий чудных" там бы обнаружили.
После лекции по очереди прощаемся с Ю.А. Внезапно удостаиваюсь воздушных объятий, болтаю ножками под радостное щелканье фотокамер. "Милая, в чем дух-то держится?" Кости, кости, сухие мои кости...
Катерина Хмельницкая
