Что делать с исторической памятью, почему нужно давать слово даже Чикатило и как выжить в черно-белом мире
Директор Сахаровского центра Сергей Лукашевский обсудил с актером спектакля "Внуки" Иваном Тимофеевым (в основе спектакля 10 интервью с внуками, а иногда детьми или правнуками людей, несущими прямую ответственность за преступления советского государства), как жить в настоящем, помня о прошлом.
PublicPost выбрал из большого диалога несколько ярких реплик, чтобы вы могли продегустировать беседу, а затем посмотреть ее целиком.
Я почти сорок лет прожил в Доме на Набережной, который, кстати, никогда не назывался Домом на Набережной. Это после трифоновского романа стали его так называть. Жители его всегда называли не Дом Правительства, а Ударник. Когда говорят про длинный коридор, по которому в детстве мы катались на велосипеде, или самолетики, которые мы пускали над театром Эстрады, Кремль, который был виден из кухни, ванной, туалета и комнат... — все эти вещи вызывают флешбеки у меня. Потому что по большому счету эта история про мою семью. Дед мой был таким же высокопоставленным сталинским чиновником, генералом.
Когда я прочитал "Архипелаг ГУЛАГ", когда началась перестройка, гласность (я поздно стал эти вещи понимать), я спрашивал у матери про репрессии, точно так же, как родители, дедушки-бабушки многих героев спектакля. Она говорила: "Мы ничего не знали про это". Через долгие-долгие годы буквально несколько лет назад мама стала подтверждать, что, конечно, знали, догадывались. Потому что просто люди исчезали. В предыдущий год в классе было двадцать пять человек, а на следующий год двадцать. А на следующий год — пятнадцать человек".
"Мы все привыкли делить на черное и белое. Либо ты с нами, либо ты против нас. Такая вот обостренная система опознания "свой-чужой" на самолетах военных. Оттеночности, что называется shades of pale, как в популярной песне, вот этого не хватает. Если мы хотим действительно дать на уровне нации, на уровне народа, государства, общества реальную оценку нашему прошлому, то ее невозможно давать в категориях "черное и белое".
"Извечная тема, спасибо Федору Михайловичу, — это тема преступления и наказания. Я искренне уверен, что нельзя обойтись без суда над теми, кто совершал преступления, независимо от их возраста. Вот как это происходит в Израиле, как это происходит в некоторых других странах. Ты убивал людей – ты убийца, ты преступник. Ты должен за это понести наказание. Или, по крайней мере, мы должны с этим разобраться. В соответствии с законом. Для меня лично это два самых главных момента этого спектакля: покаяние и преступление и наказание."
"Советский союз, система большевистская, советская — это абсолютно естественный этап в развитии Российской империи. Это вообще такой апогей, высшая точка развития имперского мышления. Они только слегка в консерватории немножко поменяли: вместо иконы — портреты членов Политбюро. Ритуалы чуть-чуть поменялись, хотя, по сути остались теми же самыми. И эта зараза, несмотря на то, что в общем один из вирусов был запломбирован в немецком вагоне и завезен сюда, эта зараза каким-то естественным образом здесь самозародилась и настолько благодатную почву нашла, что легко свои метастазы распространила, и по-прежнему они здесь находятся" (Тимофеев).
Сцена из спектакля "Внуки".
"Все-таки режим Российской империи — он естественный, произрастающий из исторического пространства, а фашизм и большевизм — какая-то специальная история двадцатого века,. Две такие страшные воронки" (Лукашевский).
"Самое главное для меня в демократии — это создание и поддержание системы, при которой меньшинство и меньшинства имеют возможность заявить о себе. Иногда о своих правах, иногда о самом факте их существования. Эй, ребята! Мы здесь есть! Пользуются они этим шансом или нет — это уже их выбор. Но у них эта площадка должна быть. В этом смысле уже неважно, какое ты меньшинство: это позитивное меньшинство или это крайне негативное меньшинство. Когда мы начинаем любое из меньшинств независимо от их окраски сразу типа — хэк! и говорить: "Все, ребята, с вами все понятно", система, в которой это происходит, тут же останавливается в своем развитии и начинает загнивать. Поэтому спектакль, на мой взгляд, — это возможность в том числе и дать слово этим людям".
"Чикатило или Мэнсон, когда представали перед судом, им давали возможность говорить какие-то слова, и у них были адвокаты, которые их защищали, несмотря на то, что это абсолютные выродки рода человеческого. Тем не менее, как только я лишаю этих людей права на защиту, на оправдание, права быть меньшинством, отличающимся от других, я тут же становлюсь на их место" (Тимофеев).