Blog

Картина художника-сюрреалиста Рене Магритта "Вероломство образов". На картине изображена курительная трубка, под которой рукописно выведена надпись "Это не трубка" (фр. Ceci n’est pas une pipe).

Длинные немодерируемые диалоги Gogol.TV — медиапроекта Сахаровского центра — дают экспертам, общественным деятелям и публицистам возможность обменяться мнениями, в том числе и неортодоксальными, по самым разным вопросам публичной повестки.

Один такой диалог был посвящен недавно принятому закону об ограничениях табакокурения. Журналисты Михаил Калужский (куратор театральной программы Сахаровского центра) и Анастасия Овсянникова (редактор блогов Сахаровского центра) считают, что он стал очередным звеном в цепи репрессивных мер, в изобилии и с наслаждением принимаемых властями. Мы публикуем цитаты из этого разговора, а посмотреть (а также послушать или прочитать) его полностью можно на Gogol.TV.

Калужский: Даже если отказаться от сладких и соблазнительных параллелей с антитабачной деятельностью в нацистской Германии, конечно, этот закон стоит в одном ряду с "антигейским" законом, "законом о прописке" и всевозможными ужесточениями. Это чистый образчик демонстрации инструментов насилия безотносительно к тому, будут они применяться или нет. Есть страны, в которых в рамках борьбы с курением людям помогают бросить курить, что я, как человек некурящий уже некоторое время, приветствую, а есть законы исключительно репрессивные. Россия выбрала худший вариант.

Овсянникова: Согласна, ведь в работе закон был очень долго, не два и не три года, а лет пять буксовал и провисал в разных инстанциях. То, что сейчас он вдруг проскочил как по маслу, — вполне в струе приоритетов, интересов и вкусов взбесившегося принтера. Он страшный, потому что изначально задает, создает "силовое поле", в котором курильщик — а в России по разным данным курит от 30% до 50% взрослых людей — "отменяется". Это экзистенциальная отмена, деперсонализация: люди, которые курят, в законе вообще не упомянуты. Раз меня (я курю) нет, значит, со мной можно поступать как угодно, что этот закон и делает.

Закон по существу принуждает общество к социальной маргинализации курильщика, отключая его от возможности участия в активной общественной жизни. Я имею в виду запрет курения в поездах дальнего следования, в гостиницах, в аэропортах, где будут закрыты места для курения. Курильщику станет намного сложнее вести социально активный образ жизни, ездить в командировки или путешествовать, в общем, выползать из своей норы на свет божий, потому что каждое такого рода выползание будет связано с репрессиями в отношении него. Хуже того, курильщику станет проблематично лечь в больницу, потому что закон вводит запрет курения на территории медучреждений (уже не в помещениях, а на территории).

То есть цена, которую должен будет заплатить курильщик, чтобы этому исключению не подвергаться, — готовность терпеть не только унижения (потому что все эти процедуры, конечно, страшно унизительны), но и физические страдания. По существу это — коррекционная пытка.

Калужский: Во время тех наших дебатов в конце 2011 г. на мой вопрос (я их вел) к твоему оппоненту Дмитрию Янину (Председатель правления Международной конфедерации обществ потребителей, активный лоббист закона) или к кому-то из группы его поддержки в зале "Как далеко вы можете зайти в походе за здоровье других людей, не спрашивая других людей? Будете ли вы запрещать фастфуд?", мы получили ответ: "Да, конечно. Придет время — мы закроем и Макдональдсы".

По-хорошему, в некоторой идеальной ситуации, до которой нам всем сегодня еще дальше, чем было вчера, тебя как курильщика и не должно существовать как субъекта права, потому что это не та сфера, которая вообще нуждается в регуляции. И, строго говоря, не существует никаких специальных прав курильщика, потому что есть неотъемлемая частная жизнь гражданина, которая находится вне сферы государственного регулирования. То есть происходят не только репрессии, о которых ты говоришь, но еще и насилие институциональное, потому что из вас, курильщиков, делают некую группу, каковой вы, безусловно, не являетесь ни по какому другому конститутивному признаку, а этот единственный — довольно странный. Как известно, группа, объединенная по некоему формальному экзотическому признаку, может быть легко покарана, наказана.

Овсянникова: Я глубоко убеждена, что авторы закона на самом деле не руководствовались интересами людей, страдающих от табачного дыма. Их скорее использовали в качестве тарана, слогана, под которым все это продвигается. И у меня есть неопровержимое доказательство: запрет электронных сигарет, в котором нет никакого разумного обоснования. Справедливости ради скажу, что формулировка в законе расплывчата, и были споры, как ее следует понимать. Трактовать этот пункт будет, видимо, правоприменительная практика, но сами разработчики закона, лоббисты и принимавшие его депутаты прямо подтверждают: да, запрет касается электронных сигарет, употребление которых могло бы помочь и действительно помогает многим или бросать курить, или уменьшать вред. Этот запрет говорит, что дело не в защите страдающих от пассивного курения. "Нам не надо, как лучше, нам надо, чтобы вы задолбались".

У меня есть теория, и чем дальше я живу, тем больше в ней уверяюсь (только не подумай, что я конспиролог: для достижения эффекта заговора факт заговора не обязателен). Я глубоко убеждена, что вся эта история с травлей и преследованием курильщиков объясняется одной простой вещью: кто-то же должен быть во всем виноват! Кого-то должно быть можно безнаказанно гнобить и шпынять! А смотри, что в мире (в нормальном мире) происходит: геев обижать нельзя, женщин нельзя, евреев нельзя, чернокожих нельзя, публичные казни отменили, телесные наказания запретили... И тут нашлась удобная группа, на которую и вешают всех собак.

Калужский: Это хорошо звучит для описания запретов, существующих в условной Канаде, и не имеет ни малейшего отношения к тому, что происходит здесь. У нас законодательно можно нарушать права гомосексуалов вместе с курильщиками, понятно в каком положении находятся национальные меньшинства, особенно гастарбайтеры, а сейчас, я, например, стану субъектом закона о регистрации, потому что живу не там, где прописан, и это самая большая группа людей, которые пострадают. Если играть в теории заговора, то можно предположить, что за всем этим стоит возведенная в принцип государственной политики, а может и эстетики, паранойя, представление, что всех можно "распропагандировать", можно показать привлекательный образ гея или лесбиянки — и человек станет гомосексуалом, показать дико ароматную и необыкновенно красивую сигарету — и все, не помня себя, начнут курить.

Мне кажется, это часть большой идеи по созданию правильного тела, минимально отягощенного гражданской ответственностью и максимально вовлеченного в иерархию новых ценностей, таких как олимпиада в Сочи и чемпионат мира по футболу, который пройдет в России. Это не только государственная политика, но и та самая пресловутая тоталитарная политика в области телесности, которая гораздо страшнее. И в этом смысле невозможность курильщикам путешествовать хорошо соотносится с тем же законом о регистрации: этой власти не нужен социально мобильный человек; ей нужен физически здоровый человек, который сидит дома и смотрит телевизор, желательно спортивные трансляции, во время которых наши побеждают. Идеальный образ, лишенный мобильности, рефлексии и верящий в существование некоторой нормальности.

Овсянникова: Разница между ситуацией у нас и ситуацией в западных странах, где тоже борются с курением, состоит в предлагаемой мотивации к здоровому образу жизни и здоровому телу. Одна история — когда жизнь прекрасна, впереди много всего светлого и замечательного, и тогда очень хочется сохранить здоровье, оно ценно. Люди бросают курить, чтобы жить дольше и получить больше радостей. У нас же... Мне не очень понятно, зачем жить на 6 или 10 (или на сколько там курение сокращает жизнь) лет дольше, если пенсии у меня не будет, медицинской помощи уже нет. Что за старость меня ждет, какая в ней ценность, ради чего сейчас отказывать себе в грешных удовольствиях, чтобы продлить это существование? Я вовсе не сторонник социального государства, но уж коль скоро оно декларируется и мы платим ему налоги и взносы, — пусть хотя бы выполняет свои функции. А вместо этого мне просто говорят, что я должна быть здоровой — непонятно, ради чего.

Калужский: Если попытаться предположить, что у взбесившегося принтера есть логика, то ты должна быть здоровой, чтобы, поскольку пенсионный возраст сейчас поднимут, больше и эффективнее работать и платить больше налогов.

Овсянникова: Вот еще что меня поразило в сюжете с принятием закона: ему не было никакого сопротивления. А ведь огромное множество субъектов по идее должны быть против него, начиная с пресловутых табачных компаний, — где они? Организации торговли и общественного питания, которые сильно пострадают от ограничений и запретов, СМИ, которые плачут про "звенья гребаной цепи", а теперь потеряют еще один источник дохода на запрете рекламы сигарет. Не говоря уже о самих курильщиках. И все молчат!

Калужский: У меня есть единственное объяснение, не знаю, насколько оно правдоподобно, но, мне кажется, все были куплены разговорами про необходимость общественного здоровья и, так и хочется сказать, социальной гигиены — со всеми ассоциациями, которые вызывает это слово.

Овсянникова: Социальный мазохизм, "я плохой, меня надо наказать"? Кстати, о наказаниях. Я бы хотела повернуть в сторону "беспощадной толерантности". Часто приходится слышать: "Вы нас всю жизнь травили, вы над нами издевались, дымили нам в лицо — получайте теперь заслуженное". И если проводить параллели между запретом курения и законопроектом о "пропаганде гомосексуализма", то в полемике вокруг последнего все аргументы его сторонников, конечно, глупые и выеденного яйца не стоят. Но есть среди них один, на который я не нахожу ответа. Иногда говорят: "Я против предоставления ЛГБТ нормальных прав, потому что тогда они начнут сводить со мной счеты. Будет невозможно уволить гея, даже если он плохо работает, потому что он будет кричать, что его дискриминируют как гея, и т. д.". На Западе это порой действительно происходит применительно к прежде дискриминированным группам: женщинам, национальным и расовым меньшинствам. Не всегда, не везде и не так, как представляет наша пропаганда, но бывает. Я хочу тебя спросить: обречены ли мы на то, чтобы этот маятник всегда качался с перехлестом и чтобы кошке отливались мышкины слезки?

Калужский: Мне кажется, это не вполне корректная аналогия, потому что нет оснований сравнивать ситуацию в России с affirmative action — позитивной дискриминацией — которая представляет собой важную часть политики и культуры в Соединенных Штатах. Дело даже не в том, что у них нормально выбираемый Конгресс, а у нас — назначаемый сверху взбесившийся принтер. А в том, что в условном американском обществе на всех уровнях, от государственного и до преподавания в школе и базовых общепринятых элементов ментальности и культуры, существует консенсус по поводу некоторых важных узловых точек американской истории, который отражается на хозяйственной, интеллектуальной и прочей жизни. У нас такого консенсуса нет. А поскольку у нас, судя по всему, сейчас будет один новый обнимающий все сферы жизни, непротиворечивый и рассказывающий, как должно быть на самом деле, учебник истории, то, конечно, и не предвидится. Потому что консенсус возникает в результате диспута — неважно, какие формы этот диспут принимает. Так что нам не просто далеко до позитивной дискриминации; мы не знаем, как вообще двигаться по пути, где существует проблема дискриминированных прежде и дискриминированных сейчас меньшинств, групп. Более того, власть делает все для того, чтобы дискриминированных групп, создаваемых искусственно, становилось больше. То есть происходит движение в совершенно другом направлении, мы расходимся, и градус непонимания становится все выше. Поэтому, мне кажется, на твой вопрос пока не существует прямого ответа. У нас нет тех мышек, которые смогут хоть как-то помыкать кошками, потому что они живут в слишком разных подвалах, и слишком много мышеловок и крысиной отравы раскидано на этом пути.

И, кстати, я боюсь, что с этими законами может появиться поколение, чья степень непонимания того, что происходит на Западе и как устроен Запад, будет все больше и глубже. Это тоже горячая тема недавнего времени, когда многие россияне, живущие в Лондоне, говорят о том, как ужасно, что белое население Лондона сокращается, и сколько бед из-за понаехавших. То есть люди транслируют здешние не только ксенофобские представления, но и представления о том, как, например, устроен и живет большой город. Причем они сами мигранты, но, переезжая, они говорят: "Какой ужас, в школах начинают изучать польскую историю, потому что там около миллиона польских мигрантов, и выдают халяльное питание за муниципальные деньги!". Это не просто ксенофобия — это чудовищное непонимание того, как, например, работает муниципальная система города Лондона. И, мне кажется, этот разрыв будет расти, и это самое печальное.

Овсянникова: По поводу большого города: некурящие совершенно справедливо жалуются, что курильщики мешают им, когда курят на остановках, у переходов, сорят окурками и т. п.; и действительно это нехорошо, невежливо, это хамство. Но степень, градус этого раздражения столь высоки, потому что мы живем в мегаполисах, нас много в маленьком пространстве, мы тесно друг к другу прижаты — и мы друг другу мешаем. А дальше уже "был бы человек, а статья найдется". Кто-то раздражает тем, что курит, кто-то — тем, что не так одет, не так говорит, кто-то боится гей-прайдов, потому что его раздражают пресловутые перья в заднице, хотя он их никогда не видел. Но если мы хотим жить в мегаполисе, пользоваться его благами и достижениями цивилизации, то мы никуда друг от друга не денемся, и какую-то часть раздражения все равно придется оставлять при себе и терпеть. Однако мы пошли по пути законодательного принуждения к вежливости, и куда этот путь может завести...

Калужский: Он известно куда может завести: знаменитый анекдот про евреев и велосипедистов не "может стать", а уже стал правдой, когда питерские депутаты запретили велопробеги числом более десяти человек. Анекдот обрел свою пугающую реальность, велосипедист — только потому что он велосипедист, а не кто-то иной, — тоже является дискриминируемым и потенциально репрессируемым индивидом. Понятно, куда это приведет: будет большое число по-разному дискриминируемых групп, что чревато, конечно, нарастанием колоссального напряжения — и социального, и психологического, и этого самого раздражения от обилия разных в большом городе...

Овсянникова: И если принуждать к взаимной вежливости насильственными методами, то мы получим выжженное публичное пространство и социальный дисбактериоз. Не нужно быть медиком, чтобы понимать, к чему приводит дисбактериоз у любого живого организма.