Художник прожил благополучную творческую жизнь, но две темы не давали ему покоя — блокада и Колыма
Людвиг Гаевич Симонов (1928-2009) — художник, повидавший такое, чего обычному человеку хватило бы на несколько жизней.
Подростком он пережил семь блокадных месяцев в Ленинграде. Едва живого его вывезли по Дороге жизни. Потом была эвакуация, полуголодная жизнь в далекой деревне на Алтае. В 1945 году семья перебралась на Колыму, где работал техником-связистом отец.
Его первым наставником в изобразительном искусстве стал заключенный Порфирий Фальбов (1906-1967), бывший секретарь Союза художников Таджикистана. Много лет спустя сестра Симонова вспоминала, как они с братом, будучи учениками старших классов школы-интерната в Ягодном, подружились с расконвоированным зэком-художником, приходившим в поселок из расположенного неподалеку лагеря. Заметив, что он истощен, школьники стали тайком подкармливать его, благо на интернатской кухне всегда оставалось достаточно еды. Кое-что их наставник уносил с собой в лагерь, чтобы поделиться с товарищами. Обнаружив это, директор вызвал брата с сестрой "на ковер", но подростки, на собственном блокадном опыте познавшие, что такое голод, проявили твердость, и директор... уступил. Ученики кормили своего учителя до тех пор, пока не истек срок его заключения, и он не освободился из лагеря.
"По этапу. Вехи преданной революции", 1998 год.
Закончив школу, Людвиг устроился на работу в геологическую партию, а через год, в 1947-м брат и сестра вместе отправились "на материк", чтобы получить художественное образование. Диплом московского Художественного училища памяти 1905 года открывал перед молодыми художниками возможности устроиться в столице, но они предпочли отправиться в Таджикистан к своему учителю Порфирию Фальбову.
Немало художников прошло через колымские лагеря, но визуальных свидетельств жизни Колымы того времени крайне мало. И дело не только в том, что тема политических репрессий долгое время была для советского общества запретной, и художник, отважившийся работать над ней, рисковал попасть под политическое обвинение. Далеко не только страх стал причиной творческого молчания художников-заключенных. Настоящий ужас трудно поддается художественному воплощению. Как прошедшему через ад передать то, что он пережил? Как снова всей мощью эмоциональной памяти художника вернуться в ад, чтобы найти там катарсис, без которого не бывает искусства? Можно ли писать стихи после Освенцима? Можно ли писать картины после Колымы?..
Порфирий Фальбов писал лирические пейзажи и натюрморты, насыщенные светом и яркими цветами Средней Азии; в его художественном наследии нет и следа страшных лет, проведенных на краю земли, едва не ставшем для него краем жизни. Передать холсту свои воспоминания он не решился.
Его спаситель Людвиг Симонов, сделал это за своего учителя. Живя в середине 40-х в Магадане, Сусумане, Ягодном, путешествуя с геологами по Колыме, общаясь с заключенными, будущий художник многое повидал. Взгляду свободного очевидца в краю десятков тысяч заключенных, открылись глубины ада колымских лагерей, известные нам сейчас по воспоминаниям выживших узников, по произведениям Шаламова и Солженицына.
Людвиг Симонов стал художником театра и прожил вполне благополучную творческую жизнь, достиг звания заслуженного художника Российской Федерации. Но две темы не давали ему покоя — блокада и Колыма. Уникальная биография, уникальное свидетельство, которое он не имел права не запечатлеть. И Симонов работал, что называется "в стол", писал картины, не рассчитывая на то, что они когда-либо покинут стены его мастерской.
Блокадному циклу повезло — он оказался востребованным при жизни художника. Выставки колымского цикла Людвиг Симонов не дождался. После его смерти сестра собрала двадцать с лишним холстов и подарила их московскому Сахаровскому центру. Первая выставка колымских картин Симонова прошла в 2009 году.
На них воспоминания о мучительном путешествии из Находки в Магадан на пароходе, трюм которого служил плавучей тюрьмой. Ягоднинский лагерь в бескрайних, заснеженных просторах, охранявших узников надежнее любого конвоя. Прибытие в Магадан партии женщин — уголовниц и репатрианток, вернувшихся из фашистской неволи и тут же сосланных на Колыму. Золотодобыча, оплаченная ценой несчетных смертей и страданий зэка. Заключенные-связисты — подневольные помощники отца. Заключенные, заключенные, заключенные... Страшные рассказы о голоде и людоедстве... Трагический марш людей-теней где-то за гранью жизни и смерти.
Это память Людвига Симонова, которую он носил в себе десятилетия, живя в Таджикистане и в Москве, оформляя спектакли и концерты.
Память зрела и искала форму, для своего выражения.
Это очень странные, неожиданные картины. Колыма на них предстает как страшное видение сквозь слепящий свет заснеженных сопок, сквозь белесый туман — то влажный, то морозный. Сквозь марево, почти лишенное цвета и осязаемой плотности, стирающее мелкие детали, яснее проступает главное — отчаяние погибающих, героизм несломленных, жестокость, страдание и бесчувствие.
Людвиг Симонов как театральный художник от бытописания восходит до символа.
Он был на Колыме.
Он это видел.