Прежде всего, как мне кажется, надо разделить проблему. Социокультурная среда как изменяющийся фон, на котором действуют лидеры и лидеры, которые в той или иной степени соответствуют требованиям вот этой изменившейся социокультурной среды. У меня есть несколько картинок, и мы можем начать с чисто фактической стороны. В качестве чисто эмпирической основы будем рассматривать прошедшие выборы в Москве. Благодаря поддержке разных информационных и не только информационных спонсоров, удалось реализовать проект, который на выборах в Москве назывался «Народный избирком». Это значит, что на 3600 избирательных участках города было большое количество наблюдателей, чья функция заключалась не только в пресечениях попыток вброса, искажения голосования, но и в стремительном отправлении официальных итогов голосования через систему смс-ЦИК, которую разработал «Голос» через мобильные телефоны. Как только составлен протокол, как сразу наблюдатели посылают официальные итоги на сервер, сервер их получает, соответствующее программное обеспечение, которое было написано для выборов, их репрезентирует в живом виде. Прелесть ситуации в том, что у нас работало больше пяти тысяч волонтеров на участках. Они накрыли практически две трети городских участков. К сожалению, только в Москве, потому что в Москве другой быстрее изменившийся социокультурный слой, чем в среднем по России. Москва – продвинутый город, люди чувствуют себя по-другому. И мне кажется, что такое активное участие волонтеров в процессе свидетельствует о качественно новом состоянии городской среды. Благодаря тому, что волонтеры очень быстро работали, и – главное – им не надо было согласовывать ни с кем наверху результаты, мы начали получать первые данные о голосовании в восемь часов одну минуту вечера. А уже к девяти часам у нас были данные по семистам участкам. Мы показывали эту картину на «Дожде», в то время как московская избирательная городская комиссия молчала вообще, у нее еще ничего не было, а мы показали данные уже по семистам участкам через час, и было примерно понятно, что происходит. Вот у нас сейчас показаны точками эти участки с победителями. Зеленый цвет – это Навальный, сиреневый – Собянин.
Как видите, существуют только два победителя, и видим некоторую географическую осмысленность. У Навального участки, где он смог взять первое место, концентрируются в Москве, на Юго-Западе, вдоль Ленинского проспекта, Ломоносовский, Университетский, Гагаринский районы и на Северо-Западе. Это все зоны скажем так привилегированного населения. Самые дорогие квартиры, самая старомосковская часть населения. Микрогеографический расклад наблюдателей в участковых наблюдательных комиссиях. Справа 37% участков, на которых не было наблюдения, слева 63%, то есть почти две трети, на которых наблюдатели были. На момент, на который делалась эта картинка, данные примерно с двух тысяч ста участков. Потом приходили еще некоторые протоколы, с запозданием, но их было уже совсем немного. Стоит обратить внимание, что обе совокупности распределены примерно одинаково по территории города, то есть микрогеографических смещений никаких не было. Точная цифра участков с наблюдателями – 2255. Участков без наблюдателей – 1342. Мы наблюдаем интересное расхождение. Там, где наблюдатели были, получилось, что Собянин набрал 49,9%. А на тех 1342 участках, где наблюдателей не было, Собянин в целом набрал 54,3%. Когда большая совокупность с наблюдением и относительно маленькая совокупность без наблюдения соединились воедино, получилось, что у Собянина 51,4%. У Навального при наличии наблюдателей 28,5%, при отсутствии – 24,8%. Поскольку выборки очень большие, расхождения на 4% по Собянину – заведомо значимо. Это не игра случайныхцифр, это отражение какой-то закономерности. Мы не можем прямо говорить, что там, где наблюдателей не было, выборы фальсифицированы, но мы можем прямо говорить, что значимое расхождение это – неслучайное. Чем меньше получали участники, тем естественно, меньше расхождение. У Дягтерева вообще 0,02%, у Левичева практически совпало, у коммунистов на участках без наблюдения недобор составил около 0,6%. Рассмотрим для сравнения результаты на тех участках, где ход голосования контролировался комплексами по обработке избирательных бюллетеней. Таких участков было 1035. Возьмем то, что называется «серая зона», те самые 1342 участка, где наблюдателей не было. Сравниваем «серую зону» с участками, где располагались КОИБы. Тоже есть расхождения, но менее значимые. Этому есть вполне резонное объяснение, потому что КОИБы были распределены только по трем административным округам Москвы. Это центр, юг и юго-восток. В центре, как мы с вами помним по первому слайду, побеждал чаще Навальный, а вот на юго-востоке чаще побеждал Собянин. В результате сложением этой совокупности там, где были КОИБы, у Собянина 52,6%, там где КОИБов не было, 54%. Расхождение на 2%. Не очень большое, но на самом деле при таких объемах наблюденных участков расхождение значимое. У Навального, где были КОИБы, 27%, а там, где КОИБов не было, нет 25%. Теперь попробуем еще сузить область наблюдения. Возьмем из 1035 участков, где были КОИБы, те участки, где кроме КОИБов были еще и наблюдатели. Таких участков 645. Мы берем ту же совокупность КОИБов, но без наблюдателей. Таких участков 390. И видим, что там, где были КОИБы, но не было наблюдателей, у Собянина 55%, а там, где были и наблюдатели, и КОИБы, 51%. Опять расхождение примерно на 4%. У Навального примерно тоже 4%, что естественно, потому что он всего набрал меньше. Тот же расклад у Мельникова, на 0,5% меньше. То есть мы видим, что фактор наличия наблюдения каким-то образом значимо минимизирует итог господина Собянина и соответственно чу-чуть поднимает итог господина Навального. А теперь то, что полезно оценить с точки зрения микрогеографии. Вот мы видим, что Собянин не добирает, то есть получает меньше 45,3% наЮго-Западе и Северо-Западе Москвы, то есть влево вверх и влево вниз, то есть западный сектор. А вот на периферии он получает больше. В Бирюлево, это самый юг Москвы, Собянина 64%, а у Навального всего 17%. Вот эта так называемая внутригородская периферия, районно прилежащая прямо к кольцу, в значительной степени изолированная, и в транспортном смысле, и в социальном смысле, депрессивное, но поразительным образом именно там самая высокая поддержка у Сергея Собянина и самая низкая доля поддержки Навального. И в то же время именно там происходят такие неприятные события. Есть о чем подумать.
У Навального зеркальная ситуация. На Западе и Северо-Западе много, а в зонах внутренней периферии, то есть во внутригородской периферии результат понижен. Я эту картину попросил бы запомнить, потому что она что-то действительно важное отражает в социокультурном фоне города Москвы. Поскольку наблюдателей было много, жульничество было очень ограничено. Плюс-минус два-четыре процента. Эта картинка достаточно реально отражает действительный расклад политических симпатий в городе Москве. Что касается коммуниста Ивана Мельникова, то я не могу как-то рационально проинтерпретировать эту ситуацию. География тут не очень понятная: в восточном секторе Москвы у него меньше восьми процентов. Это поразительно, если исходить из классовой теории, потому что юго-восток как раз пролетарские районы города. В пролетарских, депрессивных районах города – Перово, Текстильщиках – давали максимум за действующую власть при низкой явке. Мне представляется, что в этом есть отражение распределения так называемого административного ресурса: там, где избиратель пассивный, там, где он считает, что выборы его не касаются, там административный ресурс успешно добивается нужных ему результатов. Как он добивается? Не обязательно переписывая протоколы и вбрасывая бюллетени. Просто там – на фоне пониженной явки, в частности, – большую роль играет так называемый управляемый электорат, то есть клиники, военные части, бюджетные учреждения, или предприятия, где бюджетники сидят и сильно зависят от начальника. За них результаты, может быть, подрисовывают, а может, они и сами так голосуют, во всяком случае, они не настроены активно бороться за свои гражданские права. То есть даже в корне мы видим микрогеографические расхождения, которые тесно связаны с типом или стилистикой разных гражданских слоев. А вот теперь некоторая новость. Первым заговорил о покоренческих изменениях в нашей социокультурной среде присутствующий здесь Алексей Георгиевич Левинсон. И вот совершенно неожиданно мы получили пиратским образом подтверждение этого естественнонаучного факта. Два члена избирательных участков в Ясеневе от нечего делать, пока у них шел процесс голосования, залезли в список избирателей и зафиксировали возраст голосующих. Они боятся называть свои фамилии, потому что им могут пришить обвинения в том, что они пользовались личной информацией, хотя – абсолютно безличная информация о дате рождения голосующих, но тем не менее фиксировать это было непринято. Тем не менее, им было скучно, и вот они, два знакомых друг с другом человека решили на своих участках это сделать. И вот два ясеневских участка показали по-разному, но в общем близко, наличие двух возрастных пиков среди голосующих. Большой пик – это люди от 58 до 62 и от 63 до 67, то есть люди примерно моего возраста, 60+. Потом провал, это возраст 48-52, то есть люди примерно 63-го года рождения. И потом начинается новый пик в возрасте голосующих – это люди от 33-х до 42-х. При этом объективное дерево или пирамида половозрастных различий показывает, что 50-летний возраст вполне изобильный у нас в стране. Очень интересная демографическая картинка с моей точки зрения. То есть вполне зрелый, полноценный 50-летний электорат на выборы не ходит. Можно по-разному это интерпретировать, мне кажется, что это люди, которые отравлены проблемой 90-х годов, которые захватили еще как следует советской эпохи, прожили его в детстве, в юношестве, и они то ли дезориентированы, то ли разочарованы, то ли подвержены какому-то цинизму, в общем, они голосовать не ходят. А вот люди моложе сорока – примерно возрастная группа Навального, вдруг начала ходить на выборы активнее. И они внесли более заметный результат в расклад итогового голосования по сравнению с прежними паттернами, хотя трудно сравнивать, потому что картина с прежних голосований по возрастам у нас по понятным причинам не было. Но общие наблюдения всегда говорили, что молодежь голосует «кисло», и вдруг, именно в 2013-м году Москва показала, во всяком случае, на примере двух участков, эту, не могу сказать, что систематическую такую закономерность, но закономерность, на которую следует обратить внимание. Как видим, результаты очень разные. Явка расходится на 5%, по одному участку у Навального 36%, а по-другому 23%. При этом, естественно, 8% – на дому, а присутствующие понимают, что значит голосование на дому, на соседнем участке меньше 3% голосовало на дому, и соответственно, Собянин не добирает, а вот 8% которые голосовали на дому и есть то самое различие, которое объясняет, почему здесь у Собянина 53%. Но самое главное с моей точки зрения – наличие второго горба на демографическом паттерне. Мне кажется, что это не самое массовое, но и не самое интересное свидетельство того, что что-то изменилось в обществе. Пришло новое поколение людей, которые выросли уже в свободной, то есть относительно свободной Москве, сформировались за последние 20 лет, и если им сейчас 40, значит, начался процесс, когда им было 20, и они вдруг стали считать нужным ходить на эти самые выборы, хотя еще раньше считали, что это пустая трата времени. В связи с этими глубокими изменениями произошло то, что можно было бы назвать обломом социологических служб, потому что крупные социологические службы, прежде всего, ВЦИОМ и ФОМ предсказывали Собянину 60-62%. А официально он получил 51,4%. Я думаю, что на самом деле чуть меньше, может, около 50%, плюс минус. Соответственно Навальный набрал существенно больше, чем ему обещали. ВЦИОМ обещал 16%, ФОМ 20%, а он набрал 27,2% официально, и 28,5% по тем участкам, где было наблюдение. И с явкой ситуация: 32,1% официально зарегистрированная явка. Она совпала и на подконтрольных участках, и в «белой Москве», как мы ее называем, и в «серой», то есть там, где были наблюдатели, и там, где их не было, по 32,1% и по 32,2%. Разницы практически нет. А обещали – 48% и 45%. Это интересная проблема, но я не буду в нее углубляться. Здесь надо провести профессиональную дискуссию с социологами. Но вот ошибка сильно значимая, на мой взгляд, на 10% или даже больше они ошиблись, во всяком случае по явке, да и по Собянину существенно ошиблись. За этим стоит серьезная проблема, которую мы оставим пока в стороне.
С моей точки зрения – изменилась активность граждан, выросло общественное наблюдение за выборами, затруднились традиционные механизмы-фальсификаты, и поэтому результаты получились такие, какие получились. А социологи, волей-неволей, ориентировались на тот результат, который с помощью фальсификационных методов власть получала раньше. И в общем-то это похоже на правду, потому что, как за последние несколько московских выборов ситуация оставалась подконтрольной условному Чурову, то явка была бы примерно на 10% выше за счет приписок. И тогда была бы 42% явка, и все бы эти 10%, понятное дело, ушли бы к Собянину, и тогда бы он получил те самые 60% голосов. То есть если бы не было массового наблюдения, то социологи попали бы в точку, но пришли наблюдатели, сняли этот чуровский фактор, и социологи, по независимым от себя причинам, промахнулись. А представьте себе, что они предсказывали бы другие результаты. Я думаю, что проблема гораздо сложнее, чем кажется. Они привыкли предсказывать тот результат, который был бы официально зафиксирован. Они не виноваты, что этот результат был в значительной степени фальсифицирован. Некоторый фактический материал для рассуждений я вам показал. Что из этого с моей точки зрения следует? Что Москва изменилась. Не могу говорить за всю Одессу, то есть за всю Россию, но Москва перешла в какое-то новое качество. Прежде не было такого количества наблюдателей. Никогда прежде не было такого количества молодежи, которая активно участвовало в голосовании – раз, и в наблюдении – два. В наблюдателях были, конечно, в основном молодые люди. Никогда прежде не было такого количества наблюдающих структур, это и «Гражданин наблюдатель», и «РосВыборы» (навальновская структура), и «Лига избирателей» бог знает кто еще. То есть вдруг люди стали интересоваться политикой, электоральной политикой в первую очередь, и это – новость. Новость заключается еще и в том, что все это происходит в новой социокультурной среде. Интернет – это такая штука, где каждый участник электорального процесса в качестве наблюдателя или члена избирательной комиссии стремительно делятся своими соображениями по поводу прохождения выборов, и поскольку это говорит не какой-нибудь там политолог или партийный человек, которого можно заподозрить в предвзятости, а свой близкий друг и знакомый, – оснований не доверять ему нет. Если он пишет о том, что он видел фальсификат, то ему люди верят. Мне кажется, новые факторы, а именно, новая информационная прозрачность, которая не подвержена цензуре – во-первых, возрастные поколенческие изменения – во-вторых, если пользоваться терминами Левинсона, и – по-видимому, накопившееся раздражение по отношению к власти в третьих, как-то существенно меняли ситуацию. Теперь вопрос, как на эту ситуацию реагируют лидеры. Мне кажется, здесь надо проводить различия. Мы можем говорить про новую сетевую культуру, политическую культуру, можно говорить про новую горизонтальную систему связей, которая в общем никем не управляется. И довольно наивные попытки власти ограничить активность «Голоса», поскольку он-де функционирует за деньги госдепа, показывает, что власть не понимает или не полностью понимает изменившиеся процессы. Ну да, «Голос» можно нейтрализовать. Но интернет-то не заткнешь, и наблюдателей не уберешь. Народный избирком существует помимо «Голоса», пользуется голосовскими разработками и существует сам по себе, пользуется независимыми источниками финансирования и главным образом бесплатным волонтерским ресурсом. Тысячи людей выходят на эти самые участки. Значит, социальный фон существенно изменился.
Теперь вопрос к лидерству. У меня такое ощущение, что сетевой лидер есть понятие какое-то оксюморонное, хотя Навальный, конечно, явно выраженный человек интернета, который лучше всех научился пользоваться интернет-технологиями. Но все равно даже у сетевой системы, будь то бизнес какой-нибудь, сетевые продажи, франшиза, все равно во главе этой системы должен стоять какой-то человек, который принимает решение, потому что сеть принимать решение не умеет. Сеть может выполнять что-то за счет ресурсов саморазвития, но задачу все равно формулирует какой-то человек. И он решает, делаем это или делаем это. Сеть ожидает какие-то инициативы, и они реализуются через какую-то систему лидерства. Есть лидерство и в «Гражданине Наблюдателе», есть оно тем более и в «РосВыборы» (это Навальный). В значительной степени благодаря Росвыборам удалось собрать такое большое количество независимой информации на избирательных участках. Поэтому мне кажется, что можно говорить о двух этажах проблемы. Социум изменился. Социум нуждается в новых политических структурах, социум проснулся, социум научился отстаивать свои права законными методами, по крайней мере в Москве, и некоторых других крупных городах. Лидерство подстраивается под это. Я бы не сказал, что сеть сама родила себе лидера. Нет. Мне кажется, что лидеры сумели воспользоваться возможностями сети, я имею в виду сеть в широком смысле слова, для того, чтобы занять какую-то свою главенствующую позицию. Например, такой лидер, как Лимонов тоже мог бы воспользоваться этой самой сетью. Не получилось. Такой лидер как Явлинский или партия «Яблоко», тоже могли бы в принципе пользоваться всеми этими ресурсами. Не получилось. А вот у Навального получилось, и у Ройзмана получилось, и вдруг получилось у мало кому известной девушки из «Яблока» в Петрозаводске. Конечно, не будь этой самой системы, она вряд ли бы стала мэром Петрозаводска. Но таки стала. Но тем не менее все равно – она мэр. Ей надо принимать решения, и ей надо быть лидером, ей надо говорить «делаем так и не делаем эдак» и подписывать финансовые документы. Так что я бы постарался быть максимально аккуратным, и мой диагноз следующий: общество поменялось, общество стало сетевым, общество стало гораздо более свободным, продвинутым, независимым, тут есть масса всяких побочных соображений о том, что люди имеют независимые от государства источники доходов, не боятся быть уволенными, и люди, молодежь, 40-летние, не имеют культуры страха, которую имеют люди старшего поколения перед системой власти, вот все это очень сильно поменялось. Но делать из этого вывод, что поменялась система лидерства, надо было бы, с моей точки зрения, очень аккуратно.
Расшифровка выступления А.Г.Левинсона
Давайте разделим некое поле нашего существования на повседневные и неповседневные состояния. Что такое неповседневные состояния, мы поговорим позже. А повседневные сопровождают всю нашу жизнь, когда задача жизни – воспроизводить жизнь. Любая структура в ней занимается примерно этим же самым. Эту проблематику мне не хочется обозначать словом «лидер», потому что как раз для повседневности лидеров нет. Лидеры, если взять происхождение этого слова, это тот, кто ведет откуда-то куда-то. Предполагается, что есть некоторое движение. И вот он или слово «вождь», «вожак», «фюрер» – это тот, кто возглавляет некое движение откуда-то куда-то. Состояние повседневности, состояние воспроизводства – это не есть движение откуда-то куда-то. Поэтому там можно говорить «руководитель», «начальник», «глава». Есть два вида возглавителей чего-то. Если это общество, то в нем могут быть авторитеты. Духовные, криминальные, неважно. Авторитет это тот, кто привлекает к себе чем-то и – очень грубо – люди ему говорят: если будешь ты, – неважно, Иешуа или тот человек, который дал имя этому дому – вот тогда будем мы. Лидер конституирует общество. Неважно, маленькое, большое, в масштабах страны или в масштабах конфессии, в масштабах района города и так далее. И это тогда роль духовного лидера или духовного главы и политической фигуры, какой является Путин, в этом смысле одна и та же. Она консолидирует общество самим фактом своего существования. Повторяю, он не лидер, он никуда не ведет. Есть другой вариант, и тут мы снова можем сослаться, например, на Путина. Это начальник, который рассылает некие свои властные импульсы по всей зоне, по которой распространяется его власть, которая говорит: «Если меня не будет, то вас не будет». И это, в общем, принимается. Он конституирует, воспроизводит ту властную структуру, во главе которой он стоит, но он ее отождествляет с обществом. Это очень важно. Наша политическая культура такова, что в условиях повседневности мы отождествляем наше общество с нашей властью. Я говорю «наше» совершенно искренне, потому что мы и считаем наше общество властью. Она чужая, противная, плохая, но она наша. А вот если ее не будет, то у большинства возникает идея, что и нас не будет как общества. Вы знаете, что очень много людей есть на свете, которые боятся распада России. Мы занимались этим в Левада-центре неоднократно. Спросить у людей «Что значит распад России?» – это значит не получить никакого ответа, в лучшем случае скажут – ну, будут отдельные княжества. Дальше никуда не простирается это воображение, потому что это все равно уже конец света. Потому что если Россия распалась, то уже нет России, и собственно дальше говорить не о чем. Будут там жить люди на этом месте или не будут, это просто никого не интересует, потому что прекратило свое существование то, чем являемся мы. А вот, дескать, власть она держит это. Вот на этих двух формах существует общество всякое и наше в том числе, в условиях, повторяю, повседневности. Но есть неповседневность. Неповседневность это там, где возникает какое-то движение откуда-то куда-то. Люди моего возраста, но и те, кто вдвое младше, видели это в конце 80-х, начале 90-х годов, было ощущение, что мы куда-то движемся. Мы движемся в пропасть, мы движемся к будущему, мы движемся к демократическому обществу, мы движемся к тоталитаризму, – неважно, но мы движемся, куда-то происходит движение. И вот тогда во главе этого движения, неважно, в нашем городе, в нашей области, неважно, возникает некто, и вполне справедливо кто-то может говорить, что это лидер. Он ведет, и ведомыми ему делегируются полномочия. Ты знаешь, куда вести, по сути дела, твои желания чего-то достичь, становятся нашими желаниями, мы тебе верим, и так далее. И тут возникает, если продолжить играть дальше в эти слова: «будешь ты, будем и мы», а он в ответ говорит: «буду я – будем мы». Происходит какое-то отождествление этого «я» и «мы». Возникает движение. Движение, повторяю, с лидером. Мы это все видели. Это происходило на наших глазах. Происходит ли это сейчас? Я убежден, это сейчас не происходит. Почему? Потому что нет движения? Нет. И здесь я подхожу к самому главному, к тому, ради чего я все это нарисовал, потому что все это формулы вчерашнего дня. Это все, что мы с вами прекрасно знаем. А есть состояние, когда за неимением лучшего слова я называю на нынешнем жаргоне «движуха». Люди употребили это слово, другой суффикс существительного с корнем «движ», потому что они захотели отличить это. Не просто для того, чтобы не пользоваться испорченным официальным употреблением слова «движение». Движуха – это другое состояние. Она живет по-другому, если хотите, я буду рад, если будут предложены более благородные названия. Это ситуация, когда движение есть или было. Те, кто идут по бульвару с писателями – это движение. Те, кто шли хоть на Болотную, хоть куда, вы понимаете, к каким событиям я адресуюсь, это было движение, и не только потому, что люди топали ногами по асфальту, потому что это было явно передвижение от какой-то исторической точки к какой-то другой с целью или без цели. Да, но был ли лидер у этого движения? Я утверждаю, что нет. Конечно, были люди, которые показывали, куда идти, которые писали в интернете, где и во сколько встречаемся. Как их фамилии? Я не знаю. Я ходил туда, и я имен этих людей не знаю, и знать не собираюсь. Я слышал, что Ольга Романова собирала деньги в кошелек. Но, может, если бы ее звали по-другому, ей дали бы несколько меньше денег. Но она что, вождь движения, она что, лидер? Нет. Она пыталась выдавать себя за такового? Нет. Слава богу, ума хватило. Все те, кто как-то думали, что они лидеры, приезжали, выступали с грузовика, сколько человек слышали, сколько их там было? Сколько тысяч смогут повторить то, что сказали люди, стоявшие на трибуне? Очень мало. Это нанесло какой-то ущерб этому движению? Нет. Почему? Потому что эти люди глупые и плохие? Нет. Потому что они не нужны. Этому движению они не нужны. Оно в них не нуждается, но почему? Потому что – и это мое самое серьезное утверждение – потому что наше общество достигло стадии, фазы, на которой оно не нуждается в лидерах. Это уникальная фаза, для последнего времени уникальная. Вообще для российской, советской, политической культуры не уникальная. Если вы покопаетесь в памяти, вы вспомните микрослучаи или более крупные ситуации, когда отменяется повседневность по какой-то причине – пожар, наводнение, власть бежала, война, отступили одни, еще не пришли другие, – российское общество остается на какое-то время без власти. Что происходит? Мародерство, грабежи, всеобщая деморализация, чума, холера? Бывает. Но гораздо чаще что возникает? Возникает срочная самоорганизация общества. Как правило на уровне общин. То есть как правило на уровне людей, которые либо лично знают друг друга, либо могли бы знать друг друга, территориальные общины или еще какие-то. Я рискую навлечь гнев методологов, но я полагаю так, что в российской политической культуре существует резервная или альтернативная социальная программа. Русский народ, авторитарный, который голосует за единого лидера или даже хочет царя или сильную руку, ради бога, говорите все это. В той или иной мере это верно. Но этот же народ, этот, а не какой-нибудь другой, лишившись на какое-то время вот этой фигуры, так или иначе возглавляющей и ведущей, переходит к самоорганизации. Я не знаю, может, французский народ или швейцарский переходит к ней быстрее, лучше и эффективней. Он переходит к этой самой организации. Я бы очень хотел, чтобы кто-нибудь здесь представил «Оккупай-Абай». Главная идея «Оккупай-Абай» была написана на бумажке, которая была приколота к дереву на бульваре. Кто видел эту бумажку? Я не забуду ее никогда. Там было написано: «Здесь нет лидеров». Это не был ответ Путину, который горевал, что ему поговорить не с кем, кроме как с Махатмой Ганди. Это был принцип существования вот этого сообщества, которое живо, и в общем в миниатюре, образовало такую как бы сказать коммуну, где функции уборки территории, распределения ресурсов, они осуществлялись. Предположим, этих людей, сказали бы им: «черт с вами, живите», обнесли бы их забором, и оставили бы там на три месяца. Они бы померли с голоду? Они бы стреляли друг друга? Перерезали? Нет, мы не думаем, что это было бы так. Понятно, что если заставить их голодать, то это был бы другой вопрос. Если бы им поддерживать нормальное существование, они бы его поддерживали бы нормальное существование. Есть несколько примеров нашей истории, когда на уровне хотя бы общин это нормальное существование поддерживается. Та структура, которая возникает, она включает тех участников движения, ее без особых натяжек можно назвать гражданских обществом или тем, кого мы бы хотели видеть, как гражданское общество, которое управляет само собой без бюрократии и того-сего. А.А. Аузан, много думавший на тему гражданского общества, привел такой исторический пример: он говорил об ополчении Минина и Пожарского. Это такая историческая сказка, не важно, насколько это исторически верно, но идея Аузана состоит в том, что там, где российское гражданское общество организовалось, решило некую историческую задачу, предположим, изгнать оккупантов. Но самое главное: оно после этого сделало. Оно принесло этот результат к ногам будущих Романовых, то есть сложило с себя полномочия в пользу этой власти. И эта власть приняла это, считая, что эта чрезвычайная ситуация закончена, мы все сделали, что надо. А вне чрезвычайной ситуации такое общество, оказывается, существовать не может. Вот это, на мой взгляд, очень серьезная проблема нашей политической культуры. Жванецкому принадлежит замечательная фраза (это лучший социолог нашего общества): «Большая беда нужна». В ситуации большой беды – пожаров, наводнений – общество вот так себя показывает. Находятся герои, находятся самоотверженные люди, мобилизуются средства, и так далее. И потом не стыдно за себя. Кончается ситуация, им кто-то быстро или фитили прикручивает, или просто разъезжаются волонтеры по домам, потому что кончилась неповседневная ситуация, и наступили вот эти будни. А в буднях мы имеем все то, что мы имеем на протяжении нескольких столетий. Как перейти от одного к другому, я, к сожалению, не знаю, но предлагаю эту задачу решать коллективно. Это задача научная для историков, философов, социологов и хоть всей Академии, пока она еще жива. Спасибо.
Вопрос из зала: С одной стороны административный ресурс сделал то, что ему надо. С другой стороны выборы имели вот такой характер. Вопрос такой: то ли действительно кому-то надо было, чтобы Навальный прошел, то ли это система пасовала перед ментальным настроем общества. Эти выборы были очень необычны. Что скрывалось за ними? Какие-то факты были скрытые? Известно ли они вам или нет?
Орешкин: Спасибо за вопрос. Действительно новые, странные выборы. Про то, что изменилась социальная структура, я уже говорил. И власть тоже изменилась. Ив этом смысле власть показала некоторый рационализм. В 2008-м году, когда Собянин был руководителем администрации президента, выборы в Тюменской области прошли по вполне чеченскому сценарию: явка под 80% и, кажется, 78% за Д.А. Медведева. Фальсификат цвел и пах. Почему? Потому что Тюменская область не обладала и не могла показать ресурс-резистентность, сопротивление. Административный ресурс нарисовал, большинство специалистов понимали, что результат нарисован. Никто не хотел выходить на улицы. В 2009-м году были в Москве сильно фальсифицированные выборы в Мосгордуму. На один день был скандал, вышли, если помните, в Государственной Думе три партии с протестом. Тогда было приписано порядка 10% явки и тоже порядка 15% в адрес «Единой России». И я имел удовольствие, мне были даны две минуты, и я успел Меведеву это сказать, и он сказал: «Да, выборы были нестерильны». Формулировка тогда появилась. Теперь Иванов Сергей говорит: «Эти выборы были стерильны». А как было на самом деле? Мы власть сильно упрощенно воспринимаем. Поскольку я имел удовольствие общаться в неформальной обстановке с людьми, которые консультировали штаб Собянина, они, конечно, прямо никогда ничего не скажут, но в беседе для меня сложилась вот какая ситуация, которую я вам изложу, как я ее понимаю. В начале лета стало понятно, что откладывать выборы мэра невыгодно, потому что ситуация идет под горку, жизнь ухудшается, что чем дальше, тем хуже. Пункт второй. Надо было убрать Прохорова. В Москве на прошлых выборах выступил неплохо, деньги есть, партийная структура есть, значит, надо было ввести досрочные выборы, чтобы он за три месяца не успел вытащить свои авуары и соответственно снимается с выборов. Но самое интересное, о чем никто не знает, заключается в следующем. На президентских выборах после скандалов в декабре 2011-го года московская власть в лице того же Собянина, встретив это массовое сопротивление волонтеров и уличных шествий, решило не нарываться на скандал. В связи с чем был убран такой механизм фальсификата как ночное переписывание протоколов. Самый простой, самый надежный механизм. И наблюдатели, за что им земной поклон, с декабря 2011-го года ночной фальсификат практически нацело убили. Остался дневной: карусели, по открепительным талонам, по предприятиям производственного цикла – все это осталось. Все это гораздо менее эффективные механизмы. Вбросишь 50 бюллетеней, а головной боли – тьма. Тогда как переписка протоколов позволяет вписать и 300 и 500 голосов на конкретном участке. Этот вариант отрубили. И в результате Путин при массовом использовании дневного фальсификата набрал всего 47% в Москве. По данным, где были наблюдатели, – 45%. При этом наблюдатели часто фиксировали факты дневного фальсификата, которые они пресечь не смогли. Приехали, вбросили бюллетени, они это видели, но все, эти бюллетени в урне, потом считаются, никуда не денешься. Так что на самом деле Путин в Москве набрал меньше 45% голосов. Сколько меньше, сказать не могу. Отсюда, настоящий политик, которым является Собяниин, решает две задачи: первая задача – победить в первом туре, а вторая – не набрать больше 47%, чтобы Путин не затаил. Они же царедворцы, это же Византия. Если вдруг Собянин получает 60% поддержки, а Путин всего 47%, и то его за уши тащили, то ему-же потом будет хуже в долгосрочной перспективе.
Реплика из зала: Он это прекрасно понимал, да?
Орешкин: Это не артикулируется. Это должны политологи и политтехгологи идею уловить и реализовать. Поэтому была задача победить в первом туре, набрав меньше 50%. Что делают умные политтехнологи? Они говорят, вот есть такой Навальный, рейтинг- 3-4% в июне. Хорошо, он проведет избирательную кампанию и увеличит рейтинг вдвое, пусть втрое будет у него 12%, максимум 15%, отъест какую-то часть у Собянина, и мы получаем сплошной выигрыш. Первое – честные выборы: вот вам, пожалуйста, Навальный. Второе – машина без ручного фальсификата слишком много Собянину не нарисуют. С этой могучей идеей они идут к Володину. Первый вопрос в Кремле: а если Навальный наберет миллион голосов? И вот здесь политтехнолог должен брать на себя ответственность и говорить: не наберет. Кто-то же должен это сказать. Ну и черт с вами, действуйте. Группа Собянина срочно спасает Навального из тюрьмы, противодействуя при этом Следственному комитету, который тоже решает свою задачу. Они поняли свою задачу от власти: уконтропупить, чтоб не высовывался вообще никогда. А собянинская группа решает противоположную задачу: его оттуда вынимают, помогают пройти муниципальный фильтр, и либеральная общественность говорит: боже мой, проект КГБ. Естественно, политика так устроена, что все друг друга используют. Группе Собянина нужен был Навальный. Собянин, как решительный политический лидер и политическое животное использует эту ситуацию гораздо лучше, чем от него ожидали. Он вложил максимум, он действительно политик, и получил в два раза больше, чем ему обещали. Он набрал 640 тысяч голосов. До миллиона не дотянул, но все равно, если в пересчете на весь электорат, 28% от голосующих – это полтора миллиона, а 600 тысяч это тоже много. И стал Собянин политиком. Результат неожиданный для власти, но компромиссный. Навальный зафиксировал свое второе место московского политика, хотя ему говорили «Да он там провалится». Но опять же, как разумный человек он понимал, что выходить с таким потенциалом на майдан бессмысленно. И соответственно получилось компромиссное решение: Москва не вывалилась на улицы, в частности потому, что политический лидер Навальный на том самом митинге, который был после выборов, где было сказано, что на самом деле должен быть второй тур, и я между прочим, с этим согласен, но он спрашивал, в том числе и у меня: оставлять людей на площади или не оставлять? Вот вам работа политического лидера. Я ему сказал: Твое дело, ты политик, ты решай. Он сказал: расходимся. Если надо, мы вас позовем. Это настоящее политическое лидерство в конкретной ситуации принимать конкретное решение. С моей точке зрения правильное. Если бы он оставил: ну постояли бы там триста человек и разошлись, и это было бы тогда гораздо большим поражением для него. Вот вам в чем странность этих выборов. С одной стороны Собянин не захотел ссориться с Москвой, с другой стороны не обижать – не дай бог – тонкую натуру Путина, мало ли, что тот подумает. Для этого был использован Навальный. Навальный эту ситуацию использовал это в своих интересах.
Реплика из зала: То есть все это только на уровне Москвы делается?
Орешкин: Только, да, это все про Москву, конечно. И я понимаю так, что получилось некоторое подвешенное состояние. Город на дыбы не встал, не поднялся, Навальный набрал гораздо больше, чем получил. Собянин победил, но при этом чувствует, что ему в спину дышит альтернативный лидер. В общем, мне это кажется нормальным и правильным. Потому что Собянин теперь пашет изо всех сил и старается задобрить москвичей перед выборами в Мосгрдуму: развязки всякие строит и тому подобное.
