"...На нас немедленно напишут донос, и опер обвинит нас в антисоветских беседах. Для занятий по математике требуется доска и мел. Разве они имеются в лагерном бараке? У нее, у этой девочки-каторжанки, нет даже тетрадки для конспекта!.."
В Советском союзе была каторга. Об этом не все знают. Эта, казалось бы, забытая мера наказания была введена Указом Президиума Верховного Совета СССР № 39 от 19 апреля 1943 года «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников».
«Каторжные лагеря были лагерями уничтожения. Они назывались лагерями особо строгого режима и каторжных работ для предателей и изменников Родины, что отличало их от ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). В каторжных лагерях не собирались «исправлять», а имели полное право «уничтожать». Расстреливали за малейшие провинности. А о побегах и говорить нечего. Тот, кто отваживался на побег, шел на верную, мученическую смерть», - это строки из воспоминаний человека, прошедшего советскую каторгу. Имя этого человека Елена Владимировна Маркова.
Ее девичья фамилия Иванова. Она родилась в 1923-м в семье учителей, но когда был расстрелян отец и оказалась в тюрьме мать, это стало называться иначе – семья «врагов народа». В четырнадцать лет она едва не оказалась в детдоме, жила с бабушкой в абсолютной нищете. И все же Лена Иванова выросла оптимисткой, необычайно открытой, смелой и уверенной в себе девушкой, исполненной патриотических чувств. Но впереди ее ждало отнюдь не светлое будущее. Ее выпускной бал пришелся на 22 июня 1941 года, а уже несколько месяцев спустя маленький украинский городок Красноармейск оказался в оккупации.
В 1943-м Лена Иванова совершила свой подвиг. Даже два подвига. Красноармейск переходил из рук в руки, бои шли прямо в городе. Юная девушка благодаря решительности, присутствию духа и знанию немецкого языка сумела спасти от смерти 76 раненых советских солдат и офицеров, находившихся в местном госпитале, часть из них спрятала в домах местных жителей, а затем, устроившись на работу на немецкую биржу труда, добыла фальшивые удостоверения личности тем из них, кто оставался в городе на нелегальном положении. Ей везло. Даже оказавшись в гестапо (слишком горячо заступилась перед немцами за больную девушку-остарбайтершу), она вышла оттуда невредимой.
В сентября 1943 года, сразу после освобождения Красноармейска Лена решила, что пришло время вернуться к мирной жизни. Ее мечтой был ЛГУ – Ленинградский государственный университет, который когда-то окончил ее отец. В воюющей стране, чтобы добраться из Красноармейска до Ленинграда, ей, побывавшей в оккупации, требовалось особое разрешение. Но вместо выдачи документов ее арестовали, обвиняя в сотрудничестве с оккупационными властями. Чудом ей удалось освободиться под подписку. Казалось, нужно затаиться, переждать страшное время... Но Лена страстно хотела учиться. В декабре, не чувствуя за собой никакой вины, не веря в худшее, она снова пошла в НКВД. И снова была арестована. На этот раз «органы» уже не выпускают ее из своих лап. 31 мая 1944 года Военный трибунал войск НКВД признает ее виновной в измене Родине. Приговор – 15 лет каторжных работ и пять лет поражения в правах по тому самому Указу «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев».
И вот она на Воркуте - женщина-каторжанка, стриженая налысо, в мужской одежде и мужском белье «сорокового срока» - грязном, рваном, обязанная вместо имени откликаться на номер «Е-105». Ей повезло, литера номера совпала с первой буквой ее имени – Елена. Для друзей она стала «Еленой сто пятой».
Если бы Фадеев написал книгу не о «Молодой гвардии», а о подвиге 20-летней Лены Ивановой, ей ставили бы памятники и называли в ее честь скверы и школы. Но она толкала в шахте вагонетки с углем и таскала на плечах тяжеленные бревна, ее до полусмерти избивал ногами озверевший бригадир-уголовник, ее домогался «гражданин начальник» и травили собаками веселые вохровцы.
И были люди, которые делали ей добро, – молча, не смея поднять глаза, чтобы не остановилось сердце при взгляде на ее лицо.
Она выжила, потому что везло. Пригодился ее небольшой медицинский опыт и громадное желание оказывать помощь людям. С общих работ она перешла в медсанчасть лаборанткой, ухаживала в спецбараке-«яслях» за детьми, рожденными в лагере. Статус медработника позволял преодолевать строгий запрет на контакты каторжан с другими осужденными. Так она познакомилась с человеком, которого называла своим духовным учителем. Борис Басков, инженер-электрик, когда-то руководивший строительством высоковольтных сетей Днепрогэса, несколько лет проработавший в советском представительстве в Берлине, осужденный как «немецкий шпион», не был каторжанином. Свой восьмилетний срок он отбывал в обычном ИТЛ. В ГУЛАГ он попал, когда ему было уже за шестьдесят. «Борис Сократович меня поразил эрудицией, силой духа, нравственной высотой и доброжелательностью. Мы надолго стали друзьями. Я считала его своим духовным учителем. Чтобы тренировать в лагере память и ум, Борис Сократович переводил «Фауста» с немецкого на русский. Подлинника у него, кончено, не было, он знал «Фауста» Гёте наизусть. Прекрасно владел немецким языком и старался при встречах со мною переходить на немецкий, чтобы я не забыла этот язык. Говорить по-немецки, однако, было опасно: легко могли пришить новое дело, обвиняя в тайном сговоре против советской власти», - вспоминала Елена Маркова.
В 1948 году советская каторга формально прекратила свое существование. Каторжные отделения ГУЛАГа были преобразованы в особые лагеря, где бывшие каторжане находились вместе с другими «особо опасными государственными преступниками». На Воркуте возник Речлаг. Бытовые условия и питание заключенных понемногу улучшались, но особо строгий режим и тяжелейший труд оставались прежними.
«Чтобы спасти себя как-то в такой страшной действительности, я постоянно жила воспоминаниями о своей прошлой жизни. Работая в шахте, при первой же возможности декламировала стихи, стала сочинять свои, которые заучивала и впоследствии нелегально пересылала своей семье, воссоздавала в памяти любимые музыкальные произведения и старинные романсы, которые пела моя мама. Мучительными были полнейший информационный голод, отлучение от книг, журналов, газет, радио. Мы были как бы перенесены в доисторическую эпоху, когда понятия о письменности еще не существовало. Единственное, что у нас оставалось, - беседы с близкими по духу интересными людьми», - писала Елена Маркова. Свои воспоминания она превратила в очерки того, что сама называет «человеческим сопроматом». Один из таких неопубликованных очерков хранится в фондах музея Сахаровского центра.
***
Лекции по математике за колючей проволокой. История одного лагерного портрета
История, которую я здесь расскажу, относится к воркутинским временам конца 1940-х годов. Она связана с лагерным портретом ленинградского математика Владимира Николаевича Сучкова, который хранится в моем архиве около 60 лет (с 1948 года). Этот карандашный портрет нарисовал один лагерный художник и подарил мне в канун Нового 1949 года в память о необычных беседах о математике в лагерном бараке ОЛПа (отдельного лагпункта) № 2.
Знакомством с математиком Сучковым я обязана Борису Сократовичу Баскову, который был его соседом по нарам. До ареста они оба жили в Питере и входили в круг ленинградской интеллигенции, хотя очень различались по возрасту: Борис Сократович окончил Петербургский электротехнический институт до Первой мировой войны, Владимир Николаевич – математико-механический факультет ЛГУ и аспирантуру перед Второй мировой войной.
Борис Сократович несмотря на возраст и болезни всеми силами старался сопротивляться лагерному образу жизни. Его девиз – «Только духа не угашайте!». Он призывал строить в душе свой антилагерный мир. Всегда бодрый, дружелюбный и доброжелательный, он внимательно вглядывался в лагерное окружение, искал интересных людей и старался помочь им духовно выжить. Я попала в круг его подопечных как «молодое существо, стремившееся к знаниям».
Совсем иным человеком был Сучков. Лагерь оглушил его, лишил всякой надежды, погрузил во тьму. Он лежал на нарах, отвернувшись к стенке, избегал общения с людьми и в одиночестве терзал свою душу. Никто и ничто его не интересовало. Некоторым исключением являлся Борис Сократович, с которым он иногда беседовал, вспоминая питерские культурные события недавнего прошлого. В 1948 году Владимиру Николаевичу было немногим более тридцати. Успел ли он защитить кандидатскую диссертацию, или его арестовали накануне защиты, я точно не знаю. В лагерном обиходе он слыл кандидатом физмат наук. Перед арестом он пережил страшную трагедию: погибла его любимая жена, балерина Ленинградского театра оперы и балета. Он не выходил из состояния тяжелейшей депрессии.
У каждого узника была своя наиболее чувствительная болевая точка. У кого остались дети, те особенно тяжело воспринимали разлуку с ними, мужья и жены страдали в разлуке со своими половинами, но все-таки надеялись когда-нибудь встретиться. Владимир Николаевич знал, что он никогда не встретится со своей женой...
Я не успела обзавестись мужем и детьми, но у меня тоже была своя болевая точка: я страдала по своей любимой мамочке и по университету, в котором мне не пришлось учиться. А казалось, «счастье было так близко, так возможно». Я окончила десятилетку отличницей, что позволяло мне без экзаменов поступить в университет. Я с ужасом понимала, оказавшись в лагере, что с каждым годом безвозвратно теряю дни своей жизни и растрачиваю время впустую. Время нельзя вернуть, и университет уходит от меня все дальше и дальше, и нет надежды войти в его двери. Война началась 22 июня 1941 года, в день нашего школьного бала. Если бы я послала свои документы не в Ленинград, а куда-нибудь вглубь страны, например в Новосибирский университет, то все в моей жизни сложилось бы иначе! Но нет, я хотела учиться только в ЛГУ и только на матмехе! Вот и получила вместо университета воркутинскую каторгу...
Мои душевные муки острее всех понимал мудрый и добрый Борис Сократович. Как человек действия он решил мне помочь. «Молодое существо» страдает оттого, что не может слушать лекции на матмехе ЛГУ? Этому горю можно помочь. Рядом с ним, с Б.С. Басковым, лежит на нарах математик, окончивший этот матмех. Почему бы ему не почитать лекции по математике? У несчастной девочки-каторжанки возникнет иллюзия, что она вопреки всему попала на вожделенный матмех вожделенного университета! И он обратился к Сучкову со своим проектом...
Владимир Николаевич пришел в неописуемый ужас и не пожалел слов, доказывая что это абсолютно бредовая идея. Режимный лагерь исключает какие бы то ни было систематические занятия. На нас немедленно напишут донос, и опер обвинит нас в антисоветских беседах. Для занятий по математике требуется доска и мел. Разве они имеются в лагерном бараке? У нее, у этой девочки-каторжанки, нет даже тетрадки для конспекта! Как же прикажете без всего этого читать математические лекции? Без формул и доказательства теорем математики нет и быть не может! Ваш проект, дорогой Борис Сократович, абсолютный абсурд!
«Помимо всего этого, - продолжал Владимир Николаевич, - вашему «молодому существу» уже стукнуло 25 лет, из них почти пять лет прошли в лагере. Слишком поздно заниматься математикой! Как и музыкой, ею надо заниматься с юных лет, начинать сейчас занятия не имеет никакого смысла». Ей, этой девочке-каторжанке, следует примириться с мыслью, что никаких вузов в ее жизни быть не может. В смысле высшего образования для нее все кончено.
В словах Сучкова была сущая правда, жестокая, горькая правда... Но Борис Сократович не сдавался. Он предлагал посмотреть на своей проект с другой точки зрения. Речь идет не просто об уроках математики, а о более важном – о духовном и умственном выживании. Мы должны стремиться выжить не только физически, но и духовно. На обрекли на духовную смерть, но нужно этому сопротивляться, делать все вопреки, а не покорно принимать лагерную действительность. «Я согласен, - продолжал Борис Сократович, - невозможно читать здесь традиционные лекции по математике. Но можно избрать другой путь – рассказывать о развитии математической мысли во времени и пространстве. Пусть это будут мировоззренческие беседы свободного характера, что-то вроде ваших раздумий о математике...»
И Владимир Николаевич дрогнул. Так начались его лекции по математике в лагерном бараке ОЛПа № 2. Слушателем этих лекций была не я одна, их слушал и комментировал Борис Сократович Басков и многие соседи по нарам. На верхних нарах «проживал» художник, который и подарил мне этот портрет, чтобы я помнила Воркутлаг и своего учителя по математике – заключенного Владимира Николаевича Сучкова.
Вот такая история связана с этим лагерным портретом. Портрет очень похож, особенно выражение глаз. Художник допустил одну неточность – он нарисовал волосы, а не бритую голову зэка. Когда я думаю об этом эпизоде, то меня поражает не только сам факт (лекции по математике в лагерном бараке), но и многое другое, относящееся к поведению узников, стремящихся вырваться из лагерного бытия и создать атмосферу некоторой духовности и добра. Этот портрет подарил человек мне совершенно незнакомый. Я не знаю ни его имени, ни фамилии. Но и ему хотелось сделать что-нибудь приятное для необычной слушательницы необычных лекций, он нарисовал портрет «учителя математики» и преподнес его мне как новогодний подарок».
***
К сказанному Еленой Марковой остается добавить еще немного.
Борис Сократович Басков освободился в конце 1953 года и несколько лет провел в Воркуте на поселении, работая инженером-электриком на той же шахте №7, где до этого трудился в качестве заключенного, потом переехал поближе к столице – «на 101-й километр». В 1960 г. он был реабилитирован и смог вернуться в Москву – в ту самую квартиру на Плющихе, где проживал до своего ареста в 1945 году. Он умер в 1964 (по другим сведениям, в 1965) году.
«Елена сто пятая» в 1950 г. покинула ОЛП № 2. Перед этим в поселке Мульда восстал и был расстрелян целый лагпункт, и мужской контингент заключенных было решено заменить на женский. «Когда наш женский этап пригнали в этот опустевший лагерь, то в бараках стены и полы были залиты кровью и забрызганы человеческими мозгами», - вспоминает она. На Мульде женщины продолжили работу мужчин - строили железную дорогу. Потом в ее жизни будет работа в карьере на кирпичном заводе, снова медсестрой в лагерной санчасти, сокращение срока до 10 лет в 1951-м (благодаря показаниям тех самых спасенных ею раненых, которых сумела разыскать ее мать) и перевод в обычный ИТЛ. Освободится она в 1953 году, но как большинство других бывших зэков будет вынуждена остаться в Воркуте. В 1954-м она выходит замуж за такого же бывшего «политического» и... начинает реализовывать свою мечту о высшем образовании – поступает во Всесоюзный заочный политехнический институт, филиал которого открылся в Воркуте. В 1960-м Елена Маркова полностью реабилитирована со снятием судимости. Семья с трехлетней дочерью переезжает в Москву.
Сегодня Елене Владимировне Марковой идет девяносто первый год. Она автор нескольких книг, посвященных собственному лагерному опыту и историям людей, с которыми сводила ее судьба. Но главное, она не просто выжила; следуя завету своего лагерного учителя «Духа не угашайте!», она совершила, казалось бы, невозможное – бывшая каторжанка стала человеком науки, защитила кандидатскую диссертацию по специальности «математическая статистика», а затем докторскую по технической кибернетике и теории информации.
О том, как сложилась судьба Владимира Николаевича Сучкова, ничего не известно.
Некоторые лагерные открытки, переданные Е.В. Марковой в дар Сахаровскому центру, можно посмотреть здесь.