Нет прошлого, забытого прочнее, чем прошлое совсем недавнее. Чем дальше исторические события, тем живее у новых поколений интерес к ним. Людям, не заставшим те или иные события, прошлое вдруг начинает казаться значимым для будущего. А прошлое, погребенное в пыльных чуланах наших собственных жизней, чаще всего видится нам ненужным хламом, бесполезными отходами жизнедеятельности. Поэтому так неожиданно свежо и остро воспринимаются обращения исследователей, вооруженных всем инструментарием научной аналитики, к феноменам нашего вчерашнего и позавчерашнего дня. Один из таких феноменов – всем известный по имени, но почти никому – по сути, а теперь почти забытый – стал темой лекции доктора исторических наук, сотрудника Института этнологии и антропологии РАН Дмитрия Громова, которая прошла в Сахаровском центре. Это – субкультура люберов.
Нет прошлого, забытого прочнее, чем прошлое совсем недавнее. Чем дальше исторические события, тем живее у новых поколений интерес к ним. Людям, не заставшим те или иные события, прошлое вдруг начинает казаться значимым для будущего. А прошлое, погребенное в пыльных чуланах наших собственных жизней, чаще всего видится нам ненужным хламом, бесполезными отходами жизнедеятельности. Поэтому так неожиданно свежо и остро воспринимаются обращения исследователей, вооруженных всем инструментарием научной аналитики, к феноменам нашего вчерашнего и позавчерашнего дня. Один из таких феноменов – всем известный по имени, но почти никому – по сути, а теперь почти забытый – стал темой лекции доктора исторических наук, сотрудника Института этнологии и антропологии РАН Дмитрия Громова, которая прошла в Сахаровском центре. Это – субкультура люберов.
Полную запись лекции можно посмотреть на сайте «Гоголь.ТВ».
Во второй половине восьмидесятых слово «любера» (правильное ударение на «а») гремело едва ли не по всему СССР, наводя, чего греха таить, ужас на обывателей. О них слагали легенды. В этих легендах любера носили белые рубашки, кепочки и клетчатые штаны; иные уверяли, что видел на них комсомольские значки. Любера гоняли всевозможных «неформалов», совершая для этого устрашающие набеги на Москву и другие крупные города. Любера ассоциировались с агрессией, насилием, массовыми драками. Особенно пугало то, что любера возникли словно ниоткуда сразу в виде массового и опасного движения. А где массовость, там и подозрения в организованности и управляемости. Многие до сих пор уверены, что движение люберов представляло собой хитрый социальный эксперимент, реализованный правоохранительными органами то ли с целью борьбы с идейно чуждыми культурными явлениями вроде панков, металлистов, брейкеров и прочей альтернативно мыслящей молодежи, то ли с целью самого настоящего коммунистического реванша.
«Движение люберов совершенно по-разному описывается изнутри снаружи, – рассказывает Дмитрий Громов. – Когда я находил людей, которые себя считали люберами, то на вопрос «расскажи, как ты был любером» они отвечали: “В качалки мы ходили, всё время проводили там”. – “Ну, – спрашиваю я, – а как неформалов-то били?” А они отвечают: “Каких неформалов? Когда били? Мы в качалки ходили, мы спортсмены”. С точки зрения пацанов, которые считали себя люберами, основой их деятельности был спорт, здоровый образ жизни и все с этим связанное. А с точки зрения тех, кто смотрит на движение со стороны, оно фактически фашистское – тоталитарное, агрессивное, хулиганское, которое ходит и всех бьёт».
Все и в самом деле началось с качалок. Культуризм, ныне легализованный и гламурно переименованный в бодибилдинг, в поздние советские годы был полузапретным мужским увлечением. Почему мода на строительство тела с особой силой охватила обычный подмосковный город Люберцы, уже не понять. Важен результат – незатейливые качалки, оснащенные самодельными тренажерами, украшенные черно-белыми постерами с Арнольдом Шварценеггером, сплотили люберецкую молодежь и открыли перед ней возможности осмысленного досуга. Поездки в Москву? Да, были. Просто прокатиться на электричке. Сходить в кафе. В кино. Прошвырнуться большой компанией по городу и вдруг радостно опознать в такой же большой компании, идущей навстречу, земляков – своих, люберецких. Драки? Бывало, но не чаще, чем это случается в обычной пацанской жизни.
Дмитрий Громов называет возникновение субкультуры люберов феноменом кризисного времени. Страна под названием СССР еще существовала, ничто, казалось, не предвещало ее близкого конца, а процесс распада идеологических «скреп» советского общества уже приобретал лавинообразный характер. В конце 1970-х – начале 1980-х на общественной арене явилось невиданное, невообразимое, не укладывающееся в голове явление, советский неофашизм. Почитателей Гитлера были единицы, и, скорее всего, их экстравагантные выходки благополучно канули бы в неизвестность, если бы не истерическая кампания по борьбе с неофашизмом, затеянная всеми органами, ответственными за работу с молодежью.
В короткий срок все школьники и студенты Москвы и ближнего Подмосковья были проинформированы о том, куда и когда им не рекомендуется ходить. Лучшей рекламы акциям неофашистов нельзя было придумать. Туда, где можно было ожидать появления нескольких человек, внезапно стали съезжаться сотни. Одни хотели просто посмотреть на фашиков, другие, кипя негодованием, стремились наказать их.
«Любера поняли, что они не просто пацаны; они же с фашизмом борются за наше, за правое дело», – рассказывает Дмитрий Громов. Так у спортивных парней, до той поры интересовавшихся главным образом формированием мускулатуры, появилась идеология.
От борьбы с неофашистами перешли к вражде с более массовой категорией «иных» – к столкновениям с неформалами. И здесь впереди событий уже побежала молва: «Комсомольцы бьют волосатиков»! Смешение в общественном сознании стихийного движения люберов с организованными студенческими оперотрядами тогда не казалось странным. Позднесоветское общество продолжало мыслить категориями «мы» – «они», «наши» – «враги», «идеологически правильное» – «идеологически вредное» и привычно делило мир на белое и черное.
«Правильные», «комсомольские» любера были едва ли не народными героями. И вдруг все перевернулось с ног на голову, все знаки поменялись на противоположные. И этот переворот совершила пресса.
Две вышедшие практически одновременно, в декабре 1986-го, публикации в суперпопулярных еженедельниках «Огонек» и «Современник» в одночасье превратили люберов в исчадие ада.
«Если бы такая публикация появилась сейчас, она бы не произвела впечатления, потому что это чернуха, к которой мы привыкли за девяностые и нулевые, – поясняет Громов. – Но тогда это была, пожалуй, первая публикация вот в таком чернушном стиле. Взрыв бомбы. Неокрепшее сознание советского человека было потрясено этими публикациями». Общество охватило явление, известное как моральная паника. Сами жители Люберец в смятении не знали, чему верить – тому ли, что они сами видят на улицах, или тому, что пишут об их городе в прессе.
Из этого потрясения, смятения и паники и родился миф о люберах. Субкультура, получив мощный медийный толчок, зажила собственной жизнью и начала развиваться в неожиданном направлении. И вот уже гопники разных городов начали объявлять себя люберами и наряжаться в клетчатые штаны, описанные в статьях, но невиданные в реальных Люберцах. Драки стали массовыми, приобрели плановость и ожесточенность. Неформалы, ощутив смертельную угрозу, тоже начали сбиваться в стаи. Одна из таких стай, байкерская, дожила до наших дней под названием «Ночные волки».
«Я думаю, что на самом деле все рассказы о том, что люберецкие – это такие оперативники, которые ходят со значками с Лениным, относятся не к выходцам из Люберец, а к тем, кто придерживался этого лейбла», – замечает Дмитрий Громов.
Все закончилось так же внезапно. Пик известности и активности люберов оказался коротким. Уже к 1989 году движение, исчерпав внутренние ресурсы развития, практически сошло на нет. И очень скоро память о люберах была стерта тектоническими потрясениями, охватившими гибнущее советское общество.
«Одна из причин, почему возникли классические любера восьмидесятых, в том, что в обществе были высоки ценности советского спорта и военной службы, – констатирует Громов. – Любера были пацанами, которые с гордостью готовились идти служить в армию. Они занимались спортом, потому что так было принято, это было по-советски. Следование советской идеологии шло от следования советской стилистике. А в начале девяностых такого уже не было. Возникло представление о том, что в армию идут только те, кто не смог откосить».
Одновременно прошла мода на неформальность. Субкультуры – любые – перестали привлекать массы молодежи. Немаловажно, что у люберов не оказалось того, что десятилетиями поддерживает на плаву такие субкультуры, как хиппи, панки или скинхеды, – собственного стиля и в особенности собственной музыки. Брутальная группа «Любэ», в симпатии к которой в свое время признался Владимир Путин, возникла только в 1989-м, когда движение уже агонизировало. Неудивительно, что люберский имидж, избранный артистами в начале, оказался не самым удачным маркетинговым ходом и скоро сменился более актуальными пацанскими образами.
«Я считаю, что любера – трагическая субкультура, – говорит Дмитрий Громов. – Они начали как молодежное движение – романтическое, с поездками, идеологической борьбой. А потом из-за изменения внешних условий эта молодежь оказалась в совершенно другом обществе, и неожиданно те навыки, которые они выработали, стали этому новому обществу нужны – но уже в криминальной сфере».
Хунвейбинов, как многие опасались, из люберов не вышло. Вышли бандиты. Позднесоветская молодежная субкультура, основанная на культе тела, силы, здоровья и, что немаловажно, духовной правоты, в новых социально-экономических условиях быстро выродилась в криминал – сильный, но вполне банальный.