ЭТО НАЗВАЛИ "СВОБОДОЙ"
22.03.35. В Палестину - Е. Дорфман:
"Много семейных новостей у меня. Во-первых, со вчерашнего дня мой срок окончился, о чем я официально поставлен в известность".
(Арестован был 7.03.26. Кончил срок 21.03.35: отбыл 9 лет. И две недели в довесок.)
Первое, что сделал этот ссыльный зэк, - ушел с работы. Поначалу в никуда. В полное освобождение.
"Пока занялся домашним хозяйством - это выгоднее постоянного места работы и сулит мне неплохую квалификацию шеф-повара с отпуском обедов на вынос.
Жду твоих импрессий на "Опаленную землю". Твой домысел об аналогии - "опаленная-обновленная" - неверен. Автор хотел именно об опаленной земле говорить - уже самое название придает окраску оценкам автора. Я не думаю, что это была "клюква", - нет, несуразностей в ней немного. Автор, очевидно, был и там, и тем, о чем и о ком пишет. Соль в другом. К сожалению, я прочел только первую книгу, вторая не вышла.
"Золотой теленок" Ильфа и Петрова не читал, но слышал о нем много. Так ты в курсе нашей литературы? А как кино? Недавно смотрели с Беллой "Иудушку Головлева" - изумительная игра центрального персонажа, самого Иудушки
(народного артиста СССР Вл. Гардина. - М. X.). Давно не получал такого удовольствия, да и не мог: только звуковое кино в состоянии перенести игру из внешне-моторного во внутренне-драматический план".
Через полтора месяца Воля, наконец, исполнил давнюю свою великую мечту: уехал путешествовать. Не во сне ли... А вот Лева мудро предпочел остаться в уже освоенном, хотя и далеком азиатско-советском закутке.
19.05.35. Из Кичкаса - в Палестину:
"С 1 мая путешествую по суше и воде. Был в Новосибирске, куда меня приглашают на службу. Климат здоровый, хоть и суровый, город большой, "Сибирский Чикаго", работа - в Краевой конторе Госбанка. Emploi - то же, что здесь, в Ташкенте: экономический кабинет и научный секретариат, две хорошие теплые комнаты со светом, отоплением и - passer moi Ie mot - с теплой уборной. Так что я оформился. Поехал к папе. Проехался я вообще очень знатно: покатался на метро, посмотрел Днепрострой, купался в Аркадии, а главное - наслаждался поездом: ведь я ушиблен романтикой вагона... Путь составил около 12 тысяч километров. Дважды пересек Уральский хребет, Иртыш, Волгу, Оку, Днепр, испробовал Турксиб и пил молоко на всех станциях, а также акву-арыкву. Колитом не болел нигде, кроме Запорожья.
К концу моего пребывания у папы пришло письмо от Шуры с известием о печальном финале (очередном отказе на выезд в Палестину. - М. X.). Папа принял его менее трагично, чем я опасался".
Еще письмо - брату Шуре, и все на ту же тему об отмене "свидания".
4.06.35:
"Сегодня получили твое письмо, Шура, с тягостным известием... Маячит какая-то надежда: быть может, распоряжение, о котором ты пишешь, обратной силы не имеет - для тех, по которым благоприятное решение уже имелось? До вчерашнего дня папу в местном Интуристе обнадеживали. Однако надежда невелика. Что же делать, если отказ станет непреложным фактом?
Я перееду в Новосибирск. Буду иметь там две комнаты. Климат суровый, но здоровый. Белла, кажется, беременна. Т. е. не кажется, а безусловно. Значит, к зиме - роды".
То есть сразу по окончании срока Бромберги решились на новую попытку завести ребенка.
20.07.35. Из Новосибирска - Катеньке:
"Приехал сюда 24.06.35. Ожидается ребенок. Ша, не пугайся. Это не значит немедленно, сейчас. Дети, к твоему сведению, так не делаются, мол, вынь да положь. Овощу время в декабре сего 1935 от Р. X. г. Но факты "упрямый вещь", говорил Ашик Баграмян, армянский поэт и упрямый курильщик, он выкуривал 75 папирос в день, а если их не было - то солому из тюфяка... Конечно, у меня неспокойно между пятым и шестым ребром. А вдруг? А если? Последняя проба пера; ведь после 32 лет рожать неинтересно, как ты думаешь? Мне, правда, не приходилось, но другие говорят.
Ведь струну-то я получил! Спасибейшее спасибо! Но вот фотокарточки не оказалось. Что за поклонник у тебя оказался неизвестный - не пойму".
20.08.35:
"...Ты объясняешь всю необходимость нашего свидания. Одну из причин я отвожу по формальным причинам: что тебе 65 лет. С чего ты вдруг завралась? Что за манера прибавлять себе годы? По моим точным вычислениям ты "держишься" в вилке 40 - 45 лет. Что за фраза - "65 лет не шутка"? А 32 года - шутка? Когда это ты успела стать старой, а я молодым? Разговоры на эту тему считай "исчерепанными".
А теперь спокойно разберемся в вопросе по существу.
Небезызвестно, что я сын своего отца. Способность к рефлексии, вероятно, тоже передается по наследству с характерной горбинкой носа. Поэтому откладываю в сторону чувства (они тебе известны) и начинаю рефлекторный процесс. 1) Я не смогу уехать, оставив здесь папу. Головой я очень хорошо все понимаю, а оставить его не могу. 2) Спрашиваешь, почему Шура мог залезть в долговую перспективу, а я не могу? Говорю, как на исповеди: я не Шура. Я не могу взять на себя роль Якова, работавшего семь лет на Лавана. Объяснюсь проще: мне отсюда кажется, что у меня там будет "три года жизни для..." И я сорвусь на этом деле... Понятно? 3) Еще и момент самый неудачный - ожидание ребенка. Учти: вторая и последняя попытка поиметь ребенка. Плюс - все сбережения ушли на поездку к папе и Белле на отдых. Новых нет...
Вот три основных резиньяции. И более того: абсолютная неуверенность, что дело, мол, только в деньгах. (И кое-какие надежды на то, что не исключена возможность уехать, уплатив не фунты, а обычную валюту.)
Мне очень больно, говорю это не для тебя, а
для себя. Упрек в "миллионе колебаний" не принимаю: когда я делал попытки получить разрешение, я его не получал. Но и тогда я не ориентировался на заем и сегодня еще резче ухожу от мыслей о займе. Хотя - признаю - и объективные, и субъективные элементы моего желания свидеться с тобой не ослабели, а усилились. Я не потерял надежды свидеться с тобой, нет! Но, очевидно, не 1935 год станет годом нашего свидания...
Работаю я здесь много - с 9 утра до полдвенадцатого ночи, почти без перерыва. Сейчас более свободен. В выходной пошел на Обь, на водную станцию, наплавался, я уже 10 лет не плавал. А воду люблю во-как! Загорел хорошо, даже девицы оглядываются, а я - на них. Условился ходить на стадион, играть в теннис - но Беллка вернется, встанут другие заботы и интересы".
Как знакомы мне в Израиле въевшиеся, рефлекторные страхи экс-советских граждан перед банковскими ссудами, "петлей займа" ("Работать на Лавана..."). Как современен в нашем восприятии этот глава семьи 30-х гг., размышляющий, ехать ли в Тель-Авив с отцом или без отца, получающий вызовы, посещающий ОВИРы, надрессированный постоянными отказами... И плюс - житейские обстоятельства (вроде рождения ребенка) на ухабистой дороге отказника в любой сложный момент судьбы!
16.09.35:
"Дорогая Катенька!
...Насчет авантюризма ты права, он у тебя есть, только напрасно ты хочешь обобщить эту твою личную черту, сделав ее семейной. Не выйдет! Тетя Века? Тетя Лиза? Мама? С негодованием отвергаю твою версию. А у нас, бромбергов (с
малой буквы) - где у нас авантюризм? Я, например, такой же авантюрист, как "памятник Медному всаднику" (помнишь?)...
Работы очень много, так что вечерами дома бываю редко. Играю еще реже, что портит немалую долю настроения.
Беллино состояние не внушает тревог, все идет нормально. Надо бы ей больше двигаться, но и ей частенько случается работать вечером. Папа пережил недавно очередную эпопею "раковых опасений". Сколько себя помню - столько я помню их.
Что есть жена, весящая 53 кило, для мужа, весящего 70 кило нетто? Ничто, пыль, дыхание, эвель аолам ("пар мира сего". - М. X.).
Лева, Эдя и Геллюсенька здесь с 12.05. Ребенок прелестный... Я очень боюсь таких детей: папаша-фрейдист уже успел, очевидно, внушить дочке основные понятия фрейдовской школы, и у дитяти - бесконечное количество всяких "комплексов", одного только недостает - комплекса спокойствия, в чем на 75 % виноваты родители... Лева служит в мясокомбинате, издерган и измотан ad пес plus ultra".
P.S. Дописываю, т. к. получил от тебя фунт и открытку. Папе перевод уже послал, а сегодня получил от него письмо и впал в очередной пароксизм тоски: сплошной вопль о его одиночестве, о том, что дети его забыли и что эта зима будет его последней. Если бы можно было спросить: а что делать? В Одессе ведь не прописывают. Кого и о чем спрашивать?..
А почему Шурины знакомые утеряли Левин адрес? Я дело другое, меня можно и не баловать. Но Левке тяжело.
Ну, хватит плакаться в жилетку - это не в моей натуре, как не в твоей слезы туда собирать. Целую".
18.12.35:
"...Сейчас я перенес вечернюю работу домой - ведь Белле подходит страдная пора. Для этого же поставил в комнате телефон. А открытку твою я все же получил. И фунт получил, спасибо.
Сейчас у нас внимание сосредоточено на том, чем обычно кончаются законные 9 месяцев ожидания...
О радиостанции не пишут так - "мощью", а пишут "мощностью". Что за женская терминология? Твое недоумение по поводу скорости распространения радиоволны и дальностью действия разрешается, если не ошибаюсь, тем, что длинноволновые колебания больше поглощаются ионизированным слоем стратосферы, и поэтому они действуют лишь в пределах кривизны земного шара. Короткие же волны отражаются этой ионизированной средой и потом обегают земной шар. Если я что-нибудь наврал - так с физикой знаком шапочно, и самое знакомство осложнилось развлекающей обстановкой 1918 - 1919 гг."
Этот фрагмент письма приурочен к объяснению "шапочного технаря" своей тетке на злободневную тему: можно ли услышать в Палестине выступление музыкального ансамбля с участием Воли по московскому радио. Но, кажется, Екатерина Дорфман не успела это письмо получить...
"...От папы в последних письмах имел следующие сообщения: во-первых, о письме из Одесского Интуриста. Во-вторых, как быть в связи с ликвидацией Торгсина. Что, в-третьих - это тебе известно, вероятно больше моего, т. к. папа запросил Шуру, а я еще не знаю причины очередной оттяжки переезда... В конце концов, уверен, что папа и эту зиму останется в Одессе.
Где кончается здесь несчастное стечение обстоятельств, а где начинается психология - даже сам Левка вряд ли разберет.
О папе... О чем советоваться и какие решения выносить? Ясно, что я должен регулярно "продолжать высылать" деньги папе. Лева должен "более регулярно" высылать, а Бэлла должна "начать высылать". Тем более, что папа теперь не одинок, он у Фимы".
От Льва Бромберга за весь период 30-х гг. я нашел, кажется, лишь одно и очень грустное письмо к родителям в Одессу:
"...Ведь за закрытой дверью врача-невропатолога помещается грандиознейшая из машин - человеческая душа. Охоч я до нее! Всю бы жизнь, кажется, и занимался бы разборкой всех тел, винтиков и шпунтиков, приводов и ремней, которыми движется она как целое. И сборкой - это, конечно, дело важное. Но... но вы помните, что с раннего детства Фима строил, а я разрушал его постройки, и, привыкнув к разрушению, я не заметил, как разрушил собственную жизнь - если не всю, то ее целеустремленность - наверное".
* * *
"Относительно свободными они были около трех с половиной лет, - говорила в Израиле Гелла, Левина дочка, "очаровательное, пухлое и кривоногое существо" из Волиного письма. - За эти годы каждый из них плодотворно работал по специальности. Отец как экономист в Наркомпищепроме Узбекистана быстро выдвинулся на руководящие посты".
Но не три с половиной, а три года без месяца считались братья формально освобожденными: с марта 1935 года по февраль 1938 года. И сведения
об их жизни в этот "свободный" период как раз достались самые скудные. Ибо в конце 1935 внезапно умерла в Тель-Авиве женщина, чье архивное собрание писем послужило главной основой нашей книги, - врач-педиатр Екатерина Дорфман, Катенька. Эти письма были переданы родственниками в учрежденный покойным Яковом "Фонд Льва и Вениамина Бромбергов", где я их и получил.
Январь 36:
"Обещаю сделать все, чтобы получить оставшиеся после нее письма и дневники. Я не помню фамилии Софьи Давидовны - напиши.
Дико и тяжело думать о собирании чего-то, оставшегося после Катеньки.
Писать трудно. Отойдет - сообщу все о нашем. Роды благополучные, ребенок нормальный - 9 фунтов, Белла кормит - последствия Ташауза зажили. Назвали Герцем".
Как справедливо написала когда-то мемуаристка Евгения Гинзбург, "1937 год начался 1 декабря 1934 года". Братья успели понять, в какой стране и в какую эпоху они живут, и, видимо, инстинктивно стремились - спастись, избежать смертельного удара. Предельно ограничили заграничные, вообще любые контакты. Ни звука о какой бы то ни было политике в письмах. Все - внутри дома. Почти все время отдается работе и семье, чтоб спасти детей. Остаток сил на последние трепыхания - вырваться бы за кордон, в Палестину.
8.05.36:
"Вы требуете биографических сведений о племяннике и двоюродном брате? Вся его 3,5-месячная биография состоит из сна (недостаточного), крика (вполне достаточного), кушанья (регулярного и внеочередного), замачивания пе-
ленок (чрезвычайно усердного) и "гуляния": лежит, дрыгает ножками, сосет свои кулачки, которые тщательно рассматривает, пока кулак едет в рот... Болел диспепсией (нормальной), гриппом, недавно был фурункул (из-за гриппа нельзя было купать), а сейчас ему привили оспу... Думаю, что немногие из мужей - не Бромбергов - выполняют столько домашних функций, сколько Лева и я. Я стираю и глажу пеленки, хожу за обедом, купаю, пеленаю и нянчу и все прочее. Белла делает то же самое. Однако если есть материальная возможность - ее-то как раз сейчас нет, - я с очень большой охотой дам возможность Белле и отдохнуть, и почитать, и погулять, а главное - работать. То же и себе.
Очень трудно нам без родственного круга, круга друзей. Думаем все-таки перебраться пока к югу, может быть, в Одессу.
Вчера ходил в иностранный отдел. Мне сказали, что для заявления о выезде необходим документ о том, что меня примут на месте. Присланному Катенькой документу срок уже истек в июне 1935 г. Если сможешь, осведомись, могут ли такой прислать.
Недавно приехал к жене и дочке Абрам Сахнин. С ним мы жили почти неразлучно шесть лет (Ашхабад - Ташауз - Андижан - Ташкент). Попрощаться нам с ним не удалось, но он заходил к Леве в Ташкенте".
16.07.36:
"Папа прислал мне твое письмо с подробностями событий. Все же мне и сейчас многое неясно - из области внутренней "социальной химии", главное, из письма не видно, в чем "особая" позиция рабочего движения в событиях - а она, наверно, есть?".
Воля спрашивает Якова - "Шуру" о "событиях 1936 года" - подавлении в Палестине антианглийского арабского восстания. Оно было спровоцировано массовым прибытием в страну евреев, беженцев из Европы, особенно из гитлеровской Германии. Возглавил восстание иерусалимский муфтий, ставивший карту своей судьбы и судьбы своего народа на Гитлера и Третий рейх. "Особая позиция" рабочего движения, о которой, видимо, что-то прослышал Воля - это тактика "авлаги" - "самообладания", самообороны, но не активного выступления против погромщиков: рабочее движение Палестины прокламировало такую позицию в самом начале восстания.
"...О том документе, который я просил тебя выслать: конкретных видов на разрешение вопроса в положительном смысле - никаких не имею. Просто показалось, что сейчас больше оснований для решения вопроса, чем раньше - вот и все".
Просьба была, конечно, о вызове в Палестину: в 1936 г., действительно, разрешался выезд из СССР последним советским евреям. С 1937 г. "лавочка закрылась".
"...От папы имел два письма... Мне очень больно писать это, но, Шура, я глубоко убежден, что папа и раньше не хотел ехать действительно, а лишь "жил идеей переезда". А сейчас, видимо, и идею оставил, боясь самого переезда, условий окружающей тебя жизни.
Зачем папе понадобилось просить тебя на мой адрес высылать деньги - не понимаю. Почему не получив от меня вовремя денежный перевод (почта задержалась на день), папа телеграфирует мне на службу? Вообще - зачем ты должен отрывать от себя два фунта, чтобы папа получил здесь
15-20 рублей, хотя они не решают дела - от нас он получает ежемесячно около 200 рублей. Все это из одного источника.
Здесь все же скажу тебе: Катенька глубоко была права, говоря, что у папы мир делится на две неравные части: огромная - это он сам, и мизерная - все остальное. Но на 74-м году жизни человека не переделаешь.
О моих перспективах: Одесса отпала, я получил официальное "сожаление об отсутствии вакансий" моей квалификации. В Новосибирске место для ребенка климатически неподходящее, а самое главное - здесь нет ни родных, ни друзей. Жду выяснения вопроса о переезде в Калинин. Лева совсем расстроен - его учреждение ликвидируется, съем квартиры кончился, поездка Эди с ребенком на Кавказ выбила совсем из финансовой колеи. Перспективы у него неопределенные".
Калинин, конец 1936 г.:
"Целую вечность не писал - вечность ушла на переезд из Новосибирска в Калинин (б. Тверь).
С устройством в Одессе ничего не вышло. Заехал в Калинин и договорился о работе. Перевезти своих мог только 4 октября, а до этого курсировал между Москвой и Калининым.
Отыскал здесь работу для Левы, да он решил перезимовать в Ташкенте. Геруська хорошо растет - имеет четыре зуба, сидит, весит 9,450 грамм, рост 70 см. Кормим его кашей и мясным бульоном, и овощным пюре. Ему ведь уже девять с половиной месяцев, уже большой парень.
Твое письмо, Шура, с копией визы, получил. Переезд остановил мои шаги в этом направлении. Переезжаю на Тихвинскую, дом №5, туда и пишите".
5.03.37:
"...О нас что, собственно, писать. Материально все в относительном порядке. Жизнь вертится вокруг сына и работы, это примерно 9/10 ее содержания. Время заполнено. А сведен ли баланс по существу - это вопрос другой.
Получил сборник памяти Катеньки. Разбираю с большим трудом: те крохи языка, которые знал, забылись основательно".
* * *
Это было последнее письмо в Палестину, которое получили в Тель-Авиве. Через 11 месяцев - 13 февраля 1938 года - за Волей и другими бывшими ссыльными сионистами, проживавшими в Калинине, прикатили команды на "черных марусях"...
- Мама не рассказывала мне об отце ничего, никогда, - повторил Герц Бромберг, гостивший у дяди в Тель-Авиве. - Она всю жизнь при мне работала на хозяйственных должностях при детдоме, ни у кого из детей вокруг не было отцов, ну, и у меня его не было... Я уже диссертацию успел защитить - придумал идею в автомобилестроении, оказалось, что первым в мире на нее натолкнулся. А тут - мама умирает... Перед смертью начал ее расспрашивать, она и сама хотела хоть что-то мне рассказать - и не смогла. Так долго, видимо, вытесняла из памяти все, связанное с отцом, что в смертный час - уже можно, уже нужно было! - а она не могла... Стала вдруг рассказывать, как эвакуировала детский дом в войну, как спасала детей от немцев, а про отца ничего... И умерла. В столе я нашел единственный недописанный листок об отце, написанный ее почерком. Вот...
"1963
Волинька, друг мой!
Как начать этот рассказ, ответ на твои вопро-
сы, разговор с тобой, который я давно хотела изложить, но начала только спустя 25 лет? Смогу ли я - не знаю. Все годы ты был со мной рядом - и неотступно.
В тот страшный год, когда тебя оторвали от жизни, 13.02.38, я пришла в обеденный перерыв домой и увидела разгром в квартире, спящего сына в кроватке (ты еще сумел, прижав его к своей груди, дать ему спокойно уснуть, хотя перед твоими глазами развертывалась одна из вопиющих несправедливостей), я тебя уже не застала. Мне пришлось вернуться на работу и продолжить служебный день, как будто ничего не случилось..."
Запись обрывалась.