БЬЮТ ВОЛКА КРУГЛЫЙ ГОД

 

ОСЕНЬ 1939-го выпускники Тамбовского артиллерийского училища встречали на Западной границе. Край незнакомый, разноязычный. Восемнадцать километров отделяло местечко Любомль, где квартировал полк, от Ковеля. Время тревожное, неспокойное: шел передел Европы. Гитлер в сентябре расчленил Польшу, объявил захваченные земли своим протекторатом. И сразу же немецкая граница приблизилась к нам. Что-то от панского пирога досталось, конечно же, и Сталину с Молотовым... Да и мы уже многое начали понимать, не веря краснобайству комиссаров, вбивавших в наши головы «истину» о добровольном присоединении поляков к Советскому Союзу.

Помню свою первую встречу с врагом. Техник Миша Куклин и я прибыли в Ковель - надо было срочно отправить письма и бандероли. Дверь почты вдруг резко распахнулась, и в приемное отделение вошли два офицера-щеголя. Форма на них была новенькая, ладно подогнанная, с блестящими нашивками и узорчатыми погонами. Тульи фуражек, лихо вздернутые вверх, венчали кокарды. Самодовольство и самоуверенность немцев сразу бросались в глаза. Увидев нас, они откозыряли. Мы ответили. На ломаном русском офицеры попросили бланки для перевода денег в Германию. С трудом сдернули тонкие кожаные перчатки, туго обтягивавшие кисти рук. И тут я увидел на пальцах дорогие перстни с особым знаком - череп и кости. Перевел взгляд на фуражки - точно такие же были и на кокардах. Мне стало не по себе. Еще раз козырнув, мы с товарищем вышли.

От этой встречи остался неприятный осадок. Предчувствие беды витало в воздухе. А столкнуться лоб в лоб с человеком со зловещими знаками смерти, с уже запрограммированным чувством преимущества над себе подобным, но другой расы, предполагало подчиниться ему, сдаться без боя.

Позже узнали, что это были члены немецкой государственной комиссии по уточнению границ двух сопредельных государств. Думаю, скорее, это были разведчики, нежели чиновники.

 

Вторая встреча произошла в том же Ковеле, но весной 1941-го. Выполнив поручение командира полка в штабе дивизии, я отправился в город купить кое-что по мелочи. И вдруг в небе над старой площадью раздался шум моторов. Поднимаю голову. Немецкий самолет летел так низко, что можно рассмотреть пилота - его шлем, очки, крутой подбородок. Летчик нагло, словно коршун, кружил не только над центром, но и над военным городком, над штабом дивизии. Затем, качнув черным крылом с фашистской свастикой, никем не преследуемый, спокойно удаляется. Нас информировали, что это было нарушение воздушного пространства СССР со стороны немцев в разведывательных целях.

Есть такая народная примета: если с тобой что-то случится дважды, то это произойдет и в третий раз. И такой «третий раз» — встреча с немцем - не заставил себя долго ждать. Но об этом позже.

Примерно за месяц до начала войны в армейском Доме культуры собрался старший командный состав. Совещание проводил начальник политотдела корпуса. Он сразу предупредил: совещание секретное и любая утечка информации рассматривается как разглашение военной тайны и карается по закону военного времени. Столкновение с Германией неизбежно, заявил он, фашизм агрессивен и стремится к мировому господству, считая врагом номер один наше социалистическое государство. Разведка доносит о форсировании Германией войны с СССР. Далее докладчик всех ошеломил: «Возможно, первыми предстоит выступить нам. Это важно для победы с малыми потерями. Международный пролетариат - за нас, а значит, путь нам открыт только к победе». Затем он распорядился провести во всех частях секретные мероприятия под видом подготовки подразделений к большим учениям.

Эту работу начали незамедлительно. Пушки и зарядные ящики заполнили боевыми снарядами. Проверялось все — и оружие, и инженерное имущество, и даже обмундирование. Еще раз уточнялись мобилизационные планы. В солдатские каптерки доставлялись боевые патроны — для пулеметов и винтовок. Командиры, согласно положению службы на границе, имели личное оружие и всегда держали его в боевой готовности. Потому, может, и смогли бойцы дивизии в первые часы войны дать отпор врагу.

Но перед самым началом войны несколько ослабило нашу бдительность сообщение ТАСС от 14 июня, в котором опровергались слухи об угрозе войны с Германией. Меня даже откомандировали в Киев сдавать экзамены в военную академию. Но уже на самих экзаменах я почувствовал что-то неладное. Экзаменаторы были чем-то озабочены, не очень строги в отборе кандидатов в слушатели академии.

В Киеве заскочил в одну хорошо знакомую мне семью - к Владимиру Сосюре, известному украинскому поэту. Его теща всегда про-

 

являла ко мне любезность. Вот и сейчас, узнав о моём отъезде на границу, старушка отвела меня в свою комнатку и перед иконами благословила. От неожиданности я выпалил: «Зачем это?» Она приложила палец к губам и, оглядываясь, прошептала: «Скоро война, сынок. Я хочу, чтобы обошла тебя немецкая пуля». Наверное, в их семье молодежь не раз говорила о войне с Гитлером, и теща нечаянно слышала об этом.

В полку внешне было спокойно. Хотя часы мирной жизни неумолимо текли к своему концу. Командиры частей и подразделений, участники того секретного совещания, не очень-то и доверяли тишине и покою, что царили вокруг. Буйная зелень и цветы ласкали взгляд. Из распахнутых окон лились модные мелодии: играли патефоны. А когда на Любомль опустились звезды, народ потянулся в летний кинотеатр, там шла премьера художественного фильма, в очередной раз воспевающего любовь к партии, к идеям коммунизма, к любимому вождю, думающему обо всех угнетенных народах. А перед фильмом показывали киножурнал. Да какой! Кинопленка запечатлела исторический момент - подписание мирного договора СССР с Германией. Молотов пожимает руку Гитлеру. Что это - случайное совпадение или преднамеренное усыпление бдительности?

После фильма люди, притихшие и усталые, молча разбредались по своим домам, улицы опустели, всё погружалось в медленный тягучий сон; казалось, наступает обычная летняя ночь. Но этой ночью немцы уже были готовы к прорыву границы, к бомбардировке городов, военных объектов, аэродромов, железных дорог. Вражеская агентура, проникшая к нам, резала провода связи, оборудовала пункты корректировки артогня. Любопытно, что она давно и свободно разгуливала по улицам советских городов, больших и малых, знали каждый наш засекреченный объект. И никто ни разу не остановил ни одного диверсанта, все они носили форму военнослужащих Красной армии. Пойди тут разберись...

Разбудил меня грохот взрывов. Прислушался - стреляют по казармам и складам, по штабным помещениям, держа под прицелом артиллерийские позиции. Запыхавшийся хозяин, распахнув дверь в мою комнатку, выпалил:

— Пан офицер, пан офицер! Немчура на мотоциклах стреляе по вашим хлопцям. Вже много вбытых. На вулыцях опасно. Бижи, сыну, огородами да садамы... Авось Бог милуе... Да витципы ты свою шаблюку! Смекаю, вона в циеи войни тоби не потребна буде... Проще-вай, хлопчик!..

Подумал: действительно, прогоним немца и вернусь я за своей шашкой. И не ведал в тот час, что немцы уже полностью разгромили наш погранотряд и вовсю стараются закрепиться в окопах погра-

 

ничников. Немецкая и наша артиллерия ведут меж собой дуэль: кто кого? Извечный вопрос войны. И ответ на него мы получим скоро. Пехотный полк совладал-таки с мотоциклистами. Малая их часть позорно бежала. На те коляски, что уцелели, запрыгивали немцы, по четыре-пять человек. Скажу больше - пехотинцы заставили фрицев нырять в холодный Буг и драпать на исходные позиции.

Мы выстояли. Территория в зоне дислокации двух полков уже к утру была очищена. Многие думали: нарушение границы на нашем участке - это провокация местного значения. И ошибались. Не прошло и получаса, как появились тяжелые немецкие самолеты, груженные бомбами, небо словно затмила черная туча. Заговорили пушки. Летаки уже с реки звезданули по нашему берегу, и все это закрепилось из автоматических пушек и крупнокалиберных пулеметов. Город начали затягивать клубы дыма, от копоти и гари становилось труднее дышать. Бойцы притихли, глядя на все шире разгорающийся над Любомлем пожар, на Буг, воды которого достигали отблески горящего неба. Справа и слева от нас стрельба усиливалась. И стало ясно - это не «провокация местного значения», это - война.

Территория полка выглядела ужасающе: дымящиеся казармы, развороченный взрывами склад, разбросанные и скрюченные в нелепых позах тела убитых.

Командир дивизиона капитан Бондаренко дежурил в ту ночь по полку. Сильный сорокалетний красавец-мужчина, грамотный командир, казалось, в нем работает какой-то хитрый источник невероятной энергии. Службе он отдавал себя до конца - ездил на авто и мотоцикле, скакал на лошади, учил артстрельбе, быстро и напористо говорил. Его энергия и решительность магнитом притягивала к нему бойцов. Но повоевать-то капитан и успел всего-навсего с полчаса. Лежит теперь распластанный на плацу, грудь его — сплошное кровавое месиво. Чуть поодаль — начальник инженерной службы Леша Войцеховский, убит нашим же снарядом из разорвавшегося склада. Рядом - еще десяток молоденьких бойцов, тоже закончили свою короткую жизнь. Отвоевались...

С трудом, еле волоча подкашивающиеся ноги, пересек я плац. Шел и горестно думал, но не о немцах, совершивших сегодня такое зло, а вспомнился мне почему-то эпизод, происшедший буквально за несколько дней до этой кровавой бойни.

С Мишей Куклиным заглянули мы в дом к старому еврею, знали: он поможет в обмене квартиры. В городе, где основу его составляли евреи, говорили, что старик этими операциями занимается давно, почитай, всю жизнь — и себе на кусок хлеба копейку зарабатывает, и людям добро делает. Голову благообразного старика украшала черная нашлепка- шапочка, наподобие азиатской фески. Из-под нее выбивались длинные седые волосы. От худеньких плеч и до

 

самых пят свисал балахон, такого же черного цвета; в руках старик цепко держал большую тяжелую книгу, и снова цвет был черным.

Удачно разрешив вопрос, по которому пришли мы в этот дом, я не удержался, спросил хозяина:

— Вижу, вы поклонник литературы. Но такой большой фолиант встречаю впервые. Что это?

— Священная книга, сынок. В ней сказано все, что в мире было и что будет...

— И что будет? Любопытно... То, что было, знаю, в школе проходили. А вот что с миром будет, расскажи, отец? Думаю, этого и сам Господь Бог не знает.

— Отчего же? Бог-то как раз и знает... А скоро, сынок, придет большая война и жертвы будут великие. Десятки месяцев люди будут убивать друг друга. Но победят те, на чьих знаменах сияет звезда. Только два народа имеют такие знамена. А Библия - это наука, но не ума, а сердца. Это в ней сказано: твори благо. Корни этих слов найдешь в библейском изречении. Видишь, прошли века, а смысл их остается неизменным: помоги ближнему в беде. Эту заповедь народ наш забыл и сегодня несет кару.

— Позволительно спросить, что спасло больше отчаявшиеся души - одни лишь моральные заповеди или слова Господа на Голгофе, обращенные к раскаявшемуся разбойнику: «Ныне же будеши со Мною в раю»?

— Видишь ли, без разумения вторгаться в эту деликатную тему не стоит. «Не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы не основательно и глупо». Самоуверенное невежество огорчительно само по себе.

Надо же было в этом хаосе войны, огня и пожарищ вспомнить мне еврея-мудреца! И того командира, что вел секретное совещание, и ту благословенную старушку из Киева. Все они были правы - завтра пришла война...

Были срочно затребованы мобилизационные карты, наш полк занял позиции, предусмотренные ими. Казармы опустели. Штаб полка устроился рядышком, в небольшом овражке. Из-за Буга немец вел артиллерийский обстрел по нашим площадям, наугад, но планомерно. Мы отвечали ему тем же. Пришло сообщение: границу держать на замке, но не атаковать немца броском через реку, чтобы, упаси Бог, не перейти границу!

За шашкой сбегать так и не успел. Да и никому до меня уже не было дела, у всех оставались в городе семьи - как там они? Наконец, получили сообщение: и дети, и жены отправлены по железной дороге на восток. Значит, Тамара и Славик спасутся, добраться бы

 

им только до своих в Саратов. Да вот беда: не простясь, уехали - разлука будет, не свидимся - примета верная.

Но операция по вывозу семей была исполнена четко и организованно. Эта весть грела душу - всё идет как надо. На самом деле не так всё было хорошо, как говорили нам. Соседняя мехбригада в контрударе не участвовала. Ее сформировали накануне, и командир куда-то запропастился. Его два дня не могли найти. Оставшуюся бесхозной технику штаб корпуса распределил по соседним частям. Нам достались мощные грузовые автомобили. И кстати - до тех пор тяжелые орудия и обоз второго эшелона передвигались на конной тяге. Закрепленные за машинами шоферы влились в состав нашей части.

К вечеру в штаб полка доставили немецкого ефрейтора. Пленник, а держится гордо, даже дерзко. На большинство вопросов не отвечает. Когда же его спросили, почему Германия, нарушив мирный договор, напала на нашу страну, ответил четко, словно давно заучил эту фразу:

— Германии и фюреру нужны украинская пшеница и кавказская нефть, и тогда мы победим весь мир.

— А сам ты кто?

— Я сын рабочего! И сам рабочий. Токарь...

Вот тебе на! И первое разочарование: какая же это солидарность мирового пролетариата, на которую так надеялись наши вожди и стратеги-политики? Пленного ефрейтора отправили дальше - в штаб дивизии, пусть разбираются.

Воинские части 45-й стрелковой дивизии оказались в «мешке», и пока немцы его не «завязали», оставили границу, получив на это приказание сверху. Предполагалось занять рубежи северо-восточнее Ковеля. Это произошло на третий день войны.

С тяжелым чувством шагнули мы в ночь, которая выдалась неимоверно темной. Двигались вслепую по дороге через лес. Справа и слева, нашаривая отступающие части, то и дело вспыхивали ракеты - их торопливо пускали в небо немецкие разведчики. Шли молча, подавленные бегством, - этому нас раньше не учили. По всему телу пробегал холодок, отзываясь в сердце тошнотным щемлением, не похожим на боль, но прижимающим дыхание. Сейчас главное - не ошалеть от страха и одиночества.

Раздались окрики дозорных. Один из них взял под уздцы лошадь встречного всадника, тот представился связным соседнего кавалерийского полка, ему велено доставить в штаб пакет и кое-что передать на словах. Мы окружили связного, надеясь услышать от него что-нибудь новенькое. Но он вдруг вскрикнул, словно в мольбе воздел руки к небу, стал со стоном сползать с лошади. В крике том, и во взлете рук не столько было страха, боли, сколько прощения -

 

мол, не вините, не успел, не выполнил... Зажгли фонарики. Из-под топатки связного струйкой стекала кровь. Рана была штыковой и смертельной. Связной умер, не успев сказать ни слова. По цепи прокатился грозный окрик командира:

— Стоять всем на месте! Не двигаться!

У солдат стали проверять штыки. У одних они были сухие, у других - их не было вовсе. Командир приказал запомнить тех, у кого штыков нет. Многих новобранцев командиры плохо знали в лицо, полк буквально накануне получил пополнение, прибывшее по мобилизации военкоматов. Обыскав убитого, нашли пакет и отправили его командиру полка. Нас выстроили в колонну и произвели поверку личного состава. Подозреваемых не оказалось. Возможно, тот, кто совершил теракт, во время суматохи скрылся в лесу. Задерживать колонну дольше было нельзя. Но мысль, что враг среди нас, настораживала и беспокоила.

Рассвело. Все унялось на земле и на небе. Светлым приветом катит утро. В небе - ни тучки. Меня привлек звук - тяжелый такой, сначала тихий, потом набиравший все более и более высокую ноту. С востока на запад, таясь, летел двухмоторный самолёт. Зенитные установки открыли по нему огонь. И вот удача - машина вспыхнула, загорелась, начала валиться вниз. От неё комочками отделились фигурки людей. Кое-кто открыл пальбу по парашютистам. - Не стрелять! Лётчиков взять живыми!

Их и взяли живыми. При приземлении, завидев нас, они так отчаянно матерились, как только мог ругаться русский человек. Пилоты летели с заданием бомбить немецкие тылы. Тут же был арестован командир взвода противовоздушной обороны. Его увели, и в часть он больше не вернулся. С этого дня в небе хозяйничали только немецкие истребители.

И всё-таки и нам улыбнулась удача. Дело было так. Рядом с опушкой леса занял позицию тот провинившийся взвод ПВО, но уже с другим командиром. Я получил задание майора Божко устранить неисправность одного из двенадцати пулеметов, установленных на трех автомобилях. Поломка была несерьезной, я быстро справился с ней. Подумалось, вот бы пару раз пульнуть по немцу. И как по заказу, на меня шел самолет. На крыльях ясно чернели немецкие кресты. Самолет шел на низкой высоте. Видать, опорожнился на город, отбомбился и теперь низкой высотой маскируется от возможной встречи с нашим ястребком. Не промахнуться бы! Прильнув всем корпусом к установке, я навел прицел и дал длинную очередь из всех четырех стволов. Трассирующие пули помогали вести точный огонь. Самолет с ревом пронесся над опушкой и, удаляясь, задымил и скрылся за лесом. Красноармейцы во всю глотку заорали:

— Ура-а-а! Техник подбил самолет!

 

Но взрыва при падении не последовало. Возможно, пилот сумел дотянуть до своих. Тут же в штаб на меня подали реляцию на награждение.

На другой день отправили в спецкоманду - ликвидировать военное имущество, оставшееся в лесу под Ковелем. К секретным подземным складам, построенным поляками еще до тридцать девятого года, тянулась железнодорожная ветка. Вывезти военное добро - горючее, боеприпасы, оружие, инженерное имущество, обмундирование - полки не успели. И саперы в короткий срок не смогли поднять строения в воздух.

К группе прикрепили специалиста. Он-то и помог нам подготовить объекты к взрыву. Ящики с толом по его приказу переносили и устанавливали в определенных местах, закрепляли на них детонаторы, подводили провода электрического тока. Работа тяжелая и опасная. Но справились. Нас досрочно отпустили в свои подразделения. Не успели пройти и трех километров, как небо распорол оглушительный взрыв, земля вздрогнула. Мы бросились бежать - подальше от этого ада. Лишь к вечеру попал я к своим, нагоняя ребят на перекладных. Полк уходил из Ковеля в Маневичи. Далеким эхом давала о себе знать наша работа. И всю ночь, где-то между Ковелем и Ровно, не стихала канонада: в смертельной схватке сошлись танки - наши и врага-чужеземца.

Многочисленные части, разбитые и потрепанные, словно ослепшее стадо, тыкались то влево, то вправо, мучительно отыскивая короткий путь на восток. То и дело останавливались, командиры расспрашивали местных жителей, что впереди - село или город, река или горы. Военных карт в восточном направлении в полках не было, - готовились к броску на запад, и штабы выдали командирам карты стран Восточной Европы. Вот и пользовались мы дорожными указателями, компасом да подсказкой селян, не всегда к русским расположенных дружески - стреляли в нас с чердаков.

После каждого боя или даже мелкой стычки с противником я мотался за боеприпасами, отыскивая на полустанках, в райцентрах армейских снабженцев. Ремонтировал технику в походных мастерских. Словом, крутился, не сидел на месте. Однажды вез на трех полуторках 76-миллиметровые снаряды к пушкам. Командир приказал доставить их на линию огня. Впереди - мост, обстреливается. Правда, немцы держали под прицелом только подъезды к нему, рассчитывая, очевидно, воспользоваться им при наступлении. Шоферы опасались приближаться к мосту, скрывали машины в кустарнике. Вижу, и мои «водилы» трусят. Но приказ есть приказ. Пересажива-

 

юсь в кабину первой машины, из кобуры вытаскиваю ТТ и ору что есть мочи шоферу:

— А ну, жми вперед! Живо! И скорость, скорость давай!

Шофер, закрыв глаза, буквально перелетает мост. Мы на другом берегу! Рядом лесополоса, ставим машину в укрытие. Два других шофера не последовали за нами. Что делать? Перебегаю мост, над головой шмелями носятся пули, рвется шрапнель, с яростью впиваясь в обшивку моста. Прыгаю на ступеньку второй полуторки, ору: «Вперед! Я тоже не заговоренный. Тюкнут меня - все равно вперед! Пулю поймаешь — глотай, пока горяча!» Тоже проскочили. Оглянулся - шофер третьей машины сам преодолевает опасный участок. Боеприпасы доставлены в срок. Сердце мое отходит. Слава Богу, пронесло!

Части долго на рубежах не задерживаются: день-два - и снова вперед, пропуская только пехоту. Однажды в Чернобыле, маленьком, с убогими строениями городке, застряли - груз не подоспел. «Ждите!» А тут самолеты! Бомбят станцию. Небо сплошь покрылось пятнами взрывов. Горит хлебозавод, дымятся складские помещения. Кидаемся тушить пожары, приводим в порядок железнодорожный путь. Узнаю: станция снабжения передислоцируется. Я в отчаянии - сутки потеряны. Надо мной сжалились, груз выдали. Части своей не застаю. Все живое устремлено на восток, мешанина, хаос. По дороге попадается какой-то штаб, предъявляю документы, прошу информацию о расположении дивизии. Дали, но приблизительную. Пришлось потратить еще немало времени, чтобы выйти на своих. Так было не раз.

Снова бросают в спецотряд уничтожать госимущество. С шофером нас пятеро. Командует особист. Прибываем на место, даем знать горожанам - из магазинов и складов раздаем продовольствие и одежду. А остальное, чем может воспользоваться враг, уничтожаем.

Дорога назад, в часть, не подарок. Впереди на трассе тянут руки два беженца с чемоданами: помогите! Из кабины вышел старшой, стал расспрашивать, кто да откуда, куда путь держат, что в чемоданах. Документы показали, в армии не служат - есть бронь, бегут от немцев, а в чемоданах - личные вещи. Старшой приказывает открыть чемоданы. Ключи потеряны. Мы взламываем замки. В чемоданах - драгоценности в коробочках: золотые часы, кольца, браслеты. Всё не стали рассматривать. Стянули крышки чемоданов проволокой. Задержанные стали оправдываться: мол, работают в «Ювелирторге», спасают ценности. Особист доставил беженцев в НКВД.

Идет второй месяц изнуряющей, отбирающей все силы войны. Мы отступаем. Не бежим, а планомерно отходим, ведем огонь по противнику. У немцев, к нашей радости, кончились горючее и снаряды. Фрицы не дрейфят: зарывают танки в землю, только башни

 

динозаврами торчат, пугая все живое. Стволы-хоботы изрыгают сотни, десятки сотен огненных кусков смертельного металла. Стреляют прямой наводкой по пехоте. Изредка, но точно. Мы подавляем огонь противника, сжимаем кольцо окружения. Ночью танкистам на парашютах сбросили бочки с горючим и ящики со снарядами. Немцы успевают воспользоваться ранним часом, когда и человек, и зверь сладко досыпают, и вырываются из наших объятий.

К вечеру уже мы оказываемся в кольце. Взрывом мины меня контузило. С боеприпасами у нас жидко. Три дня не можем получить снаряды, кончилось продовольствие. Чудом удерживаемся на маленьком пятачке земли, собрав последние силы, все же вырываемся из окружения.

От самой границы раненым зверем, ища спасения, сорок дней мечется мой полк: от Любомля - к Ковелю, от Маневичей - к Рафаловке и далее на Ракитное, Сарны, Олевск, Коростень, Чаповичи, Малин... По приказу сверху нам всё время меняют направление. Как отару овец, швыряют на съедение ударной армии Гудериана, что заняла позиции северо-западнее Киева. Овруч, Кагановичи, Чернобыль... Лишь на западном берегу Десны, под Черниговом, остановились отдышаться, залатать дыры, полученные в смертельной схватке с фашистами. Нас мало, полк по нормам уже должен быть снят с позиций и направлен в тыл на переформирование. Но обстановка на фронте плачевная и не позволяет этого сделать.

Получаю командировку в Нежин. Из горящего Чернигова гоню на ремонт две полуторки и легковую машину командира полка. По улицам мечутся обезумевшие люди — медперсонал покинул психиатрическую больницу, бросив на произвол судьбы её обитателей.

Фронт прорван, немцы устремились на Нежин. Мне приказывают срочно отправляться на восток. Перехожу на крик:

— Машины на ходу и я не могу оставить полк без транспорта. Попытаюсь пробраться в часть проселочными дорогами. Авось Бог поможет...

Мчусь навстречу отступающим частям, ищу своих. Дорога привела в украинское село, где остановились на передых жалкие остатки нашего штаба: всего два-три десятка красноармейцев. Командир полка обрадовался, увидев свою «эмку», поблагодарил за ремонт. И тут же, отдав распоряжения, прихватил с собой миловидную женщину-военфельдшера. Больше на моем пути они не встречались.

Оставшиеся «живыми», наши пушки были раздавлены немецкими танками. Танковая армия Гудериана легко справилась с мизерными ошметками наших батарей. Остатки расчетов вплавь добрались до восточного берега Десны. К осени вода в реке остыла. Попав в ее волны, пляшущие от взрывов, мы упорно гребли, пытаясь достичь

 

желанной цели. Чем ближе был берег, тем гуще дым, тем чаще султаном взлетала к небу вода. Но упрямо, судорожно хватали мы горстями воду, отдаляясь все дальше и дальше от ада, кипящего на той стороне Десны. «Ой, Боже! Помоги-и-и!» - плещется над рекой. Чернигов горит...

Знамя полка и штабные бумаги чудом сохранились, а значит, по закону военного времени, полк существует. Мы не сводим глаз с несгораемых ящиков - там хранятся секретные документы. Подали команду грузиться в машину. В кузов полетели мешки с деньгами, коробки с консервами, сахар, сухари, белье. Группу возглавил офицер штаба полка по разведке старший лейтенант Коломиец. Без командира на войне нельзя, как в горах без проводника. Взбираемся наверх - я, мой помощник по ГСМ младший воентехник Руденко, техники-интенданты Черныш и Остапенко, рядовой Тимонин, раненный в голову, с ним санитарка с полевой сумкой. Берем курс на восток. Куда бы мы ни сворачивали, всюду кричали: «Куда вы? Там же немцы!»

Много лет спустя, прочитав воспоминания маршалов Жукова и Баграмяна, узнал правду о той обстановке, в которую мы попали и которую не смогли пережить.

Баграмян: «29 июля 1941 года. Маршал Жуков в Ставке Верховного доложил Сталину о положении на фронтах. Говоря о юго-западном направлении, он подчеркнул о необходимости сдачи Киева в связи с большими потерями личного состава и техники у подразделений наших армий и невозможности пополнить их резервами Ставки. На что Сталин ответил:

— Как могли додуматься сдать врагу Киев? Что вы чепуху мелете?

После чего маршал Жуков отказался от поста начальника генштаба».

Жуков: «7 сентября 1941-го. При повторной встрече со Сталиным, уже после разгрома немцев под Ельней, я напомнил ему о своем предложении отвести войска от Киева. На что Сталин грубо возразил. Его несогласие привело к катастрофе на юго-западном направлении».

Сталин, к несчастью, решал в ту пору судьбы многих тысяч офицеров, обрекая их на бесславную смерть и гибель в муках, если сдались в плен, а у нас их объявляли врагами народа, изменниками.

Жуков: «11 сентября 1941-го. Товарищ Сталин, думаю, что мы уже крепко опоздали с отводом войск за Днепр».

Баграмян: «И Киев был сдан. В ночь на 18 сентября Москва разрешила отвод войск из укрепрайона. Утром 19 сентября остатки наших Частей покинули столицу Украины. Значительно труднее сложились условия выхода из окружения сильно истощенных войск 5-й армии».

Все это о нас. Наш полк входил в состав 45-й стрелковой диви-

 

зии, мы были в полном окружении. А разорвать кольцо не было сил.

Баграмян: «Бойцы и командиры Юго-Западного фронта в течение лета и в начале осени 41-го нанесли немцам непоправимый урон, оттягивали на себя огромные силы вражеских армий. Войска этого фронта продолжительное время угрожающе нависали над южным флангом группы армий «Центр», уже глубоко вклинившейся на восток. Именно это обстоятельство вынудило Гитлера сосредоточить во второй половине августа основные усилия своих войск на Киевском направлении. Только огромное превосходство в силе, особенно в танках и авиации, дало возможность противнику ценой больших потерь добиться здесь успеха».

И мы своих асов в небе видели редко. А вот с немцами встречались частенько, самолеты противника почти не покидали небо. На переправе через речку Тетерев «мессершмитты» поливали нас с воздуха нещадно, на головы отступающих летел немецкий «картофель» - небольшие такие бомбочки. Я спрыгнул в глубокую воронку и стал следить за самолетом. Как только фриц шел на меня, занимал позицию на тыльной стороне ямы и попадал в «мертвую зону», недоступную для пуль. В небе хозяйничали три железных стервятника, два скоро выдохлись, но один, самый наглый, остался добивать нас. Он крутился в воздухе, а я юлой вращался в воронке. Когда гадёныш расстрелял весь запас патронов, махнул черным вороньим крылом, мол, так и быть, живи пока.

Но и в другой раз я выжил. Не знаю, был ли это тот самый немецкий пилот, или другой, но он увязался за нашей полуторкой почти с начала пути. Когда дорога скрылась в лесу, я встал на подножку. Так легче наблюдать за небом. Вдруг в кузове что-то зашипело, засвистело, грохнуло, меня с силой вышвырнуло на поляну. Шофёр затормозил. Увидев на капоте странный предмет желтоватой формы, решил, что это мои мозги. Так он мне потом рассказывал. Стал искать, заметил меня в кустарнике, ощупал — жив, ран нет. Вторая контузия. Кузов машины превратился в решето. Оказывается, мина попала в ящик со сливочным маслом, разворотила его, разбросав вокруг липкую жирную массу. Кабина в дырах, кузов изрешечен, а мы - целым целёхоньки. Чудо да и только!

С того дня голова моя гудела, я плохо слышал и туго соображал, как после очень сильной попойки. О госпитале смешно было и думать. Солдаты-калеки и те оставались без помощи.

Полк окончательно поредел, потерял боеспособность. Осталась одна корпусная пушка и к ней, говорили, один-единственный снаряд. За нами неотступно следовала «рама» - разведывательный самолет. Дорога привела нас к толпе оборванных, давно немытых людей. Жалкие остатки разгромленных войсковых соединений жались к деревьям, ища защиты.

 

По колонне приказ: жечь секретные документы, уничтожать имущество, которое может затруднить маневренность в бою, машины вывести из строя, готовиться к прорыву. Немцы оставили рубеж в районе какой-то речушки. Старший лейтенант Коломиец открыл несгораемый ящик, в нем хранились секретные полковые документы, деньги, личные дела комсостава, приказал плеснуть внутрь бензина и бросил туда спичку. Знамя полка свернул многократно и прикрепил к груди под гимнастеркой.

Меня и Тимонина на прорыв не взяли. Вскоре слышим крики «ура», надсадный клекот автоматов, хлопки винтовок, разрывы гранат. Немецкая сторона ответила пальбой из пушек. Наша пушка так и не реализовала свой последний шанс - не выстрелила. И снова - в лес, снова отступление. С дороги пришлось свернуть, машину сжечь, облив бензином.

Небольшой группой мы отделились от основной массы. Полагали, так легче будет просочиться сквозь плотное кольцо окружения. В зарослях кустарника дождались ночи. С наступлением сумерек двинулись в путь. Лес кончился, пошли полем. Стало совсем темно. Где-то впереди залаяли собаки. Послали разведать свою санитарку. Еще раньше нам удалось переодеть ее в крестьянское платье, на плечи накинуть ватную куртку, обуть в армейские сапоги - ничего страшного, колхозники тоже так ходят. Накинули на голову платочек - ну совсем хохлушка! Собаки забрехали громче, потом успокоились.

Долго не было боевой подруги. Подумали: ушла с концами, но она все-таки вернулась. Из оклунка выложила вареную картошку, кукурузные початки, немного хлеба. Сообщила, что на другом конце села немцы на постое у вдовы спят, уработались. Мы не стали испытывать судьбу, собрали еду в тряпицу и потопали от этого места подальше. Шли до рассвета. Остановились у свежей скирды. Перекусили, замели следы и закопались в солому. Проспали хорошо - часов пять-шесть. После тяжелых боев, сумятицы окружения, постоянного напряжения так было тихо и покойно лежать в скирде, еще пахнущей полевыми цветами.

И в эту ночь на пути попался небольшой хуторок, настолько маленький и тихий - собаки даже не лаяли. После разведки, в которую отправили все ту же боевую подругу, вошли в крайнюю хату. Встретила нас молодая статная женщина. Она занавесила оконца одеялами, поставила на стол еду и сквозь слезы наблюдала, как мы жадно уплетали неприхотливую крестьянскую пищу, не оставив ни крошки. И так не хотелось покидать эту чистую горницу, вставать и идти в темную сырую ночь. Хозяйка схватила меня за руку, приняв за старшего, стала просить:

— Оставьте этого раненого. Выхожу я его, переодену. Пусть по-

 

живет до вашего возвращения. Ведь прогоните вы немца с нашей земли, знаю. Оставьте хлопчика! Народ у нас хороший, не выдаст.

Шофер Тимонин остаться не согласился, хотя ранение в голову было не из легких. Объяснил - останься здесь, нарушишь присягу. Если б знать наперед, что эта хата будет нашим последним прибежищем в жизни для одних и светлым воспоминанием на многие годы для других, поступили бы мы по-другому.

Так было всю неделю: днем спали, ночью шли. Жилья больше не попадалось. Разведчица добывала пишу, но и приносила с собой недобрые вести: немцы распространили приказ - за укрывательство окруженцев, за оказание им помощи виновные подлежат расстрелу. Киев уже занят, отступающие армии взяты в большое кольцо.

И вот осенним вечером, едва стемнело, подошли мы к небольшому селу. Коломиец вызвался сам отправиться в разведку, взяв с собой воентехника Руденко, нам приказал ждать. Вскоре раздались очереди немецких автоматчиков, и два выстрела наших ребят. И сразу все стихло. Долго ждали мы разведчиков, надеясь увидеть их снова, но офицеры не вернулись.

Дальше путь держим впятером: Черныш, Остапенко, Тимонин, медсестра и я. Жмемся к небольшой степной речке Хорол, правый берег которой покрыт высохшим за лето камышом. Ищем удобное место для переправы. Край неба посветлел, и мы заметили в зарослях лодку - старик на зорьке удит рыбу. Спрашиваем, далеко ли немцы. «Носятся по всей степи, как оглашенные, на машинах да мотоциклах. Вас ловят, - смахнул слезу и отвернулся. - У нас, вроде, тихо. Лодчонка моя мала, потому не серчайте, перевозить вас на тот берег буду по одному-.

Впереди синеет лесок, берем курс в его сторону, но надо еще преодолеть поле, ощетинившееся желтой стерней, да так и оставшееся невспаханным после жатвы. По краям его пирамидами высятся свежие скирды, значит, жив еще хозяин, не изгнан, не убит. У первой скирды плечистый, еще моложавый мужчина пасет породистых лошадей. Почему не в армии - для нас загадка, но спрашивать не стали. Тем более, что завидев нас, он засуетился, это мы заметили, и, чувствуется, ему самому эта встреча ни к чему. Да и нам не до него. Утверждает, что немцев поблизости нет. Но в том селении, откуда мы движемся, вчера ночью убили двоих, кажись, офицеров. Догадываемся, кто те убитые.

Спасительный лес уже почти рядом, и тут из-за скирды выскакивают фрицы, дают поверх наших голов автоматные очереди. Мы валимся на землю. Они заставляют встать, поднять руки вверх, обыскивают с головы до ног. У меня пистолет с неполной обоймой, у ребят на всех одна винтовка да наган, их отбирают. Медсестру от нас отделили, нам связали руки, завалили в кузов подоспевшей к

 

месту происшествия машины. В дороге сильно трясет, да так, что «шарики» в моей голове становятся на свои места. И тут я осознал всю тяжесть положения. Досадно, но у меня даже не было мгновения на то, чтобы пустить себе пулю в лоб. Я офицер и обязан, согласно сталинской директиве, покончить жизнь самоубийством. Думаю, спас меня инстинкт самосохранения, как спас жизни многих тысяч офицеров. Но почему молчал пастух? Мог бы хоть глазом моргнуть. Не захотел, предал...