В ОДИН ДЕНЬ - ДВА АКТА ГРАЖДАНСКОГО СОСТОЯНИЯ

 

Поздно осенью 1957 года, после второй томско-красноярской экспедиции, я прибыл опять в Москву с бородой, еще большего размера, так как отрастала она на месяц больше, чем в бурято-монгольской экспедиции.

Пришлось собрать кучу документов для бракоразводного процесса (копии командировочных удостоверений «Гипролесхима» за 1956—1957 годы, разные справки, в том числе о проживании с марта 1956 года у брата на Бакунинской улице), документально подтверждавших, что совместного проживания с Красильниковой В. у меня не было с марта 1956 года, то есть со дня моего побега из красных домов на Юго-западе Москвы. А фотографии с бородой за 1956 год и наличие бороды осенью 1957 года воочию убеждали, что большая часть моей жизни за два последних года проходила в глухих лесах Сибири, а не в красных домах Москвы.

Народный суд Киевского района, рассмотрев все документы, порекомендовал подать их в Мосгорсуд, чтобы дело решалось скорее и тверже.

Выполнив рекомендации районного суда, я сразу же пошел в фотоателье у Художественного театра, так как Таня видеть меня с бородой не хотела. Выйдя из метро, я сначала зашел на площадь Свердлова и сел на лавочку у фонтана в сквере напротив Большого театра. Всю жизнь эта площадь называлась Театральной, а в расцвете советской власти ее переименовали в площадь Свердлова, и только в конце XX века, когда зашаталась и окончательно рухнула советская власть, площадь опять стала Театральной, так как фасады трех театров обрамляют ее с трех сторон: Малый, Большой и бывший 2-й МХАТ, который потом стал Центральным детским театром, а сейчас — филиалом Большого театра.

 

Привыкнув за лето к жизни спокойной, размеренной, трудовой, без лишней суеты и горячки, мне было интересно наблюдать за суетливыми, вечно куда-то спешащими людьми большого города. Кто-то спешит в водоворот «Мосторга», кто-то, натолкавшись в крупнейшем в то время модном магазине, спешит в другие универмаги. На лавочках сидят более спокойные люди: пожилые, отдыхающие, матери с грудными детьми в колясках, флиртующие особы с яркой внешностью. Мне интересно было смотреть на все это человеческое разнообразие лиц, одежды, поведения, манер знакомства, пытаясь отгадать: кто есть кто?

Наблюдать за людьми и всем окружающим, что охватывает мой взгляд, я любил еще с детства. Но после обучения в разведшколах Абвера эта особенность и любовь к наблюдению за людьми стала неотъемлемой частью моего сознания и жизни.

Я заметил, что несколько раз, проходя мимо меня, будто гуляя, благовидная старушка в старомодной одежде искоса поглядывает на меня. Я тоже одет был не модно, но моя окладистая пушистая борода и круглая меховая шапка с бархатной макушкой, безусловно, выделяли меня из общей массы суетливых и несуетливых людей. Шапку эту я специально одел, чтобы фотографии были как можно разнообразнее.

Не успело на моей лавочке освободиться место, как его заняла эта старушка. Интуиция мне подсказывала, что она хочет о чем-то меня спросить.

— Скажите, пожалуйста, — обратилась она ко мне вежливо, — вы — духовный человек, священнослужитель или мирянин?

— А какое это имеет значение? Вы хотите меня о чем-то спросить или что-то сказать? Говорите! Я с радостью отвечу на все ваши вопросы.

— По вашему обличью вы похожи на священника. Борода у вас, как у нашего батюшки, только глаза нашего батюшки не добрые, какие-то пытливые, хитрые, а у вас они излучают доброту. Вот я и подумала, что вы — батюшка, и поэтому Бог даровал вам право благословлять и молиться по просьбе верующих за упокой усопших, за здравие живущих и просить Господа нашего снять и с усопших, и с живущих вину за совершенные вольные или невольные прегрешения...

— Ах, бабушка, бабушка! Видно, много у тебя было вольных и невольных прегрешений, коль ты здесь, у трех театров, в которых лицедействуют и верующие, и неверующие, облачившиеся в церковные одеяния и бездушно произносящие молитвы

 

и божественные песнопения, хочешь раскаяться за свои прегрешения. Вера у человека должна выражаться не в фальшивых песнопениях и молитвах, а в делах добрых и в любви безграничной к ближним своим как к самому себе. Сейчас-то любят, прежде всего, лично себя. Даже ближайшие родственники часто оказываются злейшими врагами...

— Так все-таки кто ты, мил человек? Уж больно умно, красиво, доходчиво и справедливо выражаешь ты мысли свои, не то что наш батюшка хитроумный, который только и делает, что все выспрашивает да выспрашивает меня не про грехи мои, а про всех моих близких и знакомых. Что, мол, они думают, о чем говорят, особенно при выпивках. Ну, просто как милицейский дознаватель какой-то. К нему никто и исповедоваться не хочет обращаться...

 

...Расстались мы с бабушкой друзьями. Она поняла, что надо веру в Бога и самое понятие «Бог» иметь не на языке болтливом, а в сердце своем, в разуме, в добрых делах и любви к ближним. Я понял, что пока она была отроковицей и блюла свою непорочность девичью, грехов неправедных не совершала, и молиться о прощении грехов ей не требовалось, а к старости, видно, грехов поднакопилось столько, что стало тяжело с ними жить, поэтому и готова она просить прощение за них даже на Театральной площади...

 

В фотоателье меня встретили радостно.

— Ты в Сибири стал священнослужителем, купцом или потомственным боярином? Спасибо, что не забыл про мою просьбу и пришел опять.

— В Сибири я был просто бородатым изыскателем, а вот здесь, в Москве, у Большого театра, меня приняли за священнослужителя и чуть не испросили благословения.

— Натура, натура, все настоящее, вот и приняли тебя за батюшку. Сейчас мы из этой натуры с помощью разных головных уборов и прочих фотоатрибутов, а также с помощью парикмахерского искусства превратим тебя и в батюшку, и в голландского шкипера, и в морского пирата с «Мефистофелем» в зубах, и в артиста в шляпе, а потом выставим в витрине фотоателье твои фотографии в качестве лучших образцов.

 

Дней через 10—12 я получил серию моих портретов, а у витрины фотоателье многие прохожие останавливались и любо-

 

вались мастерством моего знакомого фотографа и шли к нему фотографироваться.

 

Приняв вид обычного безбородого москвича, я 26 декабря 1957 года получил на руки решение Мосгорсуда о разводе, и на следующий же день, 27 декабря, мы с Таней отправились в Киевское отделение ЗАГСа оформлять два важных акта гражданского состояния — прекращение одного брака и регистрацию нового брака, тем более что Таня была уже на седьмом месяце беременности.

Заведующая ЗАГСом встретила нас с веселой улыбкой.

— Ну, что, Красильников, хочешь опять стать Стефановским?!

Посмотрев внимательно на Таню, она сразу же усадила ее на диван и не без иронии продолжила:

— Я смотрю, ты времени зря даром не терял: проектировал не только химлесхоз в Сибири, но спроектировал и новую, по-моему, удачную семью в Москве.

Так спокойно, с юмором, в один день — 27 декабря 1957 года, мы оформили два акта гражданского состояния, и я опять стал Стефановским

А через 49 дней, опять 14 февраля, но только уже 1958 года (видно, это для меня знаменательная дата!), Таня подарила мне дочку, и назвали мы ее, как и предполагали, Еленой.

Судьба повернулась ко мне новой, счастливой стороной — с Таней прожили мы после этого мирно и счастливо 43 года...