ЖЕНИТЬБА НАКАНУНЕ XX СЪЕЗДА КПСС

 

1956 год был необычным годом! Необычным он был не только для меня, но и для всей страны, для всего цивилизованного человечества.

XX съезд КПСС, начавшийся 14 февраля 1956 года, окончился 25 февраля особым докладом первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях».

Доклад Хрущева первоначально не был опубликован в прессе и, как это было в практике коммунистической партии, читался только на партийных собраниях в так называемых «закрытых письмах».

Но, как известно, «все тайное становится явным», а уж «закрытые письма» после прочтения на партийных собраниях для избранных членов в тот же день становились открытой устной информацией для общего пользования и на кухне, и в трамвае, и в метро, и в пивной, и вообще во всех местах общего пользования.

Международные СМИ уже 26 февраля проинформировали все человечество о том, что происходит в стране Советов.

А в стране Советов усилились начатые после смерти Сталина процессы реабилитации.

Реабилитировали оставшихся в живых узников Гулага, а также посмертно расстрелянных в Гулаге людей.

В этот непростой день, 14 февраля, мы пошли в ЗАГС. Кабинеты ЗАГСа находились в ремонте, поэтому работа по регистрации проводилась в большом овальном зале за отдельными столами, на которых стояли таблички: «рождение», «брак», «смерть». Три главных события в жизни человека — один раз человек рождается на свет Божий и один раз умирает, уходя душой в мир иной.

 

Умирая, человек расстается с Душой, теряя свойства живого существа.

Рождается человек одушевленным, то есть в нем уже есть Душа от рождения, и таинство этого процесса — «рождение новой Души» — продолжает оставаться загадкой.

Кроме одушевленности новорожденный имеет еще одно качество — одухотворенность. Это качество свидетельствует о том, каков будет этот живой человек во духу своему, по жизни своей, по делам своим. Человек может быть «бездушным», злым, вредным, а может быть «душевным», добрым, желанным для людей.

Дух, Душа... Простые русские слова, но в словаре эти простые будто бы слова имеют самые обширные толкования и значения, так как именно они являются сутью человеческой жизни.

...Итак, после прихода в ЗАГС, мы с Валентиной Красильниковой должны были покинуть это учреждение не случайно знакомыми, а мужем и женой (по народному — «одной сатаной»).

У каждого стола стояло по два стула, на которых сидели: у «рождения» — обычно муж и жена, создавшие третьего человека для продолжения своего рода; у «брака» — еще не муж и жена, но решившие стать таковыми; у «смерти» — обычно родственники усопшего.

У каждого стола уже образовалась очередь, и наиболее много людной она была там, куда надо было и нам.

Вероятно, многие желали стать мужем и женой в этот знаменательный день — открытия XX съезда КПСС.

При входе в ЗАГС нас остановила дежурная.

— Вы на регистрацию брака?

— Да! — коротко и отрывисто ответила Валя.

— К сожалению, там уже очередь, — вежливо пояснила дежурная, — и свободных стульев там нет. Вы сядьте пока на свободные стулья у «смерти», а у «брака» займите очередь. Заявления вы уже подавали? Вас назначили именно на сегодня?

— Никуда мы садиться не будем. Достаточно уже насиделись, — последнее слово Валентина выговорила с особым значением и необычным акцентом, подразумевая, конечно же, мое «сидение» в ГУЛАГе.

— Где у вас заведующая? — нетерпеливо продолжила она свой диалог с дежурной.

 

— Заведующая вон там, в сторонке, дает пояснения новой паре, сидящей у ее стола.

— Спасибо! — бросила Валентина. — Пойдем! — она взяла меня за локоть и повела к заведующей, как вводят в отделение милиции задержанного, не желающего туда идти.

Чувствовал я себя действительно как «задержанный» и одурманенный каким-то необычным влиянием.

Подойдя к заведующей, Валентина остановилась в двух шагах от ее стола и, держа меня как «задержанного», устремила свой настойчивый взгляд на нее.

— Гражданочка! — обратилась заведующая. — Будьте добры, сядьте, пожалуйста, на тот диван. Я должна закончить разговор с этой парой, а потом займусь с вами. Приготовьте пока паспорта.

Мы сели на диван. Валентина начала нервозно сдергивать с каждого пальца свои красные перчатки, после чего, соединив их в правой руке, начала пошлепывать ими свою левую ладонь.

Заведующая несколько раз взглянула на нас, сморщив брови, и, обращаясь к паре, с которой вела беседу, громко сказала, вставая:

— Приходите через неделю или через десять дней. Не забывайте только паспорта. Регистратор должен все сверить с заявлением перед тем, как записать вас в книгу регистрации брака.

Молодая пара, улыбаясь и высказывая благодарные слова в адрес заведующей, удалилась.

Мы с Валентиной заняли их места у стола друг против друга. Улыбалась ли Валентина глазами, из-за больших темных очков видно не было, но губы ее были плотно сжаты, а левая рука слегка подергивалась.

— Давайте ваши паспорта. И прошу вас, не волнуйтесь так, — обратилась заведующая к Валентине.

— Почему вы думаете, что я волнуюсь? — с интонацией недовольства в голосе ответила Валентина.

— Я не думаю, а вижу. В ЗАГСе я работаю уже двадцать лет, из них десять лет — заведующей этим важным в жизни людей учреждением, и, поверьте мне, чувствую состояние своих посетителей очень хорошо. Итак, по паспортам я вижу, что в Москве вы не старожилы, хотя это и не имеет сейчас особого значения.

— Причем здесь старожилы мы или нет? К вашему сведению, я — член ЦК ВЛКСМ, персональный пенсионер союзного зна-

 

чения, у меня площадь в Москве, на которой я прописана. Павел приехал ко мне. Вы нас зарегистрируете, я его пропишу к себе, и он станет москвичом.

Всю эту фразу Валентина выпалила одним выдохом с нарастающей по громкости визгливой интонацией. Шум в зале приутих. Внимание всех обратилось в нашу сторону.

У заведующей несколько расширились глаза, которые она, глядя на наши лица, переводила туда-сюда, туда-сюда.

— Хорошо! — в конце-концов вымолвила она и, обращаясь ко мне, спросила: — Ну, а вы-то, Павел... — и, заглянув в мой паспорт, — Петрович! Что-то вы все молчите да молчите. Вы пришли сюда в согласии с Валентиной... — взглянув в ее паспорт, — Васильевной?

— Безусловно, в согласии, — улыбаясь, ответил я, — но хочу добавить: я ведь старожил в Москве, живу здесь с 1934 года за исключением войны и лагеря. Минус только шесть лет из двадцати пяти!

— Ого! — еще больше расширив глаза, воскликнула заведующая. — Все ясно! Вы должны расписаться и прописаться. Не возражаю. Вот вам лист бумаги. Пишите совместное заявление, указав все паспортные данные. Фамилии оставите свои или кто менять будет? Обычно жена берет фамилию мужа...

— Нет-нет-нет! — почти закричала Валентина. — Он, он сменит! Мне нельзя. У меня столько документов кроме паспорта: и удостоверение члена ЦК ВЛКСМ, и удостоверение персонального пенсионера, и пропуски в цковскую поликлинику, и в столовую ЦК, и в библиотеку имени Ленина... А еще я пишу киносценарий об архитекторах для Мосфильма, и как автор я везде — Красильникова!

В зале установилась мертвая тишина. Все внимание... всех-всех... — на нас.

Я начал было «лепетать» какие-то возражения, но заведующая придавила мою руку на столе и, обращаясь к Валентине, сказала:

— Гражданка Красильникова! Вы правы, вы правы... Возьмите ваши паспорта и лист бумаги с образцом написания заявления. Садитесь вон за тот стол в сторонке и пишите.

Мою руку она придавила, не давая встать, а когда Валентина отошла и начала писать, полушепотом обратилась ко мне:

— Павел! Милый человек! Не спорьте! Смотрите, что происходит в ЗАГСе, вся работа остановилась. Я вам скажу откровенно — через полгода снова придете ко мне, и я вас буду разводить.

 

Несколько месяцев вы будете Красильниковым, а потом опять станете менять фамилию на Стефановского. Она ни за что не уступит, это я уже вижу, да ей и действительно осложнит все перемена фамилии...

Я слушал, глядя ей в глаза — они выражали такую ясную убежденность в правоте ее слов, что я невольно наморщил брови и, закрыв свои глаза, задумался...

Она снова положила свою ладонь на мою руку и еще тише, почти на ухо, добавила:

— Не думайте, не думайте! Все будет хорошо! Уверяю вас, следующий брак будет у вас счастливым. Слышите?! Счастливым. Очень! Дети будут... Только не в этом браке...

Первый день знаменательного XX съезда КПСС остро поменял ситуацию не только в стране, но и мою жизнь.

Войдя в ЗАГС Стефановским, я вышел, из него Красильниковым — мужем Валентины Васильевны Красильниковой. Так, Стефановский, приехавший в Москву свободным человеком, превратился в этот день в Красильникова, то есть стал человеком зависимым, связанным семейными узами. По Ожегову, слово «узы» имеет два значения: первое — оковы, второе — то, что соединяет, связывает (брачные узы, братские узы).

Ко мне относились оба эти значения: руки мои были свободны, а сам я испытывал моральные оковы.

Как протекал наш «медовый» месяц — описать трудно, а часто и стыдно. Говорят, ложка дегтя испортит бочку меда. У нас был постоянный деготь! Валентина не терпела противоречия. Категорически возражала против мельчайшей моей самостоятельности. Однажды я поехал, в конце концов, к брату, что для него было неожиданным, так как я не предупреждал о своем приезде. Он чуть меня не отдубасил, узнав о моем браке с Валентиной.

— Ты что, совсем очумел? С ума сошел?

Мой старший брат Василий имел большой процент донской материнской крови и, узнав мои новости, так «взыграл», что я испугался.

— Почему ничего не писал? Почему приехал к ней, а не к нам? Она однажды заявилась к нам в гости и начала «свистеть» о своей жизни, будто она пишет сценарий о каких-то архитекторах. Какая она сценаристка?! Корректорша паршивая. Выскочка комсомольская. Разговор с ней был нервозным. Я чуть не стукнул своим протезом по ее черным очкам, да жалко протез стало. Кожа на нем хорошая, покарябать и испортить можно. Чуть до драки не дошло.

 

Хорошо, что Маша моя промеж нас встала и не допустила до рукоприкладства, да еще с деревянным протезом. Вот тебе мое последнее слово: пока не нашел работы — завербуйся куда-нибудь на год—два, оторвись от нее и к ней не возвращайся, а когда вернешься, Маша подберет тебе настоящую жену-спортсменку. Здоровую. У нее ученицы — гимнастки. Одна другой лучше.

На радостях от встречи мы изрядно выпили, поговорили о многих других встречах — международных и внутренних, служебных и семейных, в основном, о его семейных, так как у него с Машей уже бегала дочка Оля, будущая спортсменка, как и папа с мамой, окончившие вместе институт физкультуры на улице Казакова.

В хорошем расположении духа приехал домой — и... настроение у меня стало падать, падать, падать, так как Валентина встретила меня ураганом возмущения и недовольства.

Стоя около двери, я терпеливо ждал, когда она выговорится и даст мне возможность высказать некоторые мысли, давно возникшие в моей бедной головушке.

— Что стоишь как истукан? Почему крутишь головой вправо-влево?

— Жду.

— Чего еще ждешь?

— Жду, когда ты прекратишь мотаться по комнате туда-сюда и дашь мне возможность сказать несколько слов.

— Ишь, как заговорил! Это после встречи с братцем такое просветление началось?!

Я обошел вокруг стола, сел на стул и, указывая Валентине на противоположный стул, твердо сказал:

— Сядь!

Не ожидая с моей стороны такой твердости в интонации и серьезности во взгляде, Валентина будто оторопела, но села и, уставившись своими темными очками в мои глаза, проговорила:

— Ну, и дальше что?

— А дальше слушай: ты думаешь, если я стал Красильниковым, то порвал со Стефановским?! Ни с братом Стефановским, который старше меня, ни с братом Камышниковым, еще более старшим, ни с сестрой Калашниковой, которая младше меня, я не порвал и никогда не порву. Сестра стала Калашниковой по мужу, старший брат — Камышников — стал таковым по девичьей фамилии матери, донской казачки. Я согласился поменять

 

фамилию по просьбе заведующей ЗАГСа, которая не хотела усугублять обстановку нервозности.

— Павлушенька, милый! Прости меня! Я погорячилась. С нервами у меня плохо — это результат контузии после нападения на меня в Латвии «лесных братьев» — бандитов.

Она сорвалась со стула и, подбежав ко мне, начала обнимать и целовать меня со словами:

— Прости, прости! Я больше не буду распускать себя, буду сдерживать свои нервы. Не сердись на меня. У нас все наладится и будет хорошо. Мне обещали в ЦК ВЛКСМ устроить тебя на хорошую работу.

— Подожди, подожди. Успокойся и сядь опять на свое место напротив меня. Разговор наш надо продолжить. И, пожалуйста, никаких ЦК не надо. Никто меня, бывшего «врага народа», бывшего политзаключенного, бывшего зека № «Щ-316», а попросту говоря, бывшего каторжника, «устраивать» и брать на «хорошую» работу не будет. Устраиваться, как говорят, «по блату» я не хочу. У меня была хорошая работа до ареста в Министерстве совхозов СССР — старшим инженером. По за кону туда и должны бы взять меня обратно на мою должность, но сейчас не только старшим, не только рядовым инженером — простым техником не берут. Мест нет. Все занято. Вакансий нет. Я был у них. Все глухо! Хотя старые знакомые, которые знают и помнят меня, говорят, что это вранье! Есть вакансии, чтобы меня взять, но не берут. Друзья посоветовали мне пойти в Министерство лесного хозяйства. Ходил, там такая же история. Еще объясняют, что в аппарат Министерства беспартийному нечего соваться. Дворником, строителем, швейцаром можно и беспартийному устроиться. Но я не хочу. Не для того я прошел, как говорят, «медные трубы» и лагерную академию разных специальностей. Я найду работу там, где нужны хорошие работники независимо от партийности и политической приверженности...

Валентина хотела перебить меня и что-то высказать, но я остановил ее и продолжил:

— Еще одна твоя особенность заставляет меня коснуться не темы работы, не партийности, а наших с тобой личных отношений, которые для меня оказались неожиданными, не естественными. Не буду углубляться и давать им характеристику. Мы долго переписывались, но в переписке, в заочных откровенных отношениях я никогда не чувствовал и не ощущал

 

того, что я увидел и узнал в твоем отношении ко мне теперь. Ты меня понимаешь?

— Не совсем. Тебе не нравятся мои ласки?

— Я уже сказал, что все в твоих ласках неожиданно, не естественно, а последовательно и вредно. Кто, где и когда научил тебя этому?

— Все это естественно, все уже давно существует в нашей земной цивилизации. Ты, конечно, многие годы был изолирован от женского общества — война, лагерь... Какие у тебя могли быть интимные отношения?! Хотя и там, я знаю, бывают разные интимные связи...

— Подожди! Не надо философствовать. О том, что, где, когда и как происходит, мне известно и из соответствующей литературы, и из рассказов разных людей. Ты-то где и когда «этому» научилась и практически усовершенствовалась?!

— В Переделкино. Сначала. А потом и в Латвии. Я ведь — живой человек, и ничто человеческое мне не чуждо, как говорил в свое время Карл Маркс, — со злобой, нервозно выпалила Валентина.

— В Переделкино? — удивился я. — Что, разве в Переделкино «этому» учат? Там что, специальная школа по интимным отношениям? Или курсы усовершенствования? Не понимаю!

— В Переделкино много чего есть: это — большой поселок Союза писателей СССР. Там есть санатории разных профилей, патриаршая дача с красивой церковью, а также и дом отдыха ЦК ВЛКСМ, где меня и приобщили к особым интимным отношениям. По субботам и воскресеньям туда приезжают на отдых руководящие комсомольские работники, устраивая в ночь под воскресенье пьяные оргии. Первый раз туда привез меня на машине мой непосредственный шеф, которому я по нравилась молоденькой девчонкой с яркими лучистыми глаза ми, стройной фигурой и походкой танцовщицы бальных танцев, которыми я занималась еще в детстве, будучи пионеркой. А уж когда стала активной комсомолкой, меня пригласили работать в аппарат ЦК, где моя карьера развивалась очень успешно. Этот мой «покровитель» продвигал меня по работе вперед и просто ухаживал за мной. Дарил мне к 8-му Марта и другим праздникам цветы, духи, водил в рестораны. Обещал жениться на мне и уговорил поехать «отдохнуть» в наш комсомольский дом отдыха, где мы и начали заниматься «любовью». Он командовал мною и пряником, и кнутом, заставлял выполнять все его желания и капризы. Я была в полной его

 

власти и морально, и материально. Так продолжалось больше года. Он был женат на какой-то журналистке. У них начались семейные скандалы. Надо было выбирать: я или она. Однажды меня вызвал начальник отдела руководящих кадров и заявил, что они решили выдвинуть меня на ответственную работу в Латвию, где я буду в группе работников ЦК ВЛКСМ помогать латышским товарищам в создании латышских комсомольских организаций. «Лесные братья» — бывшие эсэсовцы — часто убивали своих и московских комсомольцев. Я стала в результате нападения инвалидом, лишилась одного глаза, поэтому и ношу постоянно темные очки...

— Валя! — перебил я ее. — Не надо все это подробно излагать. Мне и так все ясно. Ты как на исповеди откровенно мне все рассказала, будто покаявшаяся грешница.

— Да, ты прав. Я исповедовалась перед тобой. Ты для меня, словно пастырь. И должен понять меня правильно. Мы с тобой долго переписывались, сблизились за это время морально и психологически. Сейчас мы близки еще и физически. Мы — муж и жена. Теперь наша жизнь начнется заново...

...Жизнь наша действительно началась заново. И для Валентины. И для меня. Но... Артур был прав. В дальнейшем жизнь наша не сложится — это мне стало ясно как Божий день. Жизнь в этой квартире стала для меня невыносимой. Скандалы в среде «прекрасной половины человечества» нашей квартиры стали такими, что возвращаться из города в квартиру было не только трудно и неприятно, но иногда просто противно до омерзения.

Главной нашей заботой стала необходимость срочного обмена жилплощади, так как даже местный участковый милиционер в последний вызов заявил нам:

— Дорогие жильцы моего участка! Я подчеркиваю: «дорогие», ибо вызовы к вам обходятся мне действительно очень «дорого». Нервы мои изматываются в вашей квартире быстрее, чем на Черемушкинском рынке с пьяницами и спекулянтами. Вы ведь не по пьянке ссоритесь. В этом упрекнуть вас не могу. Но учтите: по вашему вызову я больше не приду, а если вызовут ваши соседи по лестничной площадке, то я приеду на машине с нарядом, и мы отвезем противоборствующих в отдельных клетках нашего фургона в отдельные «каюты» с нарами в отделении милиции. И учтите, там уже будут сидеть, лежать и спать на нарах разные отрицательные элементы столицы нашей родины Москвы. На-

 

деюсь, там вы остепенитесь и правильно поймете свою ситуацию. В книге регистрации происшествий у дежурного по отделению уже столько записей по вашей квартире, что никакие ваши жалобы не будут приняты во внимание. Начальник отделения сказал, что в следующий раз оштрафует вас не сам, а черед суд! Да и переселение кого-нибудь из вас по решению суда могут осуществить насильственно или, как говорят, официально, в принудительном порядке.

Все мои мысли, заботы и дела сосредоточились теперь на одном — срочный обмен квартиры! Где бы я ни был, с кем бы ни общался, куда бы не ходил, всюду разговор сводил к одному: обмен.

Вскоре эти мысли и заботы, знакомства и общение с людьми дали неожиданный, необыкновенный, непредсказуемый результат, который изменил всю мою последующую жизнь.

Домой, в Красные дома, я чаще всего добирался автобусом от метро «Киевская» по маршруту: МГУ — кинотеатр «Прогресс» — Нагорная улица.

Однажды, а точнее к концу дня 8 Марта 1956 года, когда этот замечательный весенний женский праздник еще не был официальным государственным праздником и считался рабочим днем, я ехал этим автобусом от Киевского вокзала по указанному выше маршруту. Народу было немного, так как было уже поздно и в основном ехали «задержавшиеся на работе» праздничные пассажиры.

Хотя 8 Марта был и рабочим днем, но с утра начиналась подготовка к празднику, т. е. накрывался праздничный стол, женщины прихорашивались, становились красивыми, общительными и веселыми.

Мужчины были озабочены подготовкой к празднику, начиная с 7 марта в надежде хорошо и весело встретить 8 Марта, а именно — найти желаемые по финансовым возможностям подарки женщинам, подготовить поздравление, а зачастую и пропустить заранее рюмку—две «живительной влаги».

И конечно же, во второй половине этого «трудового» в те годы дня 8 Марта все население города было навеселе и в хорошем настроении.

Вот таков был состав пассажиров автобуса, которым я добирался до кинотеатра «Прогресс». Едва автобус тронулся с остановки «Клубная часть МГУ», бодрый, веселый, но не для всех приятный голос провозгласил:

 

— Граждане пассажиры! Приготовьте, пожалуйста, ваши билеты. У кого билетов нет, приготовьте штраф. Желательно мелкими монетами, так как сдачи нет.

Пассажиры, до этого шумно беседовавшие, заметно приутихли. Видно, многие, хотя и были навеселе, почувствовали себя «зайцами».

Я, любивший всегда и везде шутить, невольно в тон контролеру тоже провозгласил:

— Зайцы! Уймите дрожь в коленках. Женщины вообще не в счет. Сегодня их штрафовать нельзя.

— Правильно, правильно! Сегодня — наш день. Молодец, молодой человек, защитил нас. Кто там ближе к нему из нас, красивых, — поцелуйте его, пока он один, без жены.

Шум возобновился. Веселое настроение вновь взбодрило всех, хотя некоторые, доехавшие до МГУ, уже дремали. Как известно, после выпивки многие чувствуют себя бодрее, а некоторых охватывает сонливость.

— Ты, парень, не умничай! Какое ты имеешь право срывать мне план?! — обратился ко мне контролер. — У меня ведь тоже «план», как и у всей страны. Я должен оштрафовать как можно больше, чтобы выполнить план, а в автобусе почти все — женщины. Аль хочешь поцелуй заработать? Пусть уж лучше тебя жена целует. Рядом-то стоит красавица, уж не жена ли твоя?

Смех в автобусе усилился. План штрафа явно срывался.

Я посмотрел на стоящую рядом со мной «красавицу» более внимательно и убедился в правоте замечания. Девушка была, небольшого роста, очень прилично одета, на голове — шляпка, да такая оригинальная, что не совсем понятно, как и чем она держится на красивой прическе из вьющихся локонов. Глаза голубоватые, лучистые, улыбчивые... Губы — тоже улыбчивые и будто бы капризные, как у ребенка.

Автобус начал притормаживать.

— Вы тоже у «Прогресса» сходите? — обратился я как можно вежливее и уважительнее.

— Сходят с ума, а из автобуса выходят. Это моя остановка, и я выхожу, — с насмешкой ответила она.

Я быстро выпрыгнул из автобуса и подал ей руку.

— Не надо! У этого автобуса ступеньки низкие и удобные, и ваша помощь мне не нужна.

— Ах, как жалко! — с сожалением сказал я, отступая.

— Что жалко?

 

— Подождите, я помогу бабушке выйти, а то ей сходить трудно.

Она тоже посторонилась, пропуская бабушку.

— Хотите знать, что мне жалко? — интригующе спросил я.

— Да мне, в общем-то, безразлично, что вам там жалко! — отпарировала она.

— Нет, нет. Вам не безразлично. Нельзя относиться безразлично к помощи. Мне очень жалко, что вы отказались от моей помощи.

— Оставьте вы свои причуды. Помощь хороша и даже необходима, когда она действительно нужна.

— Женщине всегда необходима и положена помощь. Вам куда теперь идти — прямо, направо или налево?

— Налево. В дом преподавателей МГУ, к маме.

— Опять жалко, потому что мне надо направо. В красные дома. Я пока живу там.

— Почему пока?

— Мы срочно хотим сделать обмен, поэтому пока.

— Обмен?! — заинтересованно спросила она. — А какая у вас площадь? Какова семья? Нашли уже что-нибудь? — Она остановилась.

— Ищем! Непрерывно ищем.

— Послушайте, молодой человек! Я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно отвечаю. Действительно ищем. Непрерывно. Какова моя семья? Муж да жена — одна сатана. Площадь? Комната 16 квадратных метров в трехкомнатной квартире, там еще проживает семья из трех человек. Седьмой этаж восьмиэтажного красного дома, что находится в тылу кинотеатра «Прогресс». Дома эти, красные, строили пленные немцы. Строили, как мне известно, хорошо, добротно.

— А какие у вас требования взамен вашей хорошей комнаты в красном немецком доме?

— У меня лично никаких, лишь бы скорее осуществить это важнейшее на сегодняшний день мероприятие. Дальнейшая совместная жизнь смерти подобна.

— Мне не совсем понятна такая ситуация. Что, соседи — пьяницы? Хулиганят? Дерутся? К таким соседям я бы не хотела подселяться.

— Да нет, соседи не дерутся, не хулиганят и пьют вроде бы по норме...

— Так, значит, дело не в соседях, а в вас? Вы, как мне кажется, тоже не хулиганите, хотя весьма шутливый, что, скорее, не порок,

 

а, наоборот, положительное качество. Дело в вашей супруге? Вы сказали: «Муж и жена — одна сатана»... Она что, сатана?

— Вас как звать-то?

— Таня.

— Таня? Какое хорошее имя... Татьяна Ларина — олицетворение женственности. Мне нравятся только три женских имени: Ирина, Ольга и ваше — Татьяна. А контролер-то был прав!

— Какой контролер? Вы о чем, ...половина сатаны? Вас-то как зовут? Надеюсь, не Евгений Онегин.

— К сожалению, нет. Не влюбитесь. Мое имя весьма прозаично, но сочетание моих имени и отчества не простое. Было у Иисуса Христа двенадцать учеников, двоих из них в православной церкви и в православных праздниках всегда объединяют. Угадаете?

— Храм Петра и Павла... Петр и Павел на час день убавил... Вы кто: Павел или Петр?

— Я Павел. Апостол Павел, а по отчеству — Петрович. Будем знакомы. Вашу руку...

Она подала мне руку, сказав:

— Татьяна Павловна.

— Изумительно! — целуя ее руку, сказал я. — Какое сочетание имен. Это не просто. Это — знаменательно. И невольно напомню слова контролера в автобусе, который сказал, что вы — красавица...

— Оставьте, Павел... Петрович. Не люблю фальшивых комплиментов.

— Это не комплимент, это — правда. Искренняя правда.

...Пока мы шли, повернув налево к дому преподавателей МГУ, где жила Танина мама, и поэтому ее интересовал обмен в этом районе, поближе к маме и папе, произошел обмен номерами телефонов и мы условились, что звонить будет она, спрашивая Валентину Васильевну, и что телефон она переписала с доски объявлений.

— Что, ваша вторая половина «сатаны» ревнива? — с насмешкой спросила Таня.

— Не просто ревнива, а жуть как ревнива!

— Стало быть, любит. Любовь и ревность — сестры...

Прощаясь у седьмого подъезда дома преподавателей, я сказал:

— Вы знаете, Таня, мы знакомы всего несколько минут, а у меня впечатление, что мы знакомы уже годы... Это хорошо?

— Не знаю, не знаю... Посмотрим. Как говорится, поживем — увидим.

 

Так я, совершенно неожиданно, по сути в автобусе, познакомился с Татьяной Павловной Черных, которая вскоре после необычных событий стала моей третьей женой. Прожили мы не как «муж и жена — одна сатана», а нормальной семейной жизнью 43 года, в течение которых у нас появилась на свет дочь Елена, названная так в честь матери Тани — Елены Владимировны Черных, и внук Павел III, названный в честь отца Тани — Павла Яковлевича Черных, профессора МГУ.

А я — Павел II, ваш покорный слуга, дорогие мои читатели.

Каковы были «необычные» события и как складывалась наша новая жизнь — в следующей главе.

В середине марта Таня созвонилась с Валентиной и через несколько дней приехала смотреть комнату, квартиру и познакомиться с соседями.

Все прошло весьма благополучно. На следующий день мы с Валентиной поехали смотреть комнату и квартиру Тани.

Таня к нашей встрече хорошо подготовилась: она была причесана, красивые каштановые волосы локонами падали на плечи, стройную фигурку подчеркивал красивый темно-зеленый атласный халат с золотым отворотом, подпоясанный золотистым плетеным мягким поясом-шнуром, на концах которого были большие красивые кисти. Завершением наряда служили зеленые домашние туфли на высоком золотом каблуке.

Выглядела Таня настолько изящно и привлекательно, что мы буквально обомлели от такой обольстительности хозяйки.

Голубые глаза Тани излучали улыбку с насмешливой искоркой.

— Здравствуйте! — приветливо заговорила Таня, подавая Валентине руку.

— Здравствуйте, здравствуйте! — быстро и неприветливо ответила Валентина с недоброй интонацией в голосе, и чувствовалось, что в глазах у нее заиграли злые огоньки, хотя и не видимые за темными очками.

— Меня зовут Татьяна Павловна, — обратилась Таня ко мне, протягивая руку, а глазах — словно звездочки на небе.

— Здравствуйте, Татьяна Павловна! — произнес я с удивлением и восхищением, вглядываясь в ее «звездочки».

— Что-то вы не очень серьезные и, мне кажется, не совсем довольные. Прошу, проходите в комнату.

Она легонько толкнула дверь своими пальчиками с ярким красивым маникюром, как у японской гейши.

 

Дверь распахнулась, и из комнаты повеяло прохладой и ароматом французских духов.

— Не надо, не надо. Никакой комнаты не надо. Достаточно коридора. Длинный, узкий... С одной стороны — сплошная стена, с другой — двери, двери, двери... Как в больнице!

Если бы не очки, искры бы сыпались прямо на пол.

— Пойдем, Павлушенька! Ничего мне здесь не подходит! Разве я отдам свою прелестную комнату за эту ночлежку?! Ни за что! Прощайте, Татьяна Павловна! — бросила она, хватая меня за локоть.

— До свидания, Татьяна Павловна! — пролепетал и я, а на душе хоть и тоскливо было, но теплилась какая-то отдаленная радостная надежда...