БРИГАДА № 11

 

Бригадиром нашей 11-й бригады был Василий Петрович Ребров, старый лагерник с 1937 года. До ареста был начальником строительного управления Харьковского тракторного завода Строительную технологию и все виды строительных работ знал досконально, так как прошел путь строителя с нуля. До нашего Экибастузского особлага руководил строительными работами на Воркуте, а когда создали эти особлаги в Казахстане, откуда добывали уголь и медь для страны, его перебросили к нам и сразу назначили бригадиром отделочной бригады, которая заканчивала строительный объект, сдавая его под ключ тресту «Иртышуглестрой».

Так мы сдали под ключ городскую баню, Дворец культуры и готовили к сдаче жилые двухэтажные дома «Соцгородка», куда заселялись рабочие, служащие и советская интеллигенция «Иртышуглестроя».

Василий Петрович, как и все бригадиры, имел двух помощников: одного «по быту», отвечающего за подъем, получение паек хлеба, организацию завтрака, обеда (на объекте), ужина (в зоне), выделение дежурных для выноса параш (деревянных бочек) по утрам и прочих вопросов по быту: обмундирование «чистым» бельем из стирки и сдача в стирку грязного, и все это в темпе, быстро без рассусоливания насчет размеров. Второй помощник занимался техническими вопросами, помогая бригадиру в организации труда на объекте. Он подсчитывал наряды, которые оставлялись по рапортичкам выполнения работ, и отвечал за особенно важный момент «закрытия» нарядов, то есть согласования процентов общего выполнения работ, указанных в нарядах: от процентов зависела пайка хлеба: 400, 500, 600, 700, 800 ли 900 граммов, бывало и по 1200 граммов особо отличившимся аджикам, выполнившим норму от 150 процентов и выше. Хлеб-

 

ная пайка — это основа питания зека. Утренняя баланда, обеденная «затирка» (мука замешанная с кипяченой водой) чуть гуще утренней, вечерняя баланда — если нет хлеба, то все это только немного согревает холодный и голодный желудок и немного наполняет его, давая небольшую работу для переваривания.

Иногда устраивались «показные» обеды этих особо отличившихся ударников производства. На сцене (на другом конце зала) устанавливался стол поперек сцены, накрытый простынями, за который усаживали лицом к залу трех — четырех, а иногда и шестерых «ударников» из разных бригад. Два «официанта» подавали на стол обед (в ужин) из 6—7 блюд. Перед сценой баянист исполнял любимые народом вальсы и попурри из бодрых советских песен.

Меню этого торжественного обеда было вывешено на видном месте в виде рекламы, чтобы все зеки могли прочитать, как кормят ударников-передовиков производства. Выглядело это меню примерно так:

Суп (или щи) на мясном бульоне (запах бывает).

Макароны (или каша), картошка с мясом (каши или картошки 100—120 граммов, мясо или рыба — 15—20 граммов).

Запеканка манная (или пшенная) (50—60 граммов.).

Булочка городская (французская) (30—40 граммов).

Булочка с маком (30—40 граммов, мака — 2—3 крупинки).

Булочка сдобная (30—40 граммов, корочка блестит).

Чай (то ли грузинский, то ли из крапивы), 1 кусок сахара (или компот, или кисель, цвет одинаковый — бледно-прозрачный, насыщенность сухофруктами или крахмалом одинаково жидкая.

Итого семь блюд!

Подается все меню двумя официантами в серо-грязных курточках на семи «хрустально-алюминиевых» приборах (плохо помытые миски). Основной подающий механизм — алюминиевая ложка с выбитым именем или инициалами — у зека и солдата с собой (за голенищем у солдата, за чуней у зека).

В плену у немцев, особенно в 1941 году, было еще оригинальней и ужасней, не у каждого пленного советского воина, особенно у офицера, была с собой ложка и, тем более в полевых условиях, хоть алюминиевая, но миска, уж не говоря о котелке (круглом русском). Многим жидкую пищу приходилось получать

 

в пилотку, фуражку или в полу (по С. Ожегову — нижний край раскрывающейся спереди одежды). Из пилотки и фуражки можно и без ложки как-то выпить супо-кашу, а из полы — только с напарником друг у друга!

Но... вернемся из немецкого плена в советский «рай-лагерь». Иногда некоторые лагерные ударники отказывались от этого трагикомического обеда с музыкальным сопровождением и просили дать лучше вторую миску баланды, но погуще. Такие отказы, вызывая гнев начальства, в последующем оборачивались большими проблемами для «ударника».

Вторым помощником бригадира по производственным вопросам был я, так как описание произведенных бригадой работ у меня всегда получалось удачным, тем более, что нормировщиком, с которым надо было согласовывать объекты работ, был мой хороший друг, москвич, Юлий Львович Шер, работник студии «Мосфильм», заядлый безродный космополит. Я с ним оперативно согласовывал наряды, а уж вольнонаемный мастер, после Юльки, утверждал наряд к оплате от МУП к МВД, не читая! И всегда в нарядах ГУЛАГа была «туфта».

В словаре С.И. Ожегова нет такого слова. Оно появилось и ГУЛАГе и является синонимом таких слов ожеговского словаря, как: фальшь, вранье, обман, ложь, приписка, причем «приписка» по Ожегову это — незначительное прибавление, например, к написанному письму, PS, что-то добавленное. К новому слову русского языка «туфта», созданному зеками, слово приписка имеет прямое отношение — приписать к выполненным объемам работ вымышленные объемы работ, которые никто не выполнял.

Если не делать такой приписки в нарядах, то бригада будет получать всю неделю пайки по 500 граммов, а с припиской — 900 граммов хлеба. И так закрывались наряды всеми бригадами, всеми лагпунктами, всеми управлениями, всем ГУЛАГом, всем СССР.

Если подсчитать наряды за все строительство знаменитого, воспетого почти всеми советскими писателями рабского Беломорканала, то по вывезенному объему грунта — земли — Белое море соединилось бы не с Ладожским озером, а с Черным морем! Если подсчитать по нарядам все выполненные работы по строительству «Уралмаша» или городов Комсомольска, Норильска, Воркуты, то на Урале было бы десять Уралмашей, на Амуре —

 

десять городов с комсомольским именем, побережье Карского моря и Обской губы усеяли бы десятки Норильское, Салехардов и других новых городов, возведенных рабским трудом зеков на великой стройке коммунизма. Слово «приписка», то есть «туфта», стало неотъемлемой действительностью советского строя, поэтому и вошло в обиход жизни всего Союза ССР. Без приписок, без туфты не обходилось ни одно строительство (и без зеков), ни один колхоз, ни один НИИ, где в конце каждого квартала ученые мужи, профессора и кандидаты, старшие, младшие и просто научные сотрудники писали отчеты о проделанной работе за истекший период. Писали — мучались. От фонаря и от лампочки, с постоянной мыслью, чтобы еще написать? Нельзя же отчет за три месяца интенсивной работы изложить на двух — трех страницах с большими полями справа и слева, в головке и в хвостике, да с двумя интервалами между строчек, да с бесчисленными подзаголовками в каждой главе, а под каждым подзаголовком-то чаще всего одна — две фразы. Но... умные. С научной туфтой!

И решило правительство, Верховный совет РСФР (и по всем, естественно, союзным республикам страны строящегося коммунизма) начать борьбу с приписками, для чего ввели в Уголовный кодекс РСФСР статью № 152 — «Приписки и другие искажения отчетности о выполнении планов» (введена законом РСФСР от 25 июля 1962 года, то есть 10 лет спустя после наших с Юлием Львовичем приписок-туфты). Борьба продолжалась еще 20 лет. И туфта продолжалась. Тогда президиум Верховного совета решил усилить борьбу с приписками-туфтой и издал указ от 3 декабря 1982 года.

А туфта продолжалась. Росла, множилась, совершенствовалась, изощрялась до самых невероятных способов, вовлекая в свои сети все новых и новых «приписчиков», да не зеков уже, а чиновников всех рангов, начиная с самого малого не зека, а главы управы поселковой сельской, районной, городской и т. д.

...Все, что было, что происходило опять в России, остро и талантливо изложил А. Солженицын в своей новой последней работе «Россия в обвале». Лучше, умней и подробней не скажешь. Поэтому оставим социологические подсчеты, рассуждения и подробности и вернемся в 11-ю бригаду ЭкибастузЛага, где меня, по предложению освобождающегося бригадира Василия Петровича Реброва, выбрали на его место, так как наряды с туфтой я закрывал всегда успешно.

 

Бригада состояла из 34 человек разных национальностей. Национальностей же в бригаде было 15, из которых: 6 русских, 4 украинца, 3 белоруса, 9 немцев, 2 поляка, 1 румын, 1 литовец, 1 латыш, 1 эстонец, 1 таджик, 1 узбек, 1 казах, 1 азербайджанец, 1 чеченец, 1 грузин.

Приложенный при этом список бригады на специальном бланке «Табель выходов», который каждую неделю сдается и ППЧ лагеря (планово-производственная часть), мне чудом уду лось захватить с собой при освобождении, опять же в этом этюднике, с которым я выходил за зону на работу и который вертухай редко проверял.

Кроме того, в Москву из лагеря я уезжал после трехмесячной работы вольнонаемным руководителем самодеятельности, о чем будет в последующих главах. Василий Петрович, будучи сам опытным строителем, был и прекрасным организатором, умел подобрать в бригаду хороших работников не только уже специалистов, но и просто толковых, старательных и исполнительных. В бригаде же он обучал ремеслу и молодых отделочников. Многим трудно было научиться штукатурному намету на потолки. Пятьдесят процентов раствора оказывалось на полу, а у Василия Петровича каждый бросок мастерка так наметывал раствор, что он будто магнитом притягивался к потолку. Маляров учил наносить краску в два слоя, и все работы принимались по высшему разряду, где надо кроме грунтовки делать трехслойное покрытие колером.

Наша 11-я бригада под ключ сдала тресту «Иртышуглестрой» городскую баню, Дворец культуры, здание самого треста (в три этажа) и несколько корпусов соцгородка — жилье для вольных граждан города Экибастуза.

Бригада была многонациональной, но жили мы дружно и поэтому работали споро. Часто нас называли «Бригада сталинской дружбы народов».