БЕСЕДЫ И ВОСПОМИНАНИЯ В КАРЦЕРЕ

 

Компаньоном моим оказался немолодой красивый мужчина лет тридцати. До этого лично с ним я не был знаком, но слышал, что это лучший портной-закройщик швейной мастерской, который обшивает моднейшими в Европе платьями жен начальников не только нашего Экибастузлага, но и всего Управления Степного лагеря.

Окинув взглядом камеру, он подошел ко мне и протянул руку:

— А-а, конферансье и гитарист! Будем знакомы. Меня зовут Грант. На сколько суток, за что?

Пожав протянутую мягкую красивую руку, я с усмешкой ответил:

— Павел. Десять суток. За красивую и талантливую женщину.

Глаза Гранта расширились, брови приподнялись.

— И ты за женщину? За красивую? Интересно! Нам, Пауль, скучать не придется. В Париже имя Павел выговаривают — Пауль, не возражаешь?

— Нет, меня уже так величала одна тоже красивая женщина. Моя первая любовь. А почему ты упомянул Париж? Бывал там?

— Бывал, бывал! У нас с тобой времени много. Убивать его будем ежедневно, тем более, что оба попали в это богоугодное заведение из-за женщин. Итак, начни ты. Какая здесь красивая и талантливая женщина помогла тебе попасть сюда?

Я ему все объяснил и попросил рассказать свою историю с красивой женщиной.

— Эх, Пауль! У меня столько было историй с красивыми и знатными, и все они были богатые. В большинстве все богатые, обычно избалованы, капризны до взбалмошности. С такими мне было не легко, но мне необходимо было общаться с ними по роду своей работы. Иногда это общение заканчивалось неприлично, а то и скандально. Вот и сейчас начало общения было спокойным, выдержанным, терпеливым, а закончилось скандалом с

 

десятибалльным штормом и... карцером на 10 суток. Такое вступление тебя удивляет? Сейчас объясню. Не торопись. Нам спешить некуда. Ты, я так понимаю, не куришь? И я не курю. Это хорошо, так как, если бы курили, пришлось бы мучиться.

Итак, ты спросил, бывал ли я в Париже? Мне придется многое рассказать и объяснить почему я здесь. Родословная необычна. Отец мой грузин, а мать армянка. Жили мы Тифлисе, и в Ереване, но родился я в Париже. Мои родичи уехали в Париж после страшных событий 1915—1916 годов, когда турецкое правительство уничтожило более миллиона жителей Армении. Такое чудовищное истребление мирного населения, когда без разбора уничтожались и дети, и старики, Армения переживала не в первый раз. В 1895—1896 годах турецкий султан Абдул Хамит II вырезал 300 тысяч человек. Далеких предков затрудняюсь охарактеризовать, так как Грузия и Армения существуют уже 26 веков: 6 веков до Рождества Христова и 20 после Рождества. Россия значительно моложе. Московия объединилась и выросла в 1300—1462 годах, а до этого от места Куликовской битвы, которая происходила в верховьях Дона, примерно и 150 километров южнее города Тулы и до Белого, Баренцева и Красного морей существовало более 15 великих княжеств: Рязанское, Тверское, Владимирское, Ростовское, Ярославское, Угличское, Костромское, Белозерское, Галицкое, Суздальско-Нижегородское и самое большое по площади, равное всем вышеперечисленным — Земли Великого Новгорода. И все они величались «Великими» и бесконечно дрались между собой в глупой междоусобице, пока московский князь Иван Калита не подчинил их Москве. Одним из последних Москве подчинился князь Суздальский. Самое, пожалуй, древнейшее княжество. Оно подчинилось Москве только в 1462 году.

Ты не удивляйся, Пауль, и не обижайся, что я тебе читаю лекцию по истории. Я хоть и родился в Париже и русскую историю изучал в Грузии и Армении, но знаю ее лучше, чем многие, изучавшие ее с 30-х годов в СССР. Сейчас главное — история ВКП(б) и ее вождей, между нами будет сказано, понял?

— Конечно, понял! И спасибо тебе за такой экскурс в историю. Я чувствую, нам с тобой не будет скучно здесь. Теперь давай о себе — почему ты здесь?

— Мои родители были отличными портными, и в Париже жили, открыли несколько модных ателье, пользующихся успехом. Я досконально изучил портновское ремесло и стал одним из лучших мастеров дамского платья. Я открыл свое ателье, превра-

 

тив его в лучшее модное ателье для женской элиты Парижа, да и не только Парижа.

— Слушай, Грант! Какая связь между женской элитой Парижа и карцером ЭкибастузЛага?

— Не торопись и меня не торопи. Я хочу, чтобы ты правильно все понял, а для этого надо чуть-чуть истории. Так вот, чтобы правильно и красиво, со вкусом обшить женщину, надо изучить се всесторонне. Не улыбайся. Я говорю не о том, о чем ты подумал. Каждая работа требует профессионального мастерства, если хочешь ее выполнить отлично, а чтобы отлично что-то делать, надо осуществить подготовительную работу. Главное в моей работе — увидеть все особенности женской фигуры, ее достоинства и недостатки. Достоинства надо оттенить, подчеркнуть и показать, а недостатки постараться скрыть от посторонних глаз, учитывая, что женщины любят рассматривать наряды друг друга. Когда ко мне приходит клиентка-заказчица, я в ней вижу в первую очередь... новый манекен. И так как я не в любви объясняюсь, а творчески работаю, то и обращаюсь с ней как с манекеном. Методично обмеряю дамскую фигуру, стараюсь заметить все ее особенности, для этого заставляю клиентку повернуться, пройтись, присесть, наклониться, чтобы видеть, как изменяется в разных положениях форма ее тела. Такое мое отношение к «живому манекену» нравилось не всем. Некоторые обижались, другие возмущались, но если женщина хотела быть красивой, то она меня понимала и терпела. Однако есть женщины, которым мои методы работы доставляли удовольствие, они выполняли мои команды, с волнением ощущая прикосновения при снятии мерок с различных частей тела, хотя я все это делал no-деловому четко, иногда резко, но не грубо.

Какие у меня были «истории» в Париже, потом расскажу. Сейчас ближе к карцеру. Не знаю, известно ли тебе, что после войны ваш советский премьер Молотов (Скрябин) обратился на весь мир примерно с таким призывом: «Советское правительство обращается ко всем людям, оказавшимся за рубежом своей родины по любым причинам, — возвращайтесь в Россию. Мы примем вас с радостью и обеспечим вашу жизнь в России всем необходимым». Такое приглашение мне понравилось, и я захотел побывать и в Грузии, и в Армении.

Перед отъездом из Парижа мне добрые люди посоветовали не торопиться встречаться с друзьями, а понаблюдать, нет ли за мной «хвостов» — слежки. В первый же день я эти «хвосты» обнаружил и два дня, не заходя ни к кому, прямо из гостиницы

 

уходил в город смотреть достопримечательности наших древних исторических мест. На третий день, захватив с собой саквояж, не расплатившись в гостинице, нанял автомашину и переехал из Еревана в Тбилиси. И здесь «хвосты» появлялись на второй день моего пребывания и сопровождали меня по всем историческим местам Тбилиси и его окрестностям. Поняв, что меня «пасут» и ничем хорошим это не кончится, я не выдержал нервотрепки и пошел в КГБ.

— Вы к кому, товарищ? Вас вызывали? Давайте вашу повестку.

— Повестки у меня нет и никто меня не вызывал. Я пять дней назад приехал из Парижа, и мне надо срочно встретиться, если не с министром, то с одним из его замов.

— Одну минуточку, присядьте вот сюда. Я сейчас позвоню. Миша, выйди ко мне, я должен позвонить.

Вышел Миша и встал на «пост» вместо ушедшего в комнатку с окошком. Разговор по телефону был коротким.

— Сейчас придут сюда и проводят вас.

Через пару минут вышел щегольски одетый капитан и пригласил следовать за ним. Лифт остановился на четвертом этаже. Открыв одну из дверей широкого с мягкой дорожкой коридора, он пропустил меня вперед, а сам быстро открыл следующую высокую резную дверь с правой стороны приемной и торжественно произнес:

— Прошу! Первый заместитель министра Грузинской Республики ждет! Войдите!

Разговор был короткий.

— Слушаю вас, гость из Парижа, — иронично начал он. — Вы, вероятно, приехали по зову товарища Молотова, я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь. Я приехал по зову правительства и собираюсь быть не гостем, а постоянным жителем моей исконной родины, но меня очень удивила эта встреча. Почему меня с первого шага на родной земле стерегут как волка? «Хвосты» ваших глупых работников надоели мне. Я ведь сам приехал сюда. Зачем эта слежка? Что вы от меня хотите?! — с возмущением ответил я.

— Очень хорошо! Хорошо, что вы сами приехали и сами пришли к нам. Сейчас мы все выясним — и что мы хотим от вас, и что вы хотите от нас.

Он нажал кнопку. Вошел секретарь.

— Сергея Михайловича с заместителем ко мне.

И, обращаясь ко мне полувежливо, но с издевкой, пояснил:

— Я с удовольствием побеседовал бы еще с вами, но через 10 минут мне надо быть в ЦК, поэтому беседу продолжат другие товарищи, и, надеюсь, все вопросы будут решены.

 

Вошел Сергей Михайлович, полковник, средних лет полный мужчина с пристальным взглядом темных глаз и с ним моложавый подполковник.

— Сергей Михайлович! Мы с вами уже беседовали о ситуации с гостем из Парижа. Я должен быть в ЦК, а вас прошу разрешить все вопросы гостя к вам и ваши к нему. Работайте!

Я вышел следом за Сергеем Михайловичем, а за мной — его заместитель. Беседовать! Работать! Оказавшись между полковником и подполковником, я подумал, что так водят особо опасных арестантов, а я ведь не арестант. Почему они так ведут меня? Мысли мои перенеслись в Париж. Правы были мои друзья, отговаривая от поездки в СССР: «Не торопись, Грант. Подожди годик — два. Куда ты торопишься? Вот посмотрим, что будет с теми, кто уже уехал. Советской власти верить нельзя, там все построено на лжи — на словах одно, на деле другое». Не послушал друзей, поехал, думая, чего мне бояться? Я никому ничего плохого не делал. Не был связан ни с какими антисоветскими организациями, группами и пр.

Три месяца мы «беседовали и работали». От меня требовали информацию о всех моих знакомых и друзьях в СССР. С кем из них я переписывался, с кем хотел или должен был встретиться по заданию Второго бюро — французской разведки. По совету своих же друзей из Парижа я отвечал всегда одной фразой: «Я родился в Париже, в СССР никогда не был, ни родных, ни друзей здесь нет». Постоянно один и тот же ответ на все вопросы очень бесил Сергея Михайловича и всех следователей, пытавшихся разными способами вытянуть из меня хоть что-нибудь другое.

Я измучался и в конце концов заявил, что если они не прекратят эту комедию и издевательства надо мной, то, попав в лагерь, что неминуемо, я найду способ сообщить на весь мир, как Советская власть встречает «гостей». После этого месяц меня не вызывали, а потом дали подписать 206-ю об окончании следствия и особую расписку о неразглашении, предупредив, что, если буду где-нибудь болтать лишнее, меня достанут, где бы я ни был и сгноят в тюрьме или уничтожат. По какой-то своей статье вне кодекса мне объявили решение ОСО — 10 лет без права переписки.

И вот я здесь, в этом особом, режимном спецлагере, где, как и везде, есть жены начальников, которые очень любят модно одеваться. И я тут незаменим. Закройщика-портного моднее меня в лагере нет, и все эти «дамы» с запахом «Тройного» одеколона хотят обшиваться у меня.

 

— А за что же карцер? Да, ты еще говорил о красивых женщинах. Неужели попалась тебе такая красотка, что ты не только «обмеривал» ее телеса, но и решился на большее?

— В том-то и дело, что кроме обмера телес ничего не было. Да я тебе уже говорил, что каждая моя клиентка — это прежде всего манекен с определенными нюансами своих телес. Такое мое отношение не понравилось одной особе, видно, жене крупного начальника из управления. Она действительно хороша собой, и аромат французских духов, исходивший от нее, вызвал у меня воспоминания о Париже. Она привыкла, вероятно, к нежному, ласковому, подобострастному отношению к себе. А тут вдруг ничтожный зек обращается с ней как с бесчувственным и безответным манекеном. У нас и разговор-то при каждой при мерке происходил необычный.

— Здравствуйте, парижский кудесник! — довольно приветливо поздоровалась она в первый день знакомства, вглядываясь в мое лицо своими голубыми блестящими глазами.

— Здравствуйте... — я сделал паузу, — гражданка русская красавица. Откуда вы знаете, что я парижский, да еще кудесник?

— Слава о вашем мастерстве распространилась до Караганды, да и не только о мастерстве, а и о вашей парижской внешности. Я имею в виду лицо и глаза. Одежда — это облачко, оно может меняться в любую сторону, ухудшая или улучшая внешний вид. И, пожалуйста, не называйте меня «гражданкой», я ведь не ваша начальница. И я не русская, как вы сказали, красавица, я украинка. А за комплимент спасибо. Зовите меня Галина Николаевна, а когда никого нет, вот как сейчас, можете называть просто Галя.

— Нет уж, Галина Николаевна, просто Галей я вас никак не могу называть. Это исключено! Зек не может так фамильярно обращаться к такой важной даме. Вы, вероятно, жена большого начальника? Даже аромат духов выделяет вас из среды жен местного начальства. Ваши духи настоящие французские, а у наших дам в основном «Тройной» или «Цветочный» одеколоны.

— Ваше предположение верно, мой муж — большой начальник. В Караганде мы временно, в длительной командировке, через месяц-два вернемся домой в Москву. В Караганде такая скука, что я могу прокиснуть. Муж намного старше меня и, кроме того, вечно занят, даже ночами целыми часами говорит по телефону с Москвой. Мне это надоело! И вот, наслушавшись карагандинских дам о симпатичном французском волшебнике в Эки-

 

бастузе, я решила обратиться к вам, а заодно и посмотреть, действительно ли вы так симпатичны.

— Ну, и что вы увидели?

— Как мастер своего дела вы, конечно, безупречны. Таких мастеров я не встречала. А вот относительно вашей «симпатичности» у меня мнение двойственное. С одной стороны, я вижу и оцениваю вашу внешность положительно, а с другой стороны, как мужчина-француз, вы совершенно не соответствуете тому понятию, которое закрепилось в сознании большинства женщин. Вы совершенно равнодушно относитесь к красоте женского тела. Прикосновения ваши лишены нежности. Иногда мне казалось, что вы умышленно стараетесь не касаться меня нежно, ласково. То, что вы делаете, вы делаете грубо, поворачиваете меня туда-сюда, будто я — бревно, а не чувственная живая женщина.

— Галина Николаевна, вы во многом правы. Я в каждой пришедшей ко мне на примерку женщине вижу в первую очередь клиентку. Некоторые обижаются, но я объясняю мою задачу так, что лучше все тщательно замерить, а иногда и пришпилить булавкой, тогда все будет нормально. В Париже у меня для постоянных клиенток были изготовлены специальные манекены, и они могли не приезжать каждый раз для очередной примерки. Я привык к работе с манекеном — обращаюсь с ним просто, иногда грубо, зная, что манекен обижаться не будет.

С этой украинской красавицей вышел казус. Она желала и ожидала от меня «французских прикосновений».

— Так вы и меня приняли за манекен? — с обидой спросила она.

— Галина Николаевна, помните, я вас назвал «русская красавица», потом, с вашим уточнением, — «украинская красавица»! Я готов признать вас красивейшей женщиной и не только среди местных, но поймите — я должен смотреть на вас, как на манекен, иначе все мои клиентки будут очень недовольны, а они ведь еще и жены моего начальства.

— Не понимаю! — злобно, будто огрызнувшись, быстро бросила она.

— Объясняю. Если я буду видеть в вас не манекен, к которому не может быть никаких чувств, а красивую, необыкновенно привлекательную женщину с такими нежными, холеными пальцами, с такими голубыми, как небо Италии, и искристыми, как ночные звездочки в тех же итальянских небесах, глазами, которые влекут в бездну неизвестности, и если я захочу поцеловать эти нежные холеные пальчики, и подушечки пальцев, и всю

 

ладошку душистую, прильнуть к ней губами ненасытными, то потом мне...

— Не надо «то», — перебила она и, шагнув ко мне, протянула руки к моему лицу, — на, возьми мои руки, они хотят живых твоих лобзаний!

— Нет, нет, нет, Галина! Не терзайте мое сердце и не толкайте меня в бездну...

— Какую бездну?! Чего ты все придумываешь? Первый paз встречаю мужика, который противится...

— Не надо вынуждать меня потерять разум. А бездна?! Ты спрашиваешь, какая бездна. Общие работы! Ты думаешь, мы долго можем сохранять в тайне наши отношения? Все тайное становится явным. У тебя будут неприятности с мужем, разразится скандал, а меня сорвут с моей хорошей спокойной работы, зачислят в бригаду самых тяжелых общих работ, где через год я стану доходным и погибну.

— Давай я тебя переведу в Караганду, и ты будешь заведующим швейной мастерской при управлении. Начальник управления полковник Чечев сделает все, что я попрошу.

Она быстро защелкнула задвижку на двери, схватила мою голову и впилась губами в мой рот. Я не помню, как я вырвался и, взяв крепко ее руки, зашептал:

— В твоем ангельском образе, в твоей красоте сидит Сатана, который погубит меня и опозорит тебя. Мне надо скорей молить, Бога, чтобы он образумил тебя, и я как верующий прошу: «Изыди, Сатана!»

Она вырвала руки и тоже зашептала:

— Ах, я Сатана!? А ты верующий? Блюдешь заповеди? Трус ты паршивый, и я тебя образумлю!

Поправив волосы перед трюмо и пристально взглянув на меня, она с гордым видом вышла, хлопнув дверью.

Через день начальник режима лейтенант Мачеховский объявил мне приказ начальника лагеря о том, что за «неучтивое и хамское обращение с заказчиками» я получаю пять суток карцера со строгим режимом.

Вот как меня «образумила» эта красотка.

— Помолись Богу и поблагодари его, что все закончилось так легко. Хорошо, что пять суток, а не, как ты сказал, бездна общие работы!

 

— Да, да, ты прав. Надо плюнуть на всякие похотливые мысли и желания и дотянуть спокойно срок. Бежать отсюда невозможно, все побеги кончались неудачно.

— Тебе-то легко дотянуть, уже осталось меньше половины, а я только начал свою двадцатипятилетку. Надеюсь только на ЧП глобального масштаба. После всех больших войн всегда происходят большие перемены в государственном управлении. Правда, прошло уже больше 7 лет, и все идет по-старому сценарию, но найдутся новые сценаристы и пойдут новые спектакли.

Савельев недаром назвал меня письмописателем. Я ведь послал «неофициальное незаконное» письмо Касаткиной, и по ее ответу выявилась моя «незаконность», за что я и получил пять суток. Законно я посылаю два письма в год, и они в основном идут не знаменитой артистке, а никому не известной киносценаристке (так она мне представилась при случайном знакомстве и Москве на улице Горького, 7 — Центральном телеграфе, где я ей любезно дал две копейки на телефонный разговор, так как она свои двушки все истратила). Она соблаговолила вручить мне визитку, которая легко запоминается: «Москва К-9 или Рига, почтамт, до востребования, Красильниковой Валентине». Я, ради любопытства, бросил через вольных короткую писульку и начался у нас буквально «роман в письмах». Наши цензоры-женщины считывались. Чем это кончится, я тогда не задумывался, но переписка шла очень романтично, интересно и серьезно. Она присылала мне письма часто, так как получать я мог сколько угодно, а посылать два раза в год, поэтому мои письма были длинные-предлинные, лирические, философские и т. д. Одно письмо (через цензуру) писалось не меньше месяца, по воскресеньям, мелким убористым почерком на тетрадных листках в клетку.