1968 год

Когда в 56-м году наши вошли в Будапешт, многие москвичи говорили, как это все ужасно. Как это венгры могли себе такое позволить после всего, что для них сделали. Фотографии убитых венгерских чекистов печатали в газетах.

А мы мрачно собирались в те дни на Зубовской у Житомирских и пили за народ, который решился и взял в руки оружие. Большинство из нас сходились во мнении, что появление такого человека, как Имре Надь, в нашей стране возможно только теоретически. Когда в Прагу вошли танки, все опять подтвердилось: у них есть могильщики, и они их боятся! И что самое главное — они сами их производят! Да и пролетариат тоже никогда не был, да и не мог быть могильщиком капитализма. Если говорить о нашем российском примере, то могильщиком капитализма в России был сам российский капитализм. Вместо того чтобы давать деньги большевикам на оружие, надо было укреплять корпус жандармов. Будь тогда в России столько жандармов, сколько у нас сейчас кагэбэшников, не только семнадцатого, но и пятого года в России не было бы.

Но вообще все, что касается деления людей на классы, — это выдумки Маркса. Скорее всего, каждый народ — это единое целое, которое обладает способностью в определенные периоды своей истории распадаться на части. Богданов в своей «Тектологии» часто ссылается на закон Ле-Шателье: «Системы, находящиеся в равновесии, имеют тенденцию сохранять это равновесие». Пользуясь этим законом, можно определенно сказать, что все

народы западной цивилизации сумели обеспечить свою жизнедеятельность такими механизмами, которые помогают этим народам в критических ситуациях сохранять себя как единое целое. Интересно, что сам Богданов, думая над особенностями закона Ле-Шателье, пришел к выводу, что «организм— это целое, которое больше суммы своих частей». Я бы теперь взял на себя смелость и добавил, что разница между целым и суммой, применительно к народам, которые распадаются на части, это и есть могильщик. И появляется он каждый раз, когда утрачиваются механизмы, держащие части целого в равновесии. А механизмы эти — и парламент, и религия, и королевская семья, и просто уважение людей друг к другу. Когда же механизмы равновесия утрачиваются, части целого неизбежно расползаются прочь друг от друга.

Вот и в Праге теперь появился свой Имре Надь. Сами чехи еще до всех этих событий прекрасно показали своего могильщика в кинокартине «Мастер-палач». Все там начинается с мягкой оккупации в виде турецкого наместника в пышных шароварах. Турки любят слушать свою музыку и смотреть, как танцуют полуобнаженные девы, за что городской народ относится к ним насмешливо и снисходительно. Есть в городе и местное движение сопротивления, которое возглавляет палач. Как и положено, самая красивая девушка в городе полюбила самого красивого юношу. У палача есть немощный сын, который тайно влюблен в эту самую красивую девушку. Немощь сына палача выражена в некоторой умственной заторможенности и несколько нелепой внешности. В конце концов восстание свершилось, и за заслуги в движении сопротивления народ поручает палачу быть правителем. И снова мы видим город, но он словно бы вымер. Нет больше танцующих и смеющихся людей, которые живут сами по себе, отдельно от своих правителей. Только теперь люди поняли, что значит жить в городе, где правитель по профессии — палач. Во дворце правителя идет подготовка к свадьбе. Самую красивую девушку в городе выдают замуж за сына палача. Девушка в отчаянии. Она

осыпает своего жениха проклятиями, но вынуждена пойти под венец. Свадьба состоялась. Но свадьба— это еще не развязка, настоящая развязка — в брачную ночь. Но вот этого-то никак и не происходит. Сын правителя никак не может понять, что девушка принадлежит ему по закону и он имеет полное право взять ее. Пусть даже силой. Однако сын правителя не желает брать ее силой. Он живет с надеждой, он молит Бога, чтобы это произошло у них точно так же, как это происходит во всех других домах их города, у простых людей. На это у него ума вполне хватает.

Но отец нетерпелив. И дело тут не во всех тех тонкостях, из-за которых страдает его сын. Ему нужен наследник, внук. Когда-нибудь он тоже станет правителем города и будет так же тверд, как его дед, и прекрасен, как его мать. И тогда род их будет прославлен в веках! Когда же правитель понял, что сын его не в состоянии выполнить свой долг перед их родом, он сам решил взяться за дело. Он выломал дверь, за которой скрывалась жена его сына.

Сын ловил рыбу на реке, когда ему сообщили, что происходит во дворце. И когда до того, что неизбежно должно было произойти, остались мгновения, появляется сын и убивает отца. Тем самым топором...

Не так ли и с нашей системой, на которую опять подняли руки ее же дети. Странное посвящение написал Богданов к своей книге: «Приветствуя товарищей по делу, я посвящаю им эту книгу». Мне даже показалось однажды, что эта книга посвящена и мне тоже. Ведь всех товарищей Богданова убили, а остальных я вполне мог встретить в лагерях. Но в одну реку действительно дважды не входят. Какая же это радость — жить и знать, что ты лично к этому заблуждению уже давным-давно не имеешь никакого отношения. Что не про тебя и не про твоих товарищей Достоевский написал от имени капитана Дебядкина эти вот строки:

А народ, восстать готовый Из-под участи суровой,

От Смоленска до Ташкента

С нетерпеньем ждал студента.

Правда, однажды и меня кольнуло, после чего я задумался. За городом уже пахло талым снегом, когда я забежал в закусочную «Прага», чтобы наскоро перекусить перед планеркой. Я искал глазами столик, чтобы поставить свои шпикачки, и тут меня окликнули. За столиком у окна возле двери стояли Павел Литвинов¹ и похожая на мальчика девушка в очках с большими стеклами. Это была Наташа Горбаневская, с которой прежде я не был знаком, но стихи ее читал. Мы живо принялись обсуждать события в Чехословакии, а я еле сдерживался, чтобы не сказать Павлу и Наташе о том, как горжусь ими. И что в этой гордости у меня есть своя корысть: я веду нормальную жизнь, далек от политики, и меня при этом не мучают угрызения совести. Мы как бы уступили им свое место на поле боя, а сами ушли в резерв. Правда, исходные позиции у них другие. Надежнее, чем были у нас. Ведь для того, чтобы бороться за свободу, очень важно знать, какая она, а мы это плохо себе представляли. Но все эти мысли — так, от избытка любви, потому что мне в эти минуты с ними было удивительно хорошо. А кольнуло меня, когда Павел, одеваясь, смахнул случайно на пол кофейную чашечку и она разбилась вдребезги. Павел в мгновение стал похож на примерного мальчика, который случайно нашалил. Появилась женщина с совком и веником. Павел выхватил из кармана своей дубленки трояк и неловко протянул его женщине.

— Ну что вы, — отмахнулась та, — ведь вы же случайно.

А Наташа со своими широко распахнутыми мальчишескими глазами сказала:

— Еще не хватает, чтобы герои платили за разбитые чашечки.

Конечно, это была шутка. Ничего особенного. Но для меня это слово — герой — непереносимо, как визг стекла. Господи, неужели опять герои? Но ведь шутка же...