ПРОВЕРКА. ШТАБ АБВЕРА В ХЕЛЬСИНКИ

 

Примерно через час за нами приехал немецкий микроавтобус типа нашего рафика), и в сопровождении фельдфебеля и унтер-офицера мы в тот же день были уже в штаб-квартире Абвера в Хельсинки.

Поднявшись на второй этаж, мы оказались в большой комнате, в центре которой стоял громадный овальный стол с разбросанными на нем военными картами очень крупного масштаба.

Встретил нас пожилой гауптман-капитан.

— О! Какая щетина на бороде! — начал он на хорошем русском языке. — Действительно похожи на русских диверсантов. Недаром ли финны приняли за них. Ну-ка, подходите-ка сюда! — он указал нам на столик в углу, где стояли бутылка коньяка, рюмки, бутерброды и разные фрукты в вазах, и наполнил рюмки.

— За благополучное возвращение, «диверсанты»! — Все выпили.

— Закусывайте. Есть хотите? Русские всегда должны хорошо закусить!

— Нет, есть уже не хотим. Финны встретили не очень дружелюбно, зато потом очень дружелюбно накормили и даже хотели спать уложить.

— Да, да! Спать, конечно, хотите. Как эти ночи, спали или коротали в полусне?

Коротали в полусне. Какой там сон!

— Ладно, сейчас выспитесь. А пока подойдите вот сюда. — Гауптман подвел нас к овальному столу, отодвинул все карты, а одну разложил на столе.

— Вот, коротко расскажите и карандашом легонько покажите, что где видели за эти три дня. Вы должны были быть

 

примерно вот здесь, — и он указал карандашом место на побережье озера.

Мы взяли карандаши и стали легонько наносить: у самого берега на поверхности воды натянутые проволочки в два ряда, примерно через полтора-два метра — минирование, проволочные заграждения на берегу в три ряда, а вдали, в лесу, замаскированные зеленью доты и дзоты.

Потом, на второй день после того, как мы отоспались, нам пришлось снова, более подробно, все вычерчивать на большом листе ватмана.

А сначала, когда мы коротко рассказали, умышленно вгорячах перебивая друг друга, и показали, что видели, опять-таки дополняя друг друга разными «подробностями», капитан налил еще по рюмке и произнес:

— За успешное будущее, за новую, более интересную работу! — Тут же он вызвал фельдфебеля и отдал распоряжение:

— Организовать побриться, помыться и хорошенько выспаться!

Напарившись в финской сауне, мы улеглись отсыпаться и, не успев перекинуться несколькими фразами о наших перспективах, о том, что предстоит нам впереди, уснули как убитые.

А впереди предстояло нам: три разведывательные и одна диверсионная школы в Эстонии, затем школа Абвера на севере Финляндии, в городе Рованиеми, и после нее, 22 мая 1943 года, переброска на самолете с двумя радиопередатчиками «Север» в тыл советских войск в Архангельскую область для важной разведывательной работы.

Проснувшись в поддень после четырнадцатичасового сна мы увидели, что нам приготовлена другая одежда, которая лежала на табуретках около наших кроватей. Как потом выяснилось, это была форма французской армии, а на левом рукаве, повыше локтя — нашивки с изображением старого российского флага — полосатого бело-сине-красного.

Фельдфебель Иоганн показал нам, где ванна и туалет, и предложил хорошенько побриться, так как за пять суток мы обросли щетиной.

Володя во время бритья, прикрыв плотнее дверь, все повторял, как бы про себя, но обращаясь ко мне:

— Что же дальше? Куда нас еще бросят?

— Не волнуйся! Куда-нибудь бросят, — ответил я. — Но прежде чем куда-то... еще здесь, наверно, побудем. Ты заметил, как вчера гауптман-капитан интересовался нашим рассказом о

 

советском побережье и особенно тем, что мы на нем видели и что нарисовали. Наверняка будут еще интересоваться и уточнять наши рисунки-чертежи. Постарайся хорошенько запомнить, что мы рассказывали и что рисовали. Не придумывай ничего нового. Это вызовет новые вопросы, которые могут нас запутать, и тогда все наши рассказы и рисунки вызовут сомнения. Ты понимаешь меня, Володя?

— Конечно. Все понятно. Все наши рассказы и рисунки будут проверять и перепроверять. Наверно, не только мы с тобой были там в камышах. Кто-то был до нас, кто-то будет после нас. В разведке все проверяется и перепроверяется.

Как хорошо, что мы с Володей, пока брились, успели обменяться этими мыслями! Почти весь последующий день доказал нам, что мы были правы относительно проверок.

Не дав нам хорошенько умыться после бритья, фельдфебель позвал нас завтракать и предупредил:

— Завтракайте поскорее, без болтовни. Николай Николаевич уже ждет вас давно.

Мы переглянулись быстро, подморгнув друг другу, что означало: «Понял?» — «Понял!»

Николай Николаевич (так назвал фельдфебель капитана) ждал нас в большой комнате, в центре которой стоял большой опальный стол и на нем — большая карта Ладожского озера.

— Ну как, отоспались? Отдохнули? Позавтракали? Теперь за работу. Не надо стоять по стойке «смирно». Не напрягайтесь. Сядьте вот на эти стулья у стены.

Мы сели на стулья, внимательно смотря на Николая Николаевича, который прошелся перед нами по комнате и продолжал:

— Расслабьтесь. Сейчас вам надо напрягаться мысленно. Восстановите в своей памяти эти трое суток, которые вы провели, на Ладожском озере.

— Опять Ладога?! — начал Володя. — Она уже в печенках у нас. Трое суток в мокроте, особенно днем, когда высовываться из камышей нельзя, а над головой почти каждый час свистят пули от пулеметной очереди с берега. И чего они стреляют? Ведь никого нигде не было, нас не видно в камышах. Мы там замаскировали и себя, и байдарку — все зеленое было кругом, а камыши по всему побережью выше человеческого роста.

— Да, да, эти дни были нелегкими для вас, и вы проявили героическую выдержку и терпение. Молодцы! Сейчас в спокойной обстановке, в безопасном месте надо еще раз все хорошенько

 

вспомнить, так как вчера вы рассказывали и рисовали экспромтом и могли что-нибудь пропустить, забыть. Так ведь?

— Нет-нет, Николай Николаевич, — начал я, опережая Володю, чтобы он не стал разглагольствовать, что он любит делать. — Мы ничего не забыли. Да это и невозможно забыть. Ни свистящие пули, ни все побережье, которое три дня просматривалось по несколько раз в день, особенно ранним утром, когда и птицы-то еще спят. Особенно мы дрожали на второй день часов в 9—10 утра, когда над побережьем несколько раз пролетал самолет, который, конечно, был послан специально просмотреть побережье, так как ночной звук катера, который нас высаживал, вероятно, был зафиксирован. Хорошо, что мы до рассвета так хорошо замаскировались камышами.

— Вы действовали правильно и хорошо. Поэтому и благополучно теперь находитесь здесь, в полной безопасности, — успокоительным тоном заметил Николай Николаевич.

— А как мы плыли назад ночью? — продолжал я, подчеркивая опасность и трудность этих трех дней. — Поднялся ветерок, и нас все время захлестывала волна справа. Правда, она и помогала — ориентировала, куда плыть. А когда рассвело немного, мы увидели, что находимся, как говорят, в открытом море — кругом была только вода, берегов не видно, и только очень далеко впереди блестела какая-то точка. Мы сначала не понимали, что это такое, но стали еще настойчивей грести. На ладонях появились просто мозоли, потом они стали кровяными, потом лопались, и ладони покрылись кровью. Вот взгляните.

Мы показали ему наши ладони.

— Да, да, вижу.

Он хотел что-то еще добавить, но я продолжал:

— Через некоторое время мы поняли, что блестит на солнце церковная золотистая маковка на колокольне. Это было первое, что говорило о скором береге впереди. А вот почему финны нас встретили стрельбой, видя, что по воде к ним движется одинокая байдарка, а не торпедный катер и уж, конечно, не крейсер с орудиями?

Николай Николаевич усмехнулся и с улыбкой ответил:

— По-моему, финны стрельбой просто приветствовали ваше возвращение, хотя они совершенно не представляли себе, кто вы такие.

— Хорошее приветствие — свистящими пулями над головой! А как они нас схватили и скрутили, когда мы причалили к берегу? Хорошо, что тут же подошел финский офицер, которому я кое-как объяснил, кто мы такие. Он дал соответствующую команду

 

солдатам, и они сразу изменили свое к нам отношение, предлагая т курить и все такое.

Николай Николаевич закивал головой, ему, видно, уже надоели наши рассуждения о перенесенных трудностях. Он положил руку мне на плечо и заговорил твердо, с приказной интонацией.

— Хорошо, хорошо! Я прекрасно вас понимаю. Послушайте теперь меня. Сейчас каждый из вас самостоятельно, без лишних слов и рассуждений, должен очень подробно, не спеша, крупней, чем вчера, нарисовать все то, что вы видели и заметили на советском побережье Ладожского озера. Идемте со мной.

Он повел нас по коридору и посадил каждого в отдельную небольшую комнату, где на столе лежал большой лист плотной белой бумаги, на котором было нарисовано советское побережье Ладожского озера. Перед тем как расстаться, мы с Володей опять успели переглянуться и подмигнуть друг другу, как бы подтверждая наш короткий разговор во время бритья: «Проверяют. Отдельно. Будут ли разногласия».

Я сел за стол и задумался. За себя я был спокоен — все, что я рисовал вчера, спокойно могу повторить более аккуратно и грамотно сегодня, а вот Володя вчера в основном только смотрел, правда, мы почти все обсуждали и советовались, как нарисовать. Хорошо, что вчера нас не посадили отдельно.

Примерно через 30—35 минут зашел Николай Николаевич, положил на стол чистые листы бумаги и сказал, чтобы после схемы побережья я написал подробную биографию, перечислив всех родственников по состоянию на тот момент, когда мне было это известно.

Такое же поручение было дано и Володе.

После того как мы закончили, Николай Николаевич повел нас в комнату, где был накрыт стол на троих человек. Стояли бутылки с водкой и пивом, а также множество разных бутербродов, овощных и рыбных закусок.

В Финляндии и во время войны рыба в самых разнообразных видах и в неограниченных количествах продавалась без всяких карточек.

— Садитесь, ребята! Давайте после трудов праведных — и физических за прошедшие трое суток, и умственных сегодня — выпьем, закусим, чем Бог послал, и поговорим по старинному русскому обычаю.

Николай Николаевич налил в стопки водку, положил себе на тарелку разной закуски и два бутерброда. Мы последовали его примеру и наполнили свои тарелки.

 

— Ну, хлопцы! Первый тост — за благополучное возвращение. Поехали, как говорят в России.

Мы с Володей давно не выпивали, и после нескольких рюмок наши головы начали быстро туманиться. Николай Николаевич это заметил, да, вероятно, на это и рассчитывал.

— Что-то уже потяжелела голова, хотя закуска и хороша, — заявил Володя, — не пора ли закругляться?

— Ничего, ничего, — ответил Николай Николаевич. — Чего закругляться? Спешить некуда. Вы еще отдохнете, и спать ляжете пораньше. Я вот хочу спросить вас. Когда вы лежали у советского побережья, не возникала ли у вас мысль податься домой? К родным? Ведь у Володи они совсем близко, в Ленинграде. Можно и пешком дойти.

— Да что вы, Николай Николаевич! Как податься?! — ответил Володя. — Во-первых, тут же у самого берега можно наткнуться на мину и взлететь на воздух. Ведь все побережье заминировано. Мы же нарисовали протянутые проволочки вдоль побережья. Это только те, которые мы видели, а наверно, этих минных рядов по побережью больше, чем мы заметили и нарисовали. А потом... Дальше-то что? Куда? Ну, допустим, мы обойдем мины, — подчеркнул он, — а дальше? Куда? Ведь все побережье охраняется русскими, а мы кто такие? Откуда? Первый же солдат заподозрит в нас шпионов, уж не говорю о патрулях, нас сейчас же к начальству или в комендатуру, а там и особый отдел тут как тут — и наша песенка спета, как говорят в народе. А родные мои? Где они сейчас? Может, эвакуировались, а может, и померли с голоду. Нет уж. Нам только... «назад» — к вам, что, слава Богу, благополучно и произошло. Давайте, раз уж так пошло, еще по рюмахе долбанем. Можно, Николай Николаевич?

— Конечно, конечно! Наливайте. Давайте теперь выпьем за будущее, чтоб у вас все сложилось хорошо, чтоб вы стали настоящими разведчиками, правда, для этого надо еще хорошенько подучиться.

Выпили. Закусили. Закурили.

— А вот еще такой вопрос, — начал Николай Николаевич. — На ваших рисунках сегодня заметна некоторая разница. У Володи побережье вроде не так сильно укреплено, а у Павла оно прямо сплошной укрепрайон. Кто у вас прав? — спросил Николай Николаевич. И внимательно посмотрел нам в глаза.

— Да нет, Николай Николаевич! — начал я быстрее, чтоб Володя молчал. — Оба мы правы. И все, что мы видели, мы нарисовали правильно. Только мы «рисовальщики-то» разные. Володя —

 

человек гражданский, он слесарь высокого разряда и в плен попал в бригаде слесарей, которая ремонтировала военно-морское оборудование на островах Даго и Эйзель, которые в первый же день войны оказались в тылу немецкой армии. Вот что-нибудь смастерить из металла он выполнит превосходно, а изображать на бумаге топографическими знаками военные укрепления ему никогда не приходилось. Правда, Володя? — обратился я к нему.

— Конечно, конечно! Какой я топограф?!

— Ну, вот, видите... — поскорее продолжал я, — Володин рисунок надо обязательно объяснять словами: где мины, где какая огневая точка: дот — долговременное оборонительное сооружение, пулеметное или артиллерийское, или дзот — деревоземляная огневая точка, где проволочные заграждения и какие — однорядные, двух- и трехрядные, перекрестные, круговые, где бетонные надолбы, кресты.

Я перед войной уже был военным и имел некоторое отношение к военной картографии и топографии, а уж когда оказался слушателем одной из ваших главных разведшкол в Варшаве (местечко Сулиевик), то обучался топографии очень прилично — ее там преподавал полковник генштаба РККА, который перед войной занимался оборонительными сооружениями нашей западной границы в Белоруссии и попал в плен в первые дни войны. Так что не удивительно, если Володины рисунки дают слабое представление об укреплении побережья, а мои топографические знаки на этой схеме как бы увеличивают его обороноспособность. Просто они более реально, более грамотно топографически отображают то, что мы видели на побережье.

— Ну, что ж, может быть, ты и прав. Объяснил все довольно убедительно и вразумительно, — сказал Николай Николаевич. — Давайте теперь поговорим о будущем. Как вы его себе представляете? Чем бы хотели дальше заниматься? Продолжать свою деятельность в Абвере, в разведке, работать где-нибудь на производстве или в сельском хозяйстве?

— А разве это зависит от нашего желания? — спросил Володя. — Вероятно, все это зависит от решения вашего начальства и, может быть, от вашего личного совета начальству. Мы так думаем, что начальство с вашим мнением считается. У нас только просьба, я думаю, что Павлуха согласен со мной. Не разбивайте нас. Мы как-то сжились с ним за это время, которое провели на финском берегу, тренируясь на байдарках, и особенно в последние дни высадки и возвращения. Расставаться не хотелось бы, — закончил он.

 

— Вероятно, пока так и будет, — ответил Николай Николаевич. — Я говорю — пока, потому что первое время вы, конечно, будете вместе и, вероятней всего, в какой-нибудь из наших школ. Будете еще учиться, квалифицироваться, а уж что будет потом, это один Бог знает. Все будет зависеть от военных успехов доблестной немецкой армии. Мы с вами должны своей работой ускорить разгром жидовско-коммунистической власти, освободить русский народ от советского рабства, снять с него ярмо коммунизма, которое надето на всех жителей великой России после революции и с каждым годом затягивается все туже и туже. Фюрер, начав войну, объявил ее «блицкригом» — молниеносной войной, предполагая закончить ее до зимы, но Сталин нарушил его план: перебросил под Москву все свои военные резервы, согнал на трудовой фронт все население Москвы. Это заставило немцев остановиться, передохнуть, подтянуть новые резервы для решительного штурма Москвы. Однако ситуацию осложнили русские морозы, особо лютые зимой 1941—1942 года. Немецкая армия не была подготовлена к таким морозам — предполагалось закончить войну до зимы. Русские, хорошо экипированные и адаптированные к зиме, начали контрнаступление. Немцам пришлось отойти от Москвы и готовить свою армию к новому решительному наступлению летом 1942 года. И вот мы уже знаем, что за эти летние месяцы немецкая армия захватила Крым, Северный Кавказ и сейчас громит остатки Красной Армии на подступах к Сталинграду, участь которого, по сути, уже решена. Волга будет в наших руках, что отрежет Москву от юга России, от нефти и угля. Ленинград еле-еле держится, его участь тоже практически решена. После Ленинграда сразу же захватываем Вологду и отрезаем Москву от Севера. Прекращается помощь Москве от союзников через Мурманск и Архангельск. Москва будет окружена и повержена.

Николай Николаевич еще некоторое время продолжал свою беседу-лекцию, рисуя картины прошлого и будущего, потом позвал фельдфебеля, сказал ему что-то по-немецки, а затем обратился к нам по-русски:

— Сейчас вы отправитесь с Иоганном на нашу прибрежную базу на Финском заливе, искупаетесь там, протрезвитесь, а вечером он сводит вас в кино посмеяться — сейчас демонстрируются старые, но хорошие фильмы с участием Пата и Паташона, Гарольда Лойда, Бестера Китона — слышали таких?

— Конечно, слышали! — весело ответил Володя. — У нас в Ленинграде все эти фильмы до войны шли много раз.