- 12 -

В НКВД

 

У Румянцева в квартире я жил недолго. Он же сумел меня устроить в восьмиметровую комнатку в деревянном бараке недалеко от железнодорожного депо со стороны Кренгольмского жилого района. В ней жил некий Петров, который проворовался и был осужден на два года тюремного заключения. В своей «келье» устроился неплохо, правда «удобства» были на улице. В комнате остались кровать, стол,

 

- 13 -

тумбочка, два стула и кое-какая посуда. Топить плиту нужно было часто, дощатые стены плохо сохраняли тепло, ночью дополнительно приходилось включать электроплитку.

Свыше года проработал спокойно, а в феврале 1949 года получил повестку с предписанием явиться в отделение милиции, имея при себе паспорт. Неужели, подумал я, новые неприятности из-за Варуль или вызывают по старым делам, не дают покоя и возможности забыть лагерные мытарства.

Меня принял совершенно незнакомый молодой мужчина в штатском. Сесть не предложил, визит мой происходил стоя. Перед ним лежал большой лист бумаги с начерченными графами, в которые он вносил ответы на задаваемые вопросы.

А вопросов было много. Когда и за что был арестован, в каких антисоветских организациях состоял, с кем из контрреволюционеров был знаком и поддерживал преступную связь, бывал ли за границей, по какой статье и на какой срок был осужден, где отбывал наказание и когда вышел на свободу, почему приехал в Нарву, где живу и где работаю. И множество других вопросов, которых я уже и не припомню.

Особенно долго изучался мой паспорт, словно сомнения охватывали человека: не фальшивый ли он. Чуть ли не через лупу рассматривали штамп, где было указано, на основании каких документов паспорт выдан.

А в паспорте четко было отштамповано: паспорт выдан на основании положения о паспортах. Как будто ничего особенного в этих строчках не было, а расшифровывались они так: паспорт принадлежит бывшему политическому заключенному, который ограничен в праве проживания в столице и городах республиканского подчинения, а также в приграничной зоне. Ограничения владельца такого паспорта распространялись и на право на работу: нельзя было быть номенклатурным работником. состоять на государственных и выборных должностях, работать в детских учреждениях (чтобы, Боже упаси, не привить подрастающему поколению антисоветские настроения), на военных и номерных заводах, предприятиях и учреждениях.

В гнетущем настроении выходил из милиции. Думалось: «Не дают покоя, казалось бы, отбыл положенный срок, пора бы и оставить в покое. С какой стати напоминать о прошлом. Так нет же, надо тревожить старые раны, применять психологическое давление, вероятно с целью угрозы на всякий случай, если вдруг захочется опять свернуть на антисоветскую стезю». И ведь что любопытно. Все, о чем меня спрашивали в милиции, им хорошо было известно. Нужно было только заглянуть в мое дело, которое неотступно, после отъезда из лагеря, следует за мной. Складывалось впечатление, что система запрограммирована на то, чтобы бывший заключенный все время помнил, что он должник государства, что он неполноценный гражданин своей страны и поэтому государство, в лице карательных органов, может в любой момент призвать его к ответу, как за прошлые, так и за будущие грехи.

 

- 14 -

Лагерная привычка рано вставать сохранилась и здесь. Просыпался в шесть, в начале седьмого. Умывался, делал небольшую прогулку вдоль железнодорожного полотна до Паэмуру. Вся территория от железной дороги до казарм летом зарастала высокой травой и лопухами. Их победоносное шествие прерывали кое-где возделанные под огороды участки земли, где по воскресным дням копались жители Кренгольма. Пр. Ленина напрямую соединялся с ул. Пушкина попрек железнодорожных путей со шлагбаумами. Когда проходили составы переезд закрывался и у шлагбаумов скапливались машины, повозки, автобусы. Место здесь было бойкое, оживленное. Частенько старушки приносили сюда свои запасы и вязания, приторговывая к своей скромной пенсии.

Обычно по утрам я шел на расположенный рядом рынок и закупал продукты на весь день. Возвратившись, устраивался у окна - знакомился с новыми пьесами, подбирал для концертных программ стихи, интермедии, а то просто читал художественную литературу.

Солнечный март 1949 года напоминал о наступлении весны. В такие дни, когда солнце врывалось в мою «келью», становилось даже жарко. Порой, отрываясь от книги, я подолгу наблюдал из окна за жизнью вокзала, который восстанавливался пленными немцами и хорошо был виден. С удовольствием наблюдал за прибытием пассажирских поездов, видел, как стремительно проскакивают, не останавливаясь у станции, товарные составы, наблюдал за повседневной работой маневровых бригад.

Однажды, глядя в окно, я увидел картину, глубоко меня взволновавшую и, не скрою, обеспокоившую. Ближе к паровозному депо, на запасной путь, прибыл эшелон с вагонами заключенных. Хорошо мне знакомые вагоны с железными решетками и вышками на крышах охранялись вооруженными стрелками. Захотелось рассмотреть этот состав поближе. Выйдя на улицу, я увидел на запасных путях еще несколько таких же эшелонов, к которым никого близко охрана не подпускала. Позднее я узнал, что в эти мартовские дни происходил массовый вывоз неблагонадежных эстонцев, литовцев, латышей в глубь Советского Союза, в основном в Сибирь, Казахстан, Колыму. Несколько дней подряд поезда с вывозимыми людьми проскакивали станцию, не останавливаясь, в направлении Ленинграда. Трудно подсчитать, сколько людей было увезено в этих эшелонах. Во всяком случае, несколько десятков тысяч...

По ассоциации вспомнил недавний вызов в милицию, допрос, запись на листе бумаги, где мои данные вписывались вместе с другими вызываемыми, на один общий лист, который видимо, послужит в дальнейшем списком кандидатов на поездку в отдаленные края...

Не дай Бог повториться пройденным испытаниям, я их, наверное, уже не выдержу...