О.ГЕОРГИЙ

Однажды я простудился — почувствовал что-то вроде сухого плеврита. Меня направили в перевязочную комнату.

Небольшая чистая камера. Посреди нее стоит иеромонах исполняющий должность санитара. Вереница больных проходит через комнату. Большинство страдает экземой, язвами на ногах.

 

О. Георгий, человек лет 50, с длинными лоснящимися от елея редкими волосами и простым русским (мужицким) лицом; глаза его прямо светятся лучистым сиянием. Любит говорить отечески, с народным юмором. Мы с ним очень подружились. Я стал помогать ему писать названия лекарств по-латыни, ибо он писал их по-русски, и то не совсем ладно.

Еще одно приобретение и улучшение. Он дал мне ключ от этой тихой и чистой камеры, которая после двух часов всегда была свободна, и я мог приходить сюда для чтения Библии, писания писем и т. п., изолировавшись от тюремной грубости, вызовов и т. д.

Но еще большим приобретением было знакомство с этим типом истого русского православия или просто русского христианства, при всей простоте вмещающей и мудрость и крепкую волю, а главное удивительную мягкость, широту и любовь, любовь без конца...

Он был в тюрьме как бы старцем, к которому ходили за советом. Даже еврей Н., из интеллигентов, любил придти и отвести душу в камере отца Георгия.

Камера была чистая, светлая; из нее видна была другая часть Москвы (противоположная той, которая открывалась из моего окна).

Вон сверкает пламенеющий костер, над высокими крышами и куполами — это Храм Христа Спасителя... В той стороне и мой дом.

«Не тужи, золото мое, все будем свободны», — оптимистически говорил он, бывало, заключенному,

История его поучительна. Он был сначала послушником у знаменитого оптинского старца Амвросия^*, потом там же в Оптиной пустыни иеродиаконом — и действительно воплощал в себе трогательное, умилительное, типичное для Оптиной пустыни «православие сердца».

О старце Амвросии он рассказал мне историйку, по его словам, нигде не записанную.

Пришел в Оптину странник, в тяжелых веригах, в медной шапке и с железной палицей — все это он носил для смирения многогрешной плоти. «Благослови, батюшка, вериги носить», — обратился он к о. Амвросию. Старец посмотрел на него и молчит. «Нет, не благословляю»... Откланялся смущенный странник, пошел к воротам. Вдруг слышит, кто-то нагоняет его; только обернулся, а тут молодой послушник с разбегу как толкнет его в шею — и шапка

 

со звоном покатилась с головы. «Ах ты, мошенник этакой! И таких негодяев держат у вас в обители!» — распалился странник. Побежал к отцу Амвросию. А тот улыбается... «Что это, батюшка, у тебя за озорники такие?»... — «Ну, вот видишь, я говорил тебе, что не могу благословить тебя... Плоть смиряешь, а себя не смирил... Поди-ка в кузницу и скажи, чтоб вериги с тебя сняли... Так-то лучше будет»...

Пошел странник в кузницу... Так и висят эти вериги в обители по сей день, — в поучение о том, что есть смирение...

О. Георгий видел и Л. Н. Толстого, как он приходил в Оптину, покинув Ясную Поляну.

Не попав на прием к старцу Иосифу, который лежал тогда тяжело больной, Лев Николаевич пошел по лесной дорожке, в раздумье. Видит два монаха идут, несут лукошки с грибами. Поздоровались. «Хорошо у вас здесь!.. Хотел бы я тут избушку построить и с вами жить»... — «Что ж, это можно»... — ласково ответил один из иноков. Затем Лев Николаевич, после вторичной неудачной попытки попасть к о. Иосифу, отправился в Шамордино, к своей сестре, монахине Марии Николаевне. Он очень любил ее. О. Георгий уверяет, что Лев Николаевич сказал тогда сестре: «Машенька, я раскаиваюсь в своем учении об Иисусе Христе»... Разговор этот пресекся с приездом Черткова и Маковицкого, которые увезли Льва Николаевича из Шамордина... (Во время этого путешествия Лев Николаевич простудился и скончался на станции Астапово.)

Из Оптиной пустыни о. Георгий перевелся в Мещовский монастырь Калужской губ., где и был игуменом. Он произносил проповеди, очень активные и страстные. Был арестован; присужден к расстрелу. На станции Калуга его должны были снять с поезда красноармейцы. Когда поезд подошел к Калуге, солдатского отряда там не оказалось. Поезд проследовал в Москву... Здесь о. Георгий по болезни попал в больницу Бутырской тюрьмы, потом остался там санитаром.

За это время дело его было пересмотрено, и смертная казнь заменена была пятилетним заключением. «Веруй всегда в милость Божию, золотце», — говорил он мне.

Его мало смущало мое расхождение с православием. Мою записку о крещении он прочел и вернул, почти без критики. А о самом крещении сказал: «Это ничего. Это ты от усердия. Бог усердие любит... Ты хотел повторить сознательно обеты крещения, которые за тебя сказали в детстве. А мы, монахи, их повторяем при пострижении. Вон, на, возьми, устав наш иноческий, — там увидишь. Эх, Владимир Филимонович, золотой мой... Выйдем на свободу, будем вместе работать... Будем ездить по селам с походной литургией — я буду служить, а ты проповедовать... А еще того лучше... бери святительский жезл... (т. е. иди в архиереи)... Не упущай золотого времени!..»