СУД НАД ЦЕРКОВНИКАМИ
Одним из значительных моментов борьбы с религией было вскрытие мощей.
В связи с последним зимой 1919—1920 гг. слушалось в Верховном Трибунале дело А. Д. Самарина, Н. Д Кузнецова и др.
Суд происходил в Голубом Зале Союзов на Большой Дмитровке (б. Дворянское Собрание), при открытых дверях: ему был придан характер так называемого «показательного процесса». Заседания продолжались б дней; каждый день мне удавалось побывать там хоть некоторое время.
За столом на эстраде сидел председатель Трибунала Смирнов и другие члены этого учреждения. С правой стороны — общественный обвинитель, б. главковерх* Крыленко. В глубине эстрады виднелась фигура поэта Демьяна Бедного в военной одежде защитного цвета.
С левой стороны на скамье подсудимых был ряд духовных лиц — игумен Звенигородского монастыря о. Иона и еще несколько монахов, священник Н. Цветков, б. оберпрокурор св. Синода А. Д. Самарин, профессор Н. Д. Кузнецов и др.
Дело состояло в следующем. При вскрытии мощей Саввы Звенигородского в раке не оказалось нетленных останков, а были найдены лишь кости. По словам некоторых монахов, один красноармеец плюнул в раздражении на череп, вынутый из раки. Представители
* Верховный Главнокомандующий.
другой стороны доказывали, что красноармеец, возмущенный неожиданным обманом, действительно плюнул — но не на череп, а на пол.
Слухи о кощунстве распространились в толпе — она бросилась на коммунистов, было кровопролитие, кажется, и убийства.
В оправдание себя, монахи пустили в народе слух, что нетленные мощи были в гробнице, но они «ушли» от недостойных очей и рук кощунников.
Так как организацию защиты Церкви, охраны Патриарха и т. п. взял на себя так называемый Всероссийский Совет Приходов, — то он и был обвинен в подстрекательствах, следствием которых были убийства (в различных местах РСФСР).
Надо заметить, что большая часть народных беспорядков в годы революции возникала, насколько мне известно, на религиозных основаниях.
Представитель Чеки, командированный в Звенигород для расследования дела на месте, присутствовал тут же в качестве свидетеля.
Зал был переполнен.
Не буду приводить всех подробностей судоговорения, допроса свидетелей, подсудимых.
Во всем процессе ярко ощущалась русская церковная история в изломе: сталкивались два мира, или, вернее, две идеологии — государственная религия и, как реакция против нее, государственный атеизм.
Досадно было видеть, что сторонники религии, большей частью искренние, страдают за интересы не религии, а строя и класса, для которых религия была лишь средством.
Разоблачение этих сторон официального православия составляло силу речей прокурора Крыленко, незаурядного оратора с чеканным юридическим языком и четкой медленной речью, особенно явственной благодаря западнорусскому акценту.
Вскрылись также печальные стороны нравственной жизни некоторых монахов.
Особенное впечатление произвели «последние слова» подсудимых.
Профессор Кузнецов сказал: «Я всегда боролся за отделение Церкви от государства. Теперь мне приходится страдать за грехи официального христианства. Вам нужна моя кровь — берите ее. Пусть моя могила послужит напоминанием всем, кто содействует обмирщению Церкви».
Спокойно и с достоинством говорил А. Д. Самарин.
Игумен Иона, монах с худощавым, аскетическим лицом, вынул из кармана маленькое Евангелие и, перекрестившись, прочитал из того места, где описываются страдания Христа:
«В шестом часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого».
«Вчера здесь потухло электричество», — говорил он дальше:
— и мы все были во мраке. Это напоминает мне затмение, бывшее во время крестного страдания Того, Кто был Свет мира»...
Священник Ц., почтенный старец, с львиной гривой седых волос, несколько трясясь от волнения, вышел из скамей. Стал лицом к народу и, осеня себя широким крестом, сказал громким взволнованным голосом: «Клянусь Всемогущим Богом, что меня обвиняют несправедливо»...
Последняя речь обвинителя Крыленко.
Какого приговора он потребует для подсудимых?
Он говорит гневно, с горящим взором; в слове его слышится свист бича, рассекающего воздух, иногда меча, занесенного над головой подсудимых.
«Самарины, Кузнецовы — все это генеральный штаб, сознательные вожди той идеологии, с которой пролетариат борется не на жизнь, а на смерть, беспощадно... Они должны быть изъяты»...
Публика замерла... словно ее не стало в этой жуткой тишине.
«И всем подобным интеллигентным руководителям придет тот же конец... Дело Патриарха Тихона у меня уже здесь в портфеле»...
Трибунал ушел для совещания. Оно было очень продолжительно.
Наконец судьи возвращаются в зал, и председатель Смирнов прочитал при напряженном внимании зала приговор. «Самарина, Кузнецова подвергнуть высшей мере наказания, т. е. рас-стре-лять!»... произнес он четко, с расстановкой. В публике послышался вздох ужаса.
Но затем приведено было пояснение, что, так как накануне Совнарком принял отмену смертной казни, то расстрел заменяется тюремным заключением на 5 лет.
Некоторые (дьякон, простой монах и др.) были оправданы и освобождены, ввиду несознательности, бескорыстия, пролетарского происхождения и тому подобных привходящих оснований.
Сидя в зале, я почувствовал, что и мне рано или поздно придется быть в положении подсудимого — поскольку власть не различает официальной и «политической» религии от религии вообще, поскольку «всяк за всех виноват», наконец, поскольку среди обвинителей могут быть лица, борющиеся с религией, как таковой...