ИДЕЯ, РОЖДЕННАЯ «ГИГАНТОМ»

Как раз напротив моей редакторской кабинки был расположен просмотровый зал. Я шагнула в его распахнутую темноту.

Хватит с меня телефонного трезвона. Надо собраться с мыслями.

Зал был пуст. Экран темен. Солидно белели чехлы вместительных мягких кресел. Машинально я опустилась на то, какое занимала обычно во время просмотров. Но теперь— спиной к экрану, лицом уткнувшись в суровую ткань, которая оказалась быстро увлажнена слезами.

Мыслей не было. Знакомый страх «накатывал» волнами от желудка к сердцу, парализовал мозг.

Людям, не жившим в этой стране, может показаться недостойным, что грязный клочок бумаги с бездоказательными обвинениями—не обвинениями вообще — может повергнуть человека в такой мистический страх.

Но каждой анонимке обязаны были дать ход. Обрастая снежным комом вопросов, оправданий, стечением нелепейших обстоятельств, демагогией начальства, норовившего увернуться от обвинений в «потере бдительности», она становилась делом. Все документы по этому «делу» должны были быть подшиты и, в лучшем случае, храниться до поры в недрах отдела кадров. А могли привести совсем в другое учреждение, где дурная мистика была законом жизни.

Анонимка являлась действенным оружием мести, устранения человека со служебного поприща, а то — и из жизни.

И вот теперь анонимная бумажонка своей сатанин-

 

ской силой превратила наш семейный дом в «притон космополитизма».

Вечером мы—я и муж-«космополит»—ходили по улице Горького в густой послерабочей толпе, такой оживленной—устремившейся в магазины, в театры и по домам. (Какой мрачной, озабоченной представилась бы она стороннему взгляду, которого—увы!—не было.)

Тоже — знакомо.

...Мама и дядя ходят по улицам чужого нам Ростова-на-Дону, и я—девочка—с ними. Сначала днем, потом в сумеречную слякоть и в электрический вечер.

И не идут в гостиницу, где мы остановились, хотя ноги уже заплетаются. И несмотря на новизну города, на оживленную толпу, я всей кожей чувствую ЭТО.

Оно—в редких иносказательных словах, а еще больше—в долгом молчании между ними. И в том, что — страшно уйти из толпы...

За ночь я взяла себя в руки. Как бы ни повернулось дело, я не дам им почувствовать свой страх. Во всяком случае, в этом учреждении.

С утра раздалось несколько вялых звонков с киностудии—там, видимо, уже примирились с потерей квартальной премии. Потом властный звонок внутреннего коммутатора:

— Морозову—к Рязанову!

Вот оно. Спускаясь по лестнице, я обнаружила в своих взбудораженных чувствах примесь неуместного любопытства: как поведет себя первый заместитель министра, до этого момента проявлявший к моей особе чуть повышенную благосклонность?

Его сцепленные маленькие руки лежали поверх бумаг. Глаза были опущены.

— Садитесь, пожалуйста. (Ага, все-таки не Д.!) «Гигант мысли» восседал поодаль. Рязанов поднял холодноватые глаза:

— Ну-с, так что мы будем с вами делать? Я откинулась в кресле, положила ногу на ногу.

— В зависимости от того, как вы относитесь к этой мерзости!—отчеканила я. (Ночь без сна прошла недаром.)

Он вздрогнул.

— Позвольте.. Помилуйте! Зачем же так? Вы меня не поняли...— он поспешно отступал. (А если бы я не

 

сразу нашла верный тон?) —Я только хотел сказать, что мы обязаны реагировать на каждый подобный сигнал.

—      Даже анонимный?

—      Особенно на анонимный.

— Мы должны документально опровергнуть все, что здесь написано. Мое мнение в данном случае значения не имеет.— (Он был прав; мнение анонимного автора было весомее мнения первого заместителя министра. Закон мистики.)—Нужен документ. И вы должны нам помочь.

Я пожала плечами:

— Что я могу? Я указала в автобиографии, что мой отец был арестован. В первом пункте анонимка лжет. Пункт второй: у меня в доме, как у всякого человека, бывают друзья. Что они не преступники, я могу поклясться.

Рязанов поморщился:

— Не надо клясться. Пожалуй, вопрос о друзьях лучше вообще обойти. Лучше опровергнуть то утверждение, которое явно ложно. Однако... не могли бы вы подробнее написать о вашем отце?

— Нет. Я была ребенком, когда его арестовали. Мне почти ничего не известно о семье отца. Я знаю только, где он работал в те годы, когда я себя помню.

— Напишите об этом.

Вдруг подал голос Д., пребывавший в обычной прострации.

— У меня идея!

Рязанов вопросительно повернулся к нему.

— Где был арестован ваш отец? — важно осведомился шеф.

— В Ростове-на-Дону. Собственно, можно считать в Таганроге, потому что он работал...

— Вот! Вы должны написать туда, где он был арестован,—в Таганрог, чтобы оттуда прислали характеристику на вашего отца!

Воцарилось молчание.

— Позвольте,—опомнился наконец Рязанов,—вы что же, предлагаете запросить характеристику оттуда, где человек был разоблачен как враг народа... Какая чушь!

Д. снова уставился в одну точку.

— Вот что, к завтрашнему утру напишите новую автобиографию и — подробнее об отце, все, что припомните. Подбросьте детали. Больше я ничего не могу придумать,—устало заключил Рязанов.—Завтра к утру.