4. ПИСЬМО В ЦК

— Ленинградский Политехнический — фирма в те годы знаменитая... Деканом на нашем факультете был академик Иоффе, правда, его уже выгнали как еврея с основанной им кафедры незадолго до моего поступления, но кадры Иоффе пока у нас сохранялись. Школа была хорошая, надо отдать ей должное. Мне потом приходилось работать преподавателем в таллиннском Политехническом, и скажу, что чисто внешне ленинградцы значительно уступали эстам, ну, там во внешнем шике, в оформлении работ. Но зато по глубине идей, постановке научных задач обошли таллиннцев! Конкурс в Политех тоже был серьезный, и у меня в памяти остались тысячи абитуриентов, заполнявших огромные корпуса сверху донизу. Одна девушка провалилась и выбросилась из окна.

На этот раз анкета мне не помешала — я прошел. Потом оказалось, что трудное в моей жизни только началось. Денег не было: из дома не помогали — ни мать, ни отец. На стипендию не проживешь, разве что за угол ее хватило заплатить. Правда, я проявил определенную напористость — выбил общежитие, но все

 

равно жить было не на что. Мне пошли навстречу в деканате: дали и разрешение работать по ночам. Мы с моим другом Олегом Смарагдовьм устроились кочегарами на соседний завод. Работали через ночь по очереди. Было зверски трудно: не спать три или четыре ночи в неделю, без выходных и праздников, и не просто не спать, сама работа была физически тяжелой, несколько тонн угля, бывало, перекидаешь за ночь, и одновременно надо учиться в Политехникуме, а там главный пункт у преподавателей — черчение! Громадные и очень сложные чертежи... Я выдержал, прямо скажу, это нечеловеческое напряжение только потому, что был очень свеж и не пил, не курил, не участвовал в разгульных и развратных студенческих компаниях. Только учился да работал, и на это уходили все без остатка молодые силы организма. И все-таки, вспоминая годы учения, иногда удивляюсь, как хватало моих сил.

В институте завел знакомства и связи, которые пригодились потом на нелегальной работе, причем, завел вполне сознательно; уже тогда я подумывал, что эти связи могут пригодиться — и таким именно образом. Но об этом не стоит говорить. Вообще, думаю, что из институтских лет тебе могут пригодиться три эпизода: письмо в ЦК, дипломный проект и распределение на работу. Значит, первое — письмо в ЦК... Когда мы учились, на каком-то из старших курсов, проходил очередной съезд комсомола. Сейчас странно вспоминать, но тогда, в конце пятидесятых годов, это событие действительно возбуждало общественную активность. Среди студентов шли разговоры, мол, как же так, в Политехникуме десять тысяч комсомольцев, это же сила, и неужели мы ничего не скажем съезду о наших мыслях, желаниях. В общем, говорили на тему довольно много, ну, и я решил эти разговоры как-то перевести в дело. Возникла идея составить письмо в ЦК КПСС от нескольких тысяч комсомольцев. По моим прикидкам, такое письмо могли подписать полторы-две тысячи комсомольцев.

— Минуту, Сергей. О чем было письмо?

Он задумывается. — Понимаешь, — говорит, наконец, — это юношеский документ, наивный, я бы сказал, в духе ранней сахаровской программы.

— А если конкретнее?

— Ну, писали, к примеру, что в комсомол принимают всех подряд, а в результате убежденных комсомольцев почти нет, в этой организации мертвечина, она — кладбище, и члены ее гробы повапленные! Предлагали провести чистку комсомола от мертвых душ, а чтобы не подумали, что мы занимаемся пустым критиканством, предлагали начать чистку с нас. Признавались, что вступили в комсомол с целью беспрепятственного прохождения в институт, вовсе не разделяя программных и моральных идей организации, и убеждали: выгоните нас первыми. К чему вам живые покойники? Ну, писали, что вот это лживое положение, при котором членами политической

 

организации состоят люди, на самом деле ей внутренне чуждые, она не просто бесполезна для общества — такое положение вредно. В первую очередь, для молодежи. Фальшивое положение порождает, как следствие, духовную пустоту, пьянство и разврат, мошенничество и тунеядство. Мы предлагали — в виде первоочередного дела — составлять комсомол исключительно из идейного меньшинства и дать ему возможность отстаивать идеи коммунизма не в тепличных условиях монополии, а в серьезной идейной борьбе с противником, то есть, разрешить дня всех направлений общественной мысли гласность. Ну, и так далее...

— Неужели многие решились это подписать? — Я, помнивший себя и свое поколение еще спеленутыми в те годы не столько страхом перед ГБ (мы его не очень ощущали, в отличие от более старших поколений), сколько инерцией сталинской ортодоксии поведения, не мог представить, чтобы большая группа студентов дерзнула тогда подписать письмо со своими истинными мыслями и чувствами.

Сергей уныло помотал головой: — Какие же были смелые слова и как быстро, под разными предлогами, все отказались от первого дела! Причем, отказывались чаще всего из «принципиальных соображений»: я, дескать, написал бы по-иному, и резче, и определеннее, тут, мол, все мягко и интеллигентно. Ну, хорошо, отвечаю, возьми письмо, переделай, исправь, напишем по-твоему. Э-э, нет! В конце концов, мы остались вдвоем с Олегом Смарагдовым, моим лучшим другом, да и Олег-то согласился подписывать при условии, что я дам ему карт-бланш на изменение текста. Мне стало до того противно и безразлично, что я согласился. Правда, смысл письма он не изменил, только смягчил резкие выражения. Вдвоем подписали, отправили и стали готовиться к диплому.

Через месяц, кажется, вызывают нас в партком. Ну, мало ли зачем зовут, мы не думали, что туда придет ответ. Никому ничего не сказали, идем — а в парткоме сидит секретарь ленинградского обкома партии (так он представился). Логунов, кажется, была фамилия. Рядом с ним — работники обкома, сбоку сидит весь выборгский райком.

— Партии или комсомола?

— Какой комсомол? Партии. А где-то позади расположился на запятках наш партком. Мы немного растерялись: Логунов вежливо начал с благодарности, правда, ехидной, что письмо наше в ЦК получили, размножили и раздали каждому члену ЦК (не знаю, правду ли он говорил), и это похвально, что студенты не жалеют своего времени, необходимого для напряженной учебы, и тратят его на сочинение писем об обществе. ЦК, мол, поручил ему ответить нам по существу. Ну, и стал говорить обычную неубедительную нудятину.

— А что именно?

— Ну, в таком роде, что факты у нас верные, а выводы — нет. «Нам, — сказал он, — требуется, чтобы стояла каменная стена, а ес-

 

ли в ней попадутся трухлявые кирпичи, это нас вовсе не волнует». В таком духе...

— То есть, он вас не опровергал по сути?

— В том-то и дело, что нет! Наоборот, он сказал, я хорошо | помню, что идет съезд, а десять тысяч комсомольцев Политехникума ^ ничего не сделали для страны, кроме такого вот письма (с иронией, конечно) и что это — кладбище, а не комсомольская организация! Просто мы поняли, что хотя кладбище — это плохо, но все же лучше, чем та живая жизнь, которую мы им предлагали устроить.

Где-то посреди его выступления вдруг послышался шум в приемной парткома. Дверь распахнулась, и в помещение ввалилась куча наших товарищей, которые заполнили уголки, те люди, которые побоялись поставить подписи. Оказывается, кто-то гукнул на факультете, что нас потащили на расправу, и товарищеская солидарность студентов все ж оказалась сильнее трусости. Они гурьбой пошли нас выручать. Навалились: «Что вы Солдатова и Смарагдова мучаете: мы все одинаково виноваты» — и прорвались. А мы в это время огрызались, я скажу, довольно бойко отмахивались от наскоков Логунова. Он — свое, мы — свое. Но, видимо, у них уже заранее было принято решение нас не карать, этот спектакль имел некоторое воспитательное значение не для нас, а для райкома и парткома, мол, как же это допустили, чтобы из их епархии вышло такое письмо? Весь запал обрушился на них, а мы остались на втором плане. В заключение Логунов сообщил, что мы — не враги, а заблуждающиеся товарищи, и нас оставили в покое. Институт мы кончили, и это письмо мне никогда потом не инкриминировали. А из комсомола, естественно, выбыли автоматически, но и это сошло...

Что было дальше с Олегом? Он распределился в Рязань (кажется, Сергей назвал этот город, но, может быть, я путаю). Переписывались... Когда я занялся нынешними делами, написал, предложил участвовать. Он отказался — у него, видите ли, Галка... Как будто

Галка у него одного, а у меня никого нет, — обиженно сопнул Сергей. — В общем, я порвал с ним отношения.