Глава 3. «ЛЮДИ КОРОЛЯ»

Антисемитизм сейчас, сегодня

...Опять вынужденный перерыв на несколько дней. После праздников — вопреки моим ожиданиям и всякой логике — чекисты и администрация вдруг ретиво принялись за деятельность (обычно они отдыхают от праздничного напряжения и пьянки).

Попал в ШИЗО (карцер) Азат Аршакян, один из деятелей НОПА (Национальной объединенной партии Армении), удивительный юноша (он кажется именно юношей, хотя женат и говорит про жену: «Он меня с ума свела»), удивительный потому, что естественно соединяет, казалось бы, несоединимые вещи: безумную смелость с мягкостью, отвагу прирожденного бойца с застенчивостью девушки, смекалку политика и открытость души. В знак солидарности с ним в ШИЗО отправился Василь Стус. Оба просили, чтобы зона не соли-даризовывалась с ними, но вчера бастовал второй армянин, «солдат Азата», как его мне рекомендовали на 17-м лагере, и на самом деле упорный, самостоятельный и свыше разумных пределов самоотверженный Размик Маркосян. Он очень болен, и поэтому тут оставаться в стороне было затруднительно: когда Размику зачитали постановление на 6 суток ШИЗО, «фракция умеренных», то есть мы с Солдатовым, решила, что принцип: «Когда честные люди сидят в тюрьме, место справедливых людей тоже в тюрьме» — должен быть проведен в жизнь и мы попросимся в ШИЗО сами, а не посадят — начнем голодовку. Не подумайте, что все это делается из петушиного задора: мне, к примеру, страшно не хотелось прерывать работу над «Заметками». Бог знает, успею ли их вообще кончить, в любой час могут «дернуть» на другую зону, ты себе не принадлежишь здесь. Но есть нечто в лагере сильнее тебя, и остаться в стороне, когда карают друзей, гораздо труднее для нормального человека, чем вмешаться. К счастью, карцер Размику Маркосяну заменили на... больницу. Аврал отменен, напряжение на зоне спало, и можно писать дальше...

* * *

Конечно, я не могу здесь знать подробностей о положении евреев в других странах диаспоры. Поэтому попытки экстраполировать и моделировать (как модно выражаться) исходя из советского опыта какие-то общие закономерности могут показаться читателю наивными. Но в любом случае они способны дать материал для размы-, тления — и этого с меня достаточно.

Евреи, как мне кажется, страдают эгоцентризмом, они часто не умеют (и даже не желают уметь) посмотреть на себя глазами других народов. Поэтому, случается, они искренне считают себя благодете-

 

лями этих других народов или людей и весьма удивляются, встречая вдруг в ответ ненависть, и привычно относят ее за счет «неизбежного» антисемитизма.

Между тем, такая ненависть часто объясняется проще: евреи приглашались в ту или иную страну, чтобы быть «людьми короля», они — лезвие того оружия, которым правители кроили свой народ. Не в этом ли смысл библейской истории об Иосифе, который занимал «великую» должность и был «мудрецом» только в глазах своих земляков, а в глазах египтян он наверняка был негодяем и мучителем, закрепостившим свободный народ. И грехи Иосифа надо было искупать потом Моисею, выводившему с великими жертвами народ из египетской диаспоры в землю Израиля.

Конечно, в Советском Союзе антисемитизм резко ослаб за последние три с лишним десятилетия — с тех пор, как евреев удалили с партийных, высших советских постов, из карательных органов и т. д. Спасибо, большое спасибо коммунистам за это — они сняли с нашего народа не только тяжкое моральное бремя, но и способствовали его национальному самосознанию, значительно облегчили реальное взаимопонимание с народами этой диаспоры. Но заблуждаться все же не следует и сейчас: евреи все еще — «люди короля», все еще используются как лезвие, сами ограничения — собственно, рычаги для того, чтобы поставить их в это положение. И пока это так — антисемитизм неизбежен. Приведу несколько наблюдений.

Незадолго до ареста я побывал в качестве корреспондента в ленинградском пригороде Колпино на лучшем в стране кирпичном заводе. Побеседовав с людьми, понял, что центром власти, мозгом завода является главный инженер — Лев Эммануилович Кац (кажется, я ничего не спутал). Завод был необычным — благодаря инициативе Каца на самой территории его работало три столовых (обычная, пельменная, пирожковая), парикмахерская, ателье проката, пункт химчистки, наконец, сапожная мастерская, где для работников завода бесплатно чинили обувь и т. д. Где еще в Советском Союзе найдешь такие удобства для рабочего прямо на заводской территории?

Кац не лицемерил со мной. Он четко изложил свои социологические соображения. В Колпино мужская часть населения ездила работать на более «выгодные» заводы в Ленинград. На кирпичный завод приходилось заманивать женщин. Заманивать их можно было, предлагая взамен экономию времени на домашних работах.

Он — умный и дельный инженер: на таких держится советская промышленность. Но может ли ему быть благодарным народ, чьих женщин он с помощью своего четкого делового ума сумел загнать на кирпичный завод — «тяжелый завод», как он сам выразился?

Ум властолюбивого человека обычно нуждается в почестях: этим он возмещает отсутствие внутренней моральной опоры. Кац вывесил на заводском дворе графики заводских успехов за пятилетку. Среди многих взмывающих вверх кривых (повышение произво

 

дительности труда и пр.) красовалась одна падающая: фонд заработной платы за пять лет упал с 21 % от общих расходов предприятия до 18 % (эти цифры я хорошо помню). Кац прекрасно работал на «короля», русский на его месте так никогда не работал бы, русский просто бы не удовлетворился при таких способностях такой небольшой должностью, да его никто бы там и не оставил. Но я не удивлюсь, если в Колпине не любят евреев... И не очень обижусь. А как Кац?

Таково положение с должностями инженеров. А другие должности, не связанные прямо с властью или эксплуатацией труда? Ну например, гуманная профессия врача? Что может быть благороднее спасителя здоровья и жизни, а?

«Психиатрия — еврейская монополия, — сказал мне приятель-психиатр, еврей, незадолго до ареста, — только в последнее время, и то в приказном порядке, к нам стали направлять русских». Я был свидетелем, как в столовую Дома творчества литераторов в Комарове (под Ленинградом) вошел невысокий человек с острой бородкой, с острыми серыми глазами, и слышал, как один из литераторов заорал ему: «Главному специалисту по инакомыслящим — привет!» — и тихо пояснил мне: «Это главный психиатр Ленинграда профессор Авербух»...

Много раз мне потом приходилось беседовать с Авербухом на снежных комаровских тропинках. Он — умница, талант, эрудит, жуир, несмотря на свои семьдесят, между прочим, знаток иврита и Торы. И вот этот человек, конечно же, притворяясь, конечно же, болезненно защищая знакомые ему самому изъяны своей жизни и души, говорил нам, группе писателей (кстати, почти целиком еврейской):

— Да, я был в составе комиссии, осматривавшей генерала Григоренко. Конечно, у него есть отклонения от нормы. Ну хорошо, я обращаюсь к вам как к писателям, как к совести человечества. Разве это нормально, когда генерал, профессор, орденоносец, старый член партии, обеспеченный, с возможностями блестящей карьеры, военной и научной, вдруг все это ломает — ради крымских татар. Ну что ему — татары? Кто из вас поступил бы так? Он нормален?

— Вы спрашиваете нас как совесть человечества? Так вот, с этой точки зрения, с этой позиции Григоренко абсолютно нормален, а вот мы все, которые молчим — ненормальны...

Как взвился Авербух! Как бесился и спорил со мной! Но когда один из писателей в шутку предложил ему объявить меня сумасшедшим, пылко возразил:

— Ни в коем случае! Зачем же... Он абсолютно нормален. Может быть, поэтому меня в КГБ не подвергали психиатрической экспертизе?

Помню, как жалко улыбался этот талантливый человек, когда говорил: «Завтра экспертиза в Большом доме. Правда, платят они немного, но все-таки деньги...».

 

...В августе 1976 года на 17-ю зону привезли новичка— Мишу Карпенка, 26-летнего паренька. Некрасивый лягушонок, с белесой, не поддающейся загару кожей, худой, без малейших признаков растительности на лице, он выглядел совсем ребенком. Он и был ребенком. Поняв, что жизнь в Советском Союзе ему не нравится, убежал из воинской части, куда он был мобилизован, и 22 дня шел до границы с Турцией — от Харькова до Ахалпихе — и благополучно перешел ее.

Ему помог в этом невероятном походе именно наивный инфантилизм. Он рассуждал так: если на заводе, где я работаю, — бардак и беспорядок, если в колхозе, где я жил, — бардак и беспорядок, почему должен быть порядок на границе? Бардак — он всюду бардак. И он прошел треть страны, был дважды задержан милицией в те дни, когда по нему уже объявили всесоюзный розыск — и не был опознан, и снова продолжал путешествие к югу. Он нарвался в погран-полосе на старика-доносчика, сообщившего о появлении незнакомца на заставе, — пограничники поленились его искать, не поверили старому дураку. Он подошел к «неприступной» полосе колючей проволоки и сразу заметил, что нижняя проволока цепляется за землю, заземлена, перекусил ее, подкопался снизу — и был таков...

— А собаки, Мишельчик? — спросил я.

— Что собаки? Собака отражает общественный строй государства. Я же видел, когда мы ехали уже на следствие с пограничниками, как один пнул собаку ногой под скамейку, она заскулила — все, она же теперь три года работать не сможет, так с ними и обращаются, как с чужим добром, с казенным, как и со всем остальным на производстве. А собака должна любить хозяина, должна, стараться угодить ему, тогда она хорошо работает.. А эти овчарки только для страху нужны...

Не буду здесь рассказывать о его приключениях в Турции, где его наивность, детская прямота, наоборот, крепко подвели малого: турки сочли выгодным обменять его на какого-то перебежчика-турка. Мишельчик получил 7 лет за «измену Родине», то есть «меньше наименьшего» срока только потому, что даже чекистам было ясно: если бы он действительно совершил «измену» в их понимании слова, никогда бы турки его не выдали. Оказался он в родных стенах и столкнулся с КГБ. Вину свою полностью отрицал («я думал, если буду стоять на своем, турки потребуют меня обратно, значит, я действительно политический — докажу им...»).

— Пыток у них нет, — усмехнулся он невесело, — зато у них. есть сумасшедшие дома. Заперли меня в палату к буйным, я думал, там вправду с ума сойду. Провел в палате четыре недели, исхудал, как скелет, и желудок у меня заболел, а следователи каждый день ездят в больницу и допросы ведут. Я упираюсь, а они спрашивают:

«Ну, ты еще надолго собираешься здесь задержаться?» Я к лечащему врачу, а она говорит: «Не могу выписать, следователь находит в

 

твоем поведении странности». Наконец, назначили комиссию. Собралась вся их еврейская гоп-компания во главе с Лифшицем...

Тут он запнулся и неуверенно глянул на меня. Вырвалось подлинное...

— Как с Лифшицем? С Лунцем, — отвлек я его внимание.

— Лунц, это в Москве, а в Киеве Лифшиц. Сидят вокруг него женщины, в брюках, нога за ногу, курят, друг другу чинарики оставляют — вот что меня удивило больше всего! Такая нечистоплотность. И начинают мне задавать вопросы: «Вот вы объединили в контрольном тесте руку и крыло? Почему?» А я молчу, не могу вспомнить, чтоб я такое сделал. «Может, — спрашивают, — потому что руками, как крыльями, хлопать можно?» — и показывают, как именно... Тут я вспомнил: «Нет, — говорю, — я объединил руку с лопатой, а вы чьи-то, только не мои тесты читаете». — «А кого ты любишь читать?» — «Льва Толстого», — отвечаю. «А ты сам пишешь не хуже Толстого?» — «Вы мне манию величия не шейте. Не пройдет. Я нормальный человек, и вы — я же вижу — не сомневаетесь в этом». Тут они напрямую пошли: «Так тебе что лучше — быть нормальным или больным?» — «Нормальным», — отвечаю. «Вот странно, — говорит Лифшиц, — у нас все хотят, наоборот, быть больными^*, а ты в нормальные лезешь. Подумай хорошо». — «Чего ж мне думать, я здоров и хочу суда».

На следующий день опять врач прищеп, в палату прямо: «Подумай, — говорит, — тебе выгодней быть больным. Полечим годик, а иначе суд, неизвестно, сколько тебе дадут», — «Нет, — уперся я, — пусть суд, пусть лагерь, а сумасшедшим быть не хочу». И еще через день объявляют мне решение комиссии: «Так как состояние здоровья требует дополнительного обследования, оставить в больнице еще на четыре недели». Это уже два месяца будет. Нет, тут я не выдержал, пошел следователю на уступки, и после второго срока меня из дурдома освободили...

Так работают представители гуманной профессии — увы, еврейской профессии. И пусть родная советская власть как можно скорее направит туда по разнарядке русских людей!