2. Людас Симутис

Когда я уезжал с 17-го лагеря, наш ветеран, Пятрас Казимирович Паулайтис, один из вожаков Литовского Сопротивления, отси-

 

девший к тому дню больше 29-ти лет в советских лагерях — из своего общего 35-летнего срока (это я еще не считаю годы, которые он просидел в немецком концлагере) — так вот, пунас Пятрас обнял меня, расцеловал и сказал:

— Вы на 19-м встретите очень хорошего человека — Симутиса. Моего друга.

Соответственно, я полагал, что встречу на 19-м старика, ровесника Паулайтиса и других ветеранов литовской борьбы за независимость, доживавших свои немыслимые сроки в Мордовии, почти потерявших память и способность двигаться, почти потерявших речь и рассудок, такого, каких я уже видал на 17-м.

А мне навстречу вышел молодой, крепкий, черноголовый парень, с красивым, хотя немного одутловатым лицом, с веселыми ясными голубыми глазами (когда приглядишься, видишь, сколько в них усталости), вышел балетной, танцующей походкой (у него — туберкулез позвоночника) и протянул как-то на весу правую руку (она когда-то была парализована):

— Симутис.

Людас моложе меня: к моменту нашей встречи ему исполнилось 42 года. Из них 21 год он просидел в заключении: сначала на спецу, как приговоренный к смертной казни и помилованный 25-ю годами, потом на 19-м.

Ему не исполнилось и шести лет, когда он увидел труп своего отца — летом 1941 года.

— ...После оккупации Литвы на него сделал донос сосед-коммунист, с которым они не ладили. Может, свинья межу перешла или что другое там было — я не знаю. Когда началась война, чекисты стали чистить тюрьму. Они вызывали ночью заключенного из камеры, крепко связывали ему руки за спиной, вводили в другую камеру, где его ждал человек в белом халате врача. Он приказывал: покажите язык. Только язык высовывался, его зацепляли кожаной петлей и закрепляли ее сзади за шею. Говорили, это делалось, чтобы они не могли кричать... Потом их из окна камеры выбрасывали вниз на грузовик и вповалку везли в лес. Там уже стояли машины и, кажется, танки с заведенными моторами: моторы заглушали крики. Начались пытки... Через несколько дней фронт прошел и трупы случайно отыскали: прохожий наткнулся в лесу. Их было 72 заключенных местной тюрьмы и один русский солдат, в форме. Рассказывали, что он не выдержал вида пыток, взбунтовался и был замучен вместе с литовцами... Когда я увидел отца, у него вывалился синий язык, обваренная кожа слезала с лица и рук; потом мне рассказали, что у него были раздавлены половые органы....

Людас был одним из самых мужественных и хладнокровных конспираторов послевоенного «Движения за свободу Литвы»: заподозренный, вернее, выданный предателем еще в 1952 году, он благодаря своей выдержке и осторожности сумел продержаться еще три года в подполье, руководя разветвленной организацией Сопротив-

 

ления в безнадежных условиях борьбы, когда одно мужество самоотречения если не лазать самоубийства, служило нравственной опорой борцов. Когда его вторично выдал предатель, он лежал в тубдиспансере с тяжелейшей формой туберкулеза позвоночника. Так его и арестовали — в гипсовом корсете-«кроватке», вели следствие, судили, держали в камере смертников на нарах без матраса, но — в гипсе На ордере на арест премьер советской Литвы Палецкис наложил резолюцию: «Так как Симутис чрезвычайно опасный преступник, разрешаю его арестовать, хотя он и тяжело болен». Однажды мы заговорили с ним о евреях.

— У нас в Литве плохо относились к евреям, — откровенно сказал он — И я так же относился... Особенно плохо относились до войны и после нее: так получилось, что главные посты в вильнюсском ЦК и руководстве занимали евреи, и ответственность за все, что делали с народом, за то что его лишили независимости, возлагали на них И когда немцы стали сгонять их в гетто, литовцы, в общем, одобряли что. Но потом начались казни, и этого люди не могли понять и принять. Эти казни многих настроили в пользу евреев: вы знаете, что немцы посадили Паулайтиса в частности и за то, что он печатно протестовал против казней литовских евреев.

— Знаю. (Пунас Пятрас рассказывал мне: «Я им говорю: если еврей виноват, казните его. Но как же можно казнить без обвинения, без суда, казнить человека безо всякой вины. А мне гестаповец вежливо так отвечает: герр Паулайтис, идет война, вам лучше не мешаться в ноги между двумя великими армиями...»).

— ...После войны евреи опять заняли места в литовском руководстве...

Я объясняю Людасу механику этого явления: еврейской «семье», как потерпевшей поражение в борьбе за власть в отечественной «мафии», выделялись, естественно, самые худшие куски от пирога власти: Литва, Западная Украина — там, где риск получить партизанскую пулю был особенно велик, а выгоды от портфелей особенно малы...

— И вот, когда меня арестовали, — продолжал Симутис, — дело мое поручили старшему следователю КГБ майору Каплану. Я, конечно, подумал: вот опять этот чужак, еврейский оккупант, взялся за свое грязное дело. Но он так повел следствие... в общем, он очень плохо работал дня своей конторы и своей власти. И тогда я впервые задумался: правы ли мы, плохо думая о евреях... Хороший был человек: он умер четыре года назад. Майор КГБ Каплан...

Майор КГБ Каплан работал с Симутисом в дни, когда его со-племенвикт» были практически повсеместно изгнаны из КГБ и вообще с руководящих и начальствующих политических должностей. Может быть, поэтому он сумел встать выше себя, своей черной жизни, и своим поведением на следствии заслужить уважение и благодарность юного литовца. Антисемитизм был неодолим, когда ка-

 

планы разных степеней стояли у власти и трубили на весь мир, что «антисемитизм в СССР искоренен навсегда». Антисемитизм стал исчезать как раз тогда, когда евреев стали дискриминировать и вопли о советском антисемитизме разнеслись по всему миру. «Вы не шейте, евреи, ливреи...».

...Маленькое забавное отступление. В 73-м году мои дети отдыхали в Литве, в Друскенинкай.

Хозяйкин сын, игравший с ними, однажды рассердившись выругался: «У-у, еврейки!».

— А мы и есть еврейки, — рассудительно ответила моя Наташа.

— Нет, — сразу испугался мальчик — Вы хорошие. Это я просто так сказал.

— Да мы на самом деле еврейки.

— Неправда. Еврейки совсем не такие. Они... —И он обрисовал этих евреек весьма выразительными черными мазками.

Мои котята задумались: они, и в самом деле, были совсем не такие.

Тут моей младшей, Оле, пришла в голову новая идея:

— Папа когда-то говорил, что мы — гибриды...

— Ну! Я же говорил!.. — обрадовался мальчик новому названию.

Он еще знает от взрослых, что евреи — плохие, но уже не знает, кто они такие — эти страшные евреи. Вильнюсская община почти вся, по слухам, уехала в Израиль. И слава Богу, что это так, и слава Богу, что есть куда уехать, и есть возможность зарубцевать нестерпимые раны, которые кровавят сердце...