Еще о себе: вместо камертона

Был такой эпизод.

Летом 1973 года мой сосед, молодой, с задумчивым восточным лицом, с черными до слепящего блеска глазами еврей-инженер, неожиданно предложил:

— Вчера в синагоге зашел разговор: нужно написать книгу об исходе евреев из Союза. Но у них нет подходящего литератора. Я предложил вас, Миша. Они организуют рассказы людей о жизни до Исхода, а вы соберете все и обработаете. Только, — он смутился, — бесплатно...

— За работу по душе я денег не беру.

И вот — встреча с человеком из синагоги... Многое мне не понравилось в той встрече. И то, что свидание было назначено у синагоги, где всегда, по идее, должны дежурить оперативники КГБ, и то, что человек этот пришел на встречу со светлой шатенкой лет на 30 моложе его, — готовым свидетелем для КГБ, если надобность в таковом вдруг возникнет; и то, что на хвосте за нами шли двое патрульных — можно ли сильнее привлечь к нам дежурных оперативников; и тон этого «человека» — тон генерала от конспирации в пиджаке.

Но главное, что оттолкнуло меня, — требование написать будущую книгу в пропагандистском духе, написать о том, как воспрянула почти ассимилированная еврейская молодежь СССР и решила жить в Израиле, несмотря ни на что.

— Извините, — объяснял ему, — но такое я писать не буду. Я уже пробовал собирать материал по этой теме, беседовал с людьми. Они едут в Палестину по разным причинам. У кого-то не сложилась жизнь в Союзе; другие ищут свободу; третьи — новизну, они устали от скуки и пресности существования. Четвертые пробуют отыскать там приложение своих способностей, которые искусственно ограничиваются. Есть, конечно, люди с пробудившимся национальным сознанием — и если вы познакомите меня с такими, напишу о них с великим удовольствием. Но писать ложь во славу сионизма я, простите, не буду. Я и за деньги стараюсь не писать пропаганды, а уж бесплатно — тем более. Что будет на самом деле, то и напишу. Или совсем не буду писать. Пойдет?

Он стал убеждать меня создать героическую эпопею, наподобие эпопеи о воздушном мосте из Йемена в Израиль (кажется, такой был приведен пример).

 

— Нет, — говорю, — это все в моем представлении — советская литература. А я могу писать только правду. Что есть — то есть, а чего нет — того нет, даже если очень жаль, что его нет.

Так мы и не договорились. Потом, на следствии, понял, что в КГБ знали об этой встрече. Была ли то провокация оперативного отдела, уже готовившего меня к посадке с полным джентльменским набором для обвинительного заключения, или они узнали о нашей встрече от меня — через моего приятеля-сексота В., которому я мог рассказать о ней (не помню, рассказал ли?) — не знаю. Да это и неважно.

А вспомнил об этом здесь потому, что уверен: мне по-прежнему следует писать правду (как я ее понимаю, конечно), даже если это пойдет во вред пропаганде. Вполне допускаю, что иногда возможна ложь во имя идеалов — и тех, кто так пишет, я не осуждаю. Эти люди могут стараться возбудить невозможные, дерзновенно-безумные чувства и пользуются при этом всем, что им помогает. Повторяю: я их не осуждаю. Но сам я на это не гожусь. Мое орудие ремесла — правда, даже если она горька и тянет душу вниз, на дно.

Кому это не нравится — ну, пусть он меня не читает. Есть другие литераторы.