ПРЕДИСЛОВИЕ
Когда берешься писать такую книгу, как эта, пожалуй, главная трудность — выбор материала. Ведь как бы ни была коротка человеческая жизнь, как бы ни была она ничтожна во Вселенной, все же и в себе самой эта жизнь кажется бесконечной и безграничной — столько в ней переплетается жизней других людей, миллионов людей, населяющих землю.
И еще одна трудность. После всего, что произошло за последние полстолетия, читатель, возможно, задастся вопросом: «А какой вывод следует из этого? Что следует из этих фактов? К каким принципиальным заключениям и обобщениям пришел автор?». Читатель начнет, пожалуй, читать с последней страницы, а не с первой. А если у него самого уже имеется та или иная точка зрения на события, то он захочет, прежде всего, определить враг ли его или союзник автор этой книги? Я должен сразу оговориться, что такой читатель будет разочарован: отчасти потому, что, несмотря на свой жизненный опыт и знания, я все же крайне осторожен в своих выводах; отчасти потому, что даже те выводы, к которым я все же пришел, я не пытаюсь дать в виде строгих формул (или формулировок) и не пытаюсь
навязать их кому-либо в качестве абсолютных и окончательных истин.
Мое глубокое желание, чтобы эту книгу не сочли политическим обвинением, направленным против кого-либо. Мне не хочется быть ни прокурором-обвинителем, ни представителем защиты. Мне кажется, что ныне мы живем в такое время, когда, прежде всего, нам необходимо знание фактов истории и непредвзятое, объективное и, по возможности, беспристрастное отношение к этим фактам. И если достаточное число людей, знающих о событиях прошлого, честно и открыто скажут обо всем, что они видели, то в конце концов соберется достаточно информации для того, чтобы прийти к правильным выводам. Но даже и тогда задача эта будет нелегкой.
Еще одна опасность, которую я ясно ощущаю: хотя отдельные факты будут верны, все же их сумма не будет отражать всей правды; тогда частичная правда будет выдаваться за общую правду.
И еще мне представляется неверным ставить в центр событий свою собственную жизнь, свою судьбу. При всей неизбежности субъективного подхода к событиям, касавшимся меня лично, все же мне казалось неверным ставить свою собственную биографию в центр книги. Гораздо важнее для меня описать то, что происходило с сотнями тысяч, даже миллионами людей, у которых была общая с моей судьба. Именно такой взгляд сложился у меня в лагерях уже в тридцатых и сороковых годах, и это послужило основой моего сопротивления угнетателям. Официальным объяснением репрессий того времени была якобы их «необходимость » для общего блага, для блага человечества в целом. И таким образом несправедливость по отношению к отдельным людям, их физические и нравственные страдания были только частными случаями. Поэтому следователи во время допросов всегда требовали от жертв репрессий, чтобы те сосредоточивались только
на своих личных обвинениях, не делая обобщений, не касаясь других лиц и положения дел в целом. Я уже тогда считал такое отношение недопустимым и неверным. Я считал, что мне следует понять причины преследований, обрушившихся не только на меня самого, но и на других, понять, почему они достигли таких громадных масштабов. Мне казалось неправильным, чтобы каждый обвиняемый говорил только от себя и о себе, отвечал только за себя лично. В этом я расходился со многими другими жертвами репрессий, добивавшимися только и исключительно того, чтобы доказать свою собственную невиновность в предъявлявшихся им обвинениях. Я отказывался подписывать любые документы, в которых говорилось обо мне, как об «исключении из правила». Перемена отношения ко мне лично не была бы для меня достаточным вознаграждением и компенсацией за репрессии прошлого.
Теперь, как и тогда, я глубоко озабочен судьбой целого поколения, поколения, которое на моих глазах уничтожалось в результате массовых репрессий. Ведь погибали тогда далеко не единицы, не группы или категории людей, не тысячи и даже не десятки тысяч отдельных людей. Нет, уничтожалось целое поколение — поколение, вынесенное историей на гребне величайшей из мировых революций, поколение, через двадцать лет после этой революции или физически уничтоженное или отброшенное в сторону вместе с уцелевшими щепами потерпевшего кораблекрушение корабля. Среди этой массы людей было не только большинство активнейших участников революции, но были миллионы людей, принявших в ней менее активное участие, менее осознавших ее значение, а также такие, которые лишь пассивно поддерживали революцию из-за своей враждебности к «отмирающим классам».
Мне самому, по возрасту, не пришлось быть свидетелем Октябрьской революции. Да я и не жил в России в те времена и по молодости не мог бы быть участни-
ком революции. Но судя по тем бесчисленным свидетельствам, которые мне приходилось слышать как от друзей, так и от врагов ее, революция эта ни в коем случае не была делом небольшой группы людей, хотя бы и в высшей степени энергичных. Нет, я убежден, что в действительности революция была делом не только одного русского народа, но и многих других народов, населявших территорию России.
В этом я расхожусь не только с тем, что было официальной точкой зрения в сталинские времена в Советском Союзе, но и с тем, что принято считать, насколько я могу судить, в некоммунистическом мире сегодня.
Мне, например, вспоминается собрание московской парторганизации в 1933 году. Вероятно, это было одно из собраний по подготовке к предстоящей «чистке» партии. Тогда один из выступавших, сообщая свою биографию, сказал: «Итак, в 1917 году, когда произошла Революция, я...». Тут его перебил председательствующий, старый член партии, подпольщик, которого считали «партийной совестью». Он ударил кулаком по столу и произнес: «Минутку! Что вы имеете в виду, говоря «революция произошла»? Товарищи, — сказал он, обращаясь к залу, — революция не «произошла». Революция была совершена Лениным и другими преданными делу революции большевиками: они ее подготовили, организовали, привели к победному концу!».
По существу, тот же взгляд, приводившийся позднее во всех советских учебниках, разделяется и многими иностранцами: а именно, что революция не была общенародным движением, а делом небольшой группы людей, сумевших захватить власть в стране.
Такой подход уже и тогда показался мне ложным. Он и теперь кажется мне неверным, после четверти века пребывания в Советском Союзе и бесчисленных встреч и разговоров с участниками революции и граж-
данской войны. Такое толкование исторических событий представляется мне в корне неправильным и, на мой взгляд, стоит в одном ряду с такими лозунгами, как «Нет таких крепостей, которых не взяли бы большевики!», лозунгами, рассчитанными на поддержание духа, а не на объяснение исторического процесса.
Мне кажется, что наше представление о движущих силах Революции, как о продукте движения широких масс народа, которое существовало у нас в 20-х годах, ближе к действительности. Если даже и можно говорить о том, что Ленин и окружавшие его большевики «совершили» революцию, все же еще ближе к правде утверждение, что они сами были результатом «совершившейся» революции. Я лично убежден, что существовало движение, которое уже нельзя было ничем и никак остановить и которое, хотя его можно было бы направить по иному руслу, вынесло в первые ряды Ленина и его соратников. Я не хочу умалить значения нескольких десятилетий подготовительной работы русских революционеров, но я утверждаю, что главной причиной победы большевиков в октябре было то, что за них был народ. Здесь не место рассуждать о том, почему воля народа не выявилась в другие моменты в ходе русской революции, например, в момент созыва Учредительного Собрания или в период Гражданской войны (тут сыграли решающую роль иные факторы), но я считаю, что в октябре 1917 года, или точнее, начиная с июля, большевики во многом имели поддержку широких масс народа. Мир, раздел земли, государство Советов рабочих и крестьянских депутатов — все это, мне кажется, соответствовало чаяниям народа, и больше того — именно этими чаяниями и определялись лозунги большевистской партии. Ведь из самой большевистской партийной литературы известно, что до этого их идеи были чистой абстракцией и они приобрели конкретную форму и содержание только благодаря усилиям большевиков найти поддержку
широких масс. Поэтому большевикам и удалось добиться власти
Итак, когда я говорю о поколении, « совершившем революцию», я имею в виду целое поколение русских, которые в 1917 году были в возрасте от 15 до 30 лет, целый народ, подобный тому народу, на который опирался во Франции Робеспьер, а и Англии — Кромвель.
Это поколение и было фактически уничтожено в течение 20 лет. В том, чтобы показать, как и почему такой закат стал возможен, я и вижу свою главную цель.
Теперь несколько слов о тех, к кому обращена эта книга. Над ней я размышлял более 35 лет.
Кто же они? Кто эти люди, к которым я обращаюсь? Во-первых, это те, о которых я ни на минуту не забывал, работая над книгой, но которые никогда не увидят ее. Это те тысячи, которые шли той же дорогой, что и я. Тысячи погибших. Конечно, я не могу говорить за них, но я убежден в том, что многие из них думали и чувствовали так же, как и я. Я ощущаю их рядом со мной и не скажу ничего, что могло бы повредить их доброму имени. Им, в первую очередь, я и посвящаю эту книгу, тому, что ими сделано, и тому, что они надеялись совершить в будущем.
Во-вторых, я обращаюсь к тем в Советском Союзе, кто вступил в самостоятельную жизнь после смерти Сталина. Многое, о чем я пишу, покажется им странным и чуждым, так как время между первым революционным поколением и третьим было временем извращения исторической правды, временем фальсификаций, направленных не столько к оправданию явных преступлений, сколько к тому, чтобы сбить с юлку. Поэтому им следует теперь узнать об определенных истинах, о которых второе поколение догадывалось инстинктивно (то поколение, которое пришло на смену первому революционному поколению, но уже приняло фальсифицированную историческую версию). Сегодня молодые люди не обязаны повторять ложь, их не
заставляют верить ей, они могут смотреть правде в глаза.
И наконец, мне хотелось бы, чтобы моя книга дошла и до гораздо более многочисленной аудитории — до всех людей доброй воли, старых и молодых, где бы они ни были. К моему большому удовлетворению, по выходе на волю мне стало ясно, что множество людей, сознательно или бессознательно, преднамеренно или в силу обстоятельств, обрели жажду познать факты прошлого, беспристрастно оценить его.
По контракту с тем, что было, скажем, двадцать лет назад, теперь множество людей в разных странах, независимо от их политической принадлежности, не хотят мириться с догмами: и не только на Западе, но и в коммунистических странах и даже в самом Советском Союзе. Теперь даже стало модным для приличного человека, прежде чем он выскажет свои взгляды, заявить: «Я не хочу быть догматиком». Какими бы ни были причины такого отношения, ясно одно: догматизм себя совершенно и везде дискредитировал. Повсюду я встречаю людей, которых интересуют не тезисы и не резолюции, и не то, чтобы факты соответствовали этим резолюциям, а то, что действительно происходило или происходит, и они хотят сделать свои собственные выводы. А это внушает мне надежду, что прошлое и настоящее могут быть теперь лучше поняты.
В прошлом именно такой подход был характерным для материализма. Материалистическое мировоззрение считало своим преимуществом и своей силой принятие и анализ конкретных фактов. Однако, в течение 50 лет существования советской власти, включавших 25 лет изоляции от внешнего мира, положение изменилось. Важным и определяющим фактором стала формула: «Так сказал товарищ Сталин». Она стала критерием действительности. Важным и определяющим фактором была не самая реальность факта, а то, соответствовал ли он той или иной цитате.
В течение этого трагического 25-летия были и попытки насадить подобное же мировоззрение и на Западе. Правда, следует заметить, что нацисты и фашисты не начинали с материалистических принципов, и поэтому им не приходилось топтать эти принципы; они начали с того, что провозгласили догмы, раз и навсегда устанавливавшие, по какому пути следует идти «с чистой совестью» их народам. Теперь на Западе и в значительной мере на Востоке этот период пришел к концу. Теперь повсюду можно рассчитывать найти людей, заинтересованных в выяснении исторических фактов.
И им я посвящаю эту книгу.