НАЧАЛО ВОЙНЫ

 

Нам, заключенным, о начале войны не сообщали. Радио в лагере не было. Газет тоже не было. Охрана и администрация лагеря о войне ничего не говорили. Видимо, боялись, что мы поднимем восстание, перебьем охрану и уйдем к немцам. О войне мы догадывались, когда появились немецкие самолеты. При их появлении охрана лагеря пряталась в кусты. И все же из неофициальных источников мы узнали, что началась война с немцами и ближайший наш сосед - Финляндия, тоже вступила в войну на стороне немцев против СССР. Прошло дней десять, как нас не выводили на работу. Кормить стали еще хуже. Суп из соленых огурцов, наполовину уменьшилась пайка хлеба и крупа. Кашу выдавали один раз в сутки. В этом лагпункте у меня с поварами контакта не получалось. Кухню перевели за зону. Обед, ужин приносили в тех же ведрах охранники и у забора передавали бригадирам. Мы не без основания подозревали, что наш паек поедает охрана и администрация. Через забор мы видели, что с кухни в бидонах что-то уносили в дом охраны - ясно нашу еду. Лагерь ворчал.

На вышках появились пулеметы, скрытые еловыми ветками, впрочем, вышки тоже замаскировали. Боялись немецких самолетов. Мы строили различные предположения, что с нами будет. Безусловно, было мнение, что осужденных по ст. 58, как врагов просто расстреляют. И мы были не далеки от истины. Но об этом узнали значительно позже. Да, такое решение предусматривалось. В верхах действительно решался вопрос вывезти нас вглубь страны или расстрелять всех сразу и обязательно при первой же попытке к восстанию и при приближении немцев. Жизнь тысячи людей висела на волоске. Попытка восстания могла быть спровоцирована.

Среди заключенных ходили разговоры о расстреле политических, уголовники считали, что их не тронут, никто ни разу во всяком случае не слышал, не произнес слов о восстании, тем более о переходе к немцам. Мы были полны патриотизма, и готовы защищать свою страну и

 

ненавидели фашистов.

если бы из нас скомплектовали воинский отряд, мы пошли бы смело в бой за Родину. И очень жаль, что нам не верили. В понимании охраны и власть имущих мы считались врагами, нам не доверяли.

Так прошло недели две. Лошадей, работавших на трелевке леса, куда-то угнали. Осталась одна для подвозки воды и продовольствия. По неясной причине и эта лошадь пала. Воду на питание стали носить в ведрах с речки. Однажды нас человек пять с ведрами повели за водой. Конвоиры -пожилой мужчина и молодой паренек. Набрали в ведра воды, я скинул с себя рубашку и помылся до пояса. Мы стали умолять конвоиров разрешить искупаться. Без одежды, голые, никуда не уйдем, да и куда идти. К нашей радости старший конвоя дал согласие. Быстро сбросив свою одежду, мы оказались в реке. 0 ! Какое счастье, какое блаженство искупаться в прохладной речной воде. Мы как моржи ныряли и фыркали. Я позже много раз бывал на Черноморском побережье, загорал и купался, но такого наслаждения, как в речке Онда, будучи заключенным, никогда не испытывал.

Мы были бесконечно благодарны конвою за предоставленное удовольствие и до сих пор мне непонятно, из каких чувств смилостивился конвой. Возможно, у них проявлялось человеческое чувство жалости, сожаления к себеподобным существам, и не верили, что мы враги. Именно от нас, политических, меньше всего бывали неприятности и почти не бывало случаев побега, как среди уголовников.

Бодрые, веселые с полными ведрами воды мы возвращались в зону. В тот же день немецкие самолеты пролетали на низкой высоте через наш лагерь. Один из охраны выстрелил в самолет. В ответ на выстрел два самолета развернулись и из пулеметов "чесанули" по вышкам и зданиям охраны. Немцы по своим источникам хорошо знали про лагерь с заключенными. Ни одна пуля не попала в зону лагеря, но вышки с часовыми были

 

разбиты в щепки, пострадали и дома. Сделав несколько заходов, самолеты улетели. Мы из палаток наблюдали за происходящим.

Мы узнали, что из числа охраны были убитые и раненые, но кто и сколько узнать не удалось. В этой зоне мы прожили еще дней десять. Самолеты еще несколько раз пролетали, но в них уже никто не стрелял и они также.

Из палаток нам разрешалось выходить только по необходимости. Всякие хождения по зоне из палатки в палатку запретили. Уголовников от нас переселили в отдельную палатку и через пару дней куда-то перевели. Подозрения и тревога в физической расправе с нами усилились, по лагерю поползли разные нелепые слухи, будоражившие всех. Даже самые оптимисты и бывшие коммунисты-ортодоксы стали выражать тревогу.

Общеизвестно, что летние ночи короткие, а на широте Онды ночей почти не было. Весь наш лагерь ночью построили на средние зоны, предупредили о применении оружия в случае попытки к побегу. Ворота зоны открылись и нас повели по проложенной лежневке. Лежневка - это дорога, покрытая круглыми бревнами. Сухой паек не выдавался, следовательно, наш путь не должен быть продолжительным. Шли лесом, где удобно нас ликвидировать - расстрелять. Неизвестность поражает всякие домыслы.

Шли почти сутки, устали, несмотря на короткие отдыхи. Лес кончился, показалось чистое место. Затем за пригорком увидели воду - шлюз - часть Беломорканала. Из строений было всего два или три небольших здания. К береговым креплениям стояли пришвартованные две баржи и катерок. Нас погрузили в эти баржи, люки закрыли. В трюме барж резко пахло какой-то кислятиной, рыбой. Окон не было. Трюм заполнился полностью, бежать места нет. Можно только стоять. В каждой барже было по несколько сот человек. Под ногами устроен досчатый настил, под которым при качке хлюпала вода. Конвой, разумеется, разместился на верхней палубе. Я почувствовал, что баржа дрогнула и двинулась с места. Нас повезли опять в неизвестное - тревожное.

 

Мне уже два месяца, как исполнилось 18 лет, из которых более года я был в заключении.

Неожиданно мы услышали взрывы. Баржа остановилась, затем резко подпрыгнула, закачалась и повернулась набок. Мы все попадали. Поднялись крики, ругань, цеплялись за что придется, поднимая один другого, все потянулись к верху. Люк открылся, в нем показался ствол автомата, охранник закричал: "Всем замолчать" и по одному вылезать из баржи через люк наверх и на берег.

Когда я выбрался, то увидел, что вторая баржа, задрав носовую часть вверх, наполовину была в воде и в ней барахтались люди. Позднее мы узнали, что наши баржи подверглись бомбардировке с немецких самолетов. Баржи с заключенными приняли за воинские по наличию солдат /охраны/ на верхней палубе.

Когда все оказались на берегу, я увидел, что нас стало значительно меньше. Сколько погибло, утонуло не знаю, но не один десяток - это точно. Охрана слазила в трюмы барж проверить, не остался ли кто в них. Нас построили в колонну и опять пошли вперед. Шли какими-то перелесками, переходами и на вторые сутки пришли в Беломорск. Загнали в зону, обнесенную забором с колючей проволокой - бывший ликвидированный лагерь. На нарах в палатках разместились кто как сумел. Своих товарищей по лагерю я не нашел. Где они, что с ними, не знаю. Больше их никогда не видел.

Утром нам выдали хлеб, покормили щами, кашей и дали кипятку, которого так давно не пили. Про сахар, конечно, и речи быть не могло. В тот же день нас посадили в неизменные телячьи вагоны для заключенных и поехали. Все делалось быстро, чувствовалась спешка, торопливость во всем. Но что удивительно, охрана не злобствовала и не ругалась. В нашем вагоне оказалось два узбека - врач и фельдшер. Они лежали рядом на верхних нарах у зарешеченного окна. От кого-то они узнали, что я фельдшер и позвали меня к себе. Я разместился рядом с

 

ними. Врач был мужчина лет 45-50, почти лысый, типичное узбекское лицо с какой-то привлекательной интеллигентностью. Второй узбек был лет тридцати, высокого роста, крепкого телосложения, с густыми черными волосами и крючковатым носом. Ко мне они относились доброжелательно, говорили чисто по-русски и редко между собой на узбекском. Они осуждены как басмачи, по неизменной 58 статье. Находились в Ондлагере, но в другой зоне, чем я. По внешнему виду выглядели для заключенных неплохо. После взаимных распросов о себе меня угостили хлебом и чаем. Напротив нас тоже на верхних нарах поместился мужчина лет сорока, с наглыми глазами. Он на весь вагон ругался матом, двух человек согнал с верхних нар вниз на пол, чтобы свободней разместиться самому. Нас всех обозвал врагами народа, сволочами и т.д. Себя он называл вором в законе. В лагере за отказ от работы еще раз осужден по ст. 58 п.14 - контрреволюционный саботаж. Среди нас оказался случайно. Человек явно не нашего круга, плюющий на совесть, на честь, и явно смахивающий на провокатора. Когда он увидел, что мы закусываем хлебом, потребовал себе с угрозами в наш адрес. Врач-узбек что-то по-своему сказал фельдшеру-узбеку. Последний быстро соскочил с наших нар, поднялся на противоположные, схватил этого вора за шиворот, дал ему несколько хороших оплеух и сбросил вниз на пол, а на его место легли те, которые были прежде согнанные им вниз. Горе - "герой" после полученной трепки притих и молча уселся внизу. Все в вагоне свободно вздохнули, так как этот мерзавец терроризировал, издевался и пытался отбирать последнее.

После возвращения на место я молча пожал узбеку руку. Жаль, что не помню их имен.

Мы по мосту переехали какую-то речку и остановились на другом берегу. Рядом с железнодорожным полотном пролегала невысокая песчаная гора. Из ее осыпавшегося склона, как раз напротив нашего вагона, видны были человеческие кости ног, торчавших в разные стороны. Заклю-

 

ченных, умерших на строительстве железной дороги, хоронили тут же, зарывая без гробов в песок. Сколько тысяч таких безвестных могил раскидано по безлюдным просторам самой свободной, самой прекрасной страны - Советский Союз. На тягостные, неприятные думы навели эти торчащие кости. Что ждет меня впереди? Где будут лежать мои кости?

 

Лежите, друзья. Вы в далеком краю.

Зарыты рукою недруга

И холмик над Вами нарыт небольшой,

Зимой над ним воет лишь вьюга.

Лежите в земле без белья и гробниц,

Сырою землей завалены.

И надписи нет кто, откуда Вы есть,

Лишь под литерным списком

В журнал занесены.

 

Здесь нам выдали очередную пайку хлеба и воду. Как только открылась дверь вагона, "наш герой" закричал, запричитал, чтобы его перевели в другой вагон, потому что здесь собрались одни враги и его убьют. Охрана его просьбу удовлетворила, перевели в другой вагон, а мы все были рады, что избавились от негодяя.

К утру третьих суток мы прибыли в Архангельск. В Архангельске нас выгрузили из вагонов, затем вынесли мертвых, которых набралось пятнадцать-двадцать человек. Подошла машина, трупы побросали в кузов и увезли. Нас, построив в колонну, повели куда-то на окраину города. Позднее мы узнали, что это местечко называлось Бакарица. Поселили в палатки по 150-200 человек. По обеим сторонам и в середине палатки были построены двухъярусные нары. Между досками щели до двух сантиметров ширины. Постели конечно никакой. Даже нет соломы или сена. Перед входом в палатку стояла металлическая круглая печка и рядом сырые дрова. В печке дрова горели плохо и дым заполнял палатку. До противоположного конца палатки тепло почти не доходило. Сразу же у печки обра-

 

зовался круг людей, жаждущих получить хотя бы часть тепла. Но тепло нужно всем. Поэтому у печки образовалась толпа и с криком, руганью, матерщиной кто сильней, тот и занимал место у печки. Как всегда, впереди были воровские главари - паханы и их сподручные.

Мы, десять человек, вместе прибывшие из лагеря "Надвонцы", все осужденные по 58 статье /политические/, заняли место на верхних нарах, где-то посредине палатки. В ярусе от столба до столба помещалось как раз 10 человек. Ужинать ничего не дали. Сказали, что нам уже за этот день выдан сухой паек при погрузке в вагоны в Беломорске. Сухой паек - это 500 граммов хлеба, селедка.

Утром, после проверки, распределили по бригадам, в каждой по 25 человек, назначили бригадиров из числа более нахальных и сильных. Назначали в бригады по списку. Поэтому места на нарах вновь пришлось менять. В нашей десятке о! удача, заменили всего двух человек. Наш "костяк" остался вместе.

Бригадиров вызывали за хлебом. Хлеб, разрезанный на пайки, складывался в пустые мешки, довесочки прикалывались палочками. В мешках хлеб крошился, да бригадир еще и умышленно его мял, так как крошки оставались ему. Один из членов бригады отворачивался, бригадир доставал пайку, а отвернувшийся называл кому эта пайка.

После раздачи хлеба принесли в бачках кипяток, по бачку на бригаду. Выдали опять по селедке на человека. Кружки, ложки - забота лично каждого. Тарелок, мисок вообще не существовало. Все обзаводились котелками из жести. Котелок был важнейшей личной ценностью. Он всегда был привязан к поясу. Куда бы ни шел - котелок с собой. В обед капустные щи и пшеничная каша. Раздавал из бачка бригадир. За баландой и кашей на кухню с бригадиром шли два помощника - охрана, чтобы по дороге не отобрали бачки с пищей. Такое случалось. Вторично же на

 

кухне не давали и разумеется дать не могли.

На второй или третий день нашего прибытия в Архангельскую пересылку ночью меня разбудил сосед по нарам и шепотом предложил совершить побег из лагеря.

Лагерь - зона, где находились палатки и землянки, был обнесен двухметровым забором, с колючей проволокой и несколько рядов по верху забора и с обеих сторон забора. По углам стояли сторожевые вышки, а вдоль забора светились электрические лампочки. Я подумал и отказался от побега, так как, кроме преодоления забора и охраны, не было никакого плана дальнейших действий. Неизвестно куда бежать, чем питаться, какие населенные пункты впереди. Практически никакой подготовки нет. При таких условиях, даже если удастся преодолеть забор, то побег все равно обречен на неудачу. После моего отказа сосед сказал, чтобы я молчал, никому не говорил. Ночь я уже не спал. Слышал, как ворочался сосед, но никуда не уходил. Больше мы с ним на эту тему не говорили.

На вторую ночь под утро нас разбудил выстрел. Раздалась команда: "Подъем, всем строиться!" Началась проверка по формулярам для уточнения личности, совершившего побег. Так выяснилось, кого конкретно нет. Установили, что недостает двух человек - моего бывшего соседа по койке и еще одного. Фамилий их не помню.                           

После проверки весь строй провели под усиленной охраной с собаками мимо вахты-ворот в зону. У ворот лежал в крови мертвый мой бывший сосед и рядом сидел на земле со связанными руками, с окровавленным лицом второй. Оказывается, они вдвоем этой ночью совершили побег, в результате один был убит, второй ранен. Его будут судить, а затем ждет лагерь, строгого режима.

Убитого и раненого показывали всем в назидание, чтобы видели, к чему приводит попытка к побегу.

После побега, как правило, режим ужесточился для всех, поэтому неудачников - беглецов в основной массе заключенных ругали, ибо их

 

отчаянный поступок отражался отрицательно на всех. Вид истерзанных беглецов действовал удручающе. Хорошо, что я отказался от побега. Мысль быть убитым, искусанным собаками, была не из приятных.

Я стал искать своих знакомых узбеков и вскоре нашел.

В небольшой, отдельно установленной палатке размещался медпункт. Здесь и оказались мои новые друзья. Меня встретили радостно и предложили жить вместе с ними. Я согласился.

Медикаментов почти не было. Да и за медпомощью обращались единицы. Зам. медпунктом был вольнонаемный врач в звании старшего лейтенанта. В медпункт он приходил на несколько минут в день. При необходимости приносил бинты, йод, марганцовку, раствор которой применялся и при перевязках, и давался пить при расстройствах желудка. Уникальное лекарственное средство.

Через несколько дней все прошли медицинскую комиссию. Признанных здоровыми, переформировали по новым бригадам, которые выводили на работу в порт. Зачислили и меня в рабочую бригаду.

У причала в порту стояли разные баржи, катера, а на рейде два больших корабля "Диксон" и "Красин". Из железнодорожных вагонов в баржи грузили различные грузы в ящиках, мешках, тюках. Разгрузочно-пог-рузочные работы выполняло несколько бригад заключенных. После того, как баржа полностью загружалась, катер-буксир подтягивал ее к одному из кораблей и груз из баржи переносился в трюмы корабля.

Однажды мы грузили мешки с мукой и крупой. Несколько человек из вагона мешки подавали стоявшим внизу, а они несли на плечах мешок в трюм баржи. При погрузке в трюм мешки с мукой, а второй с крупой "порвались". Часть муки и крупы высыпалась и конечно мы воспользовались "несчастным случаем" и наполнили свои карманы. Ведром достали воды из-за борта, развели тесто и на костре напекли лепешек, благо работали в общем сцеплении и рядом охраны не было, а наблюдавший

 

за разгрузкой экспедитор или кладовщик для нас не имел никакого значения. Он сам помогал нам, в сумочки набрал крупы и себе.

Погрузочными работами мы занимались несколько дней. Бригады плотников работали на кораблях, строили в трюмах сплошные настилы -нары.

Настал день, когда после очередной формулярной проверки началась погрузка в корабли уже живого груза - заключенных. К нам дошли сведения, что повезут нас на острова Новой Земли - Маточкин шар. Многие даже не представляли, где этот загадочный "Маточкин шар", что за работы предстоит выполнять?

Я попал на корабль "Красин". В трюме его поместилось несколько сот человек, точно не знаю. В трюме вдоль бортов сплошные трехъярусные нары. Посредине трюма узкий проход. В конце трюма два "гальюна" - туалеты. На нарах было приказано ложиться головой к проходу, ногами к бортам. Вверху у трапов отверстия закрывались решеткой на замок. Разумеется на палубе корабля была охрана - солдаты с винтовками. Таким образом, мы были полностью и надежно изолированы. Кругом вода и кусочек неба вверху в решетке.

В зоне, перед погрузкой на корабль, нас покормили обедом, но привычный в этапах сухой паек - хлеб с селедкой - не выдали. Следовательно, кормить будут в трюме на корабле.

Первым отошел в море "Диксон", через несколько часов почувствовался усиленный стук двигателей, наш корабль дрогнул, слышно, как волны захлопали по бортам. Началась небольшая килевая качка. Мы были в море. Несмотря на работавшую вентиляцию, в трюме было душно. Вентиляторы не успевали вытягивать удушливый воздух несколько сот ртов, пот и зловоние.

Сначала в трюме слышался негромкий разговор, затем все стихло. Сколько часов так прошло, не помню, так как заснул.

 

Проснулся от криков, ругани, стонов. Корабль резко качало с боку на бок. Несколько человек упало с нар в проход на пол. Раздавались проклятия и ругательства. Шум двигателей почти прекратился. На верхней палубе слышна была какая-то беготня, резкие выкрики. Что-то произошло. Но что непонятно. Неужели кто-то из трюма совершил побег, который так встревожил экипаж и охрану корабля. Никто ничего не понимал.

Стук машин двигателя усилился и почувствовалось, что корабль ускорил ход. Нам никто ничего не объяснил. Через решетку трапа видно, что была ночь. Решетка трапа стала все резче вырисовываться, становилось светлей. Наступил второй день нашего плавания.

В трюм в корзинах для каждой бригады спустили хлеб, а в бачках кашу и воду. Не обошлось без драк и потасовок. Кто-то взял две пайки хлеба, кому-то не досталось. Мы со своим звеном держались, дружно охраняя хлеб и кашу, поэтому получили все полностью, без драки и эксцессов.

Вдруг мы почувствовали, что двигатели перестали стучать. Загремели якорные цепи, и корабль остановился.

Через несколько часов открылась решетка люка, раздалась команда побригадно подниматься наверх, на выход с вещами. Когда подошла наша очередь и мы поднялись на палубу, я увидел портовые краны, железнодорожные вагоны, здания. Все было знакомо. Оказалось, что корабль возвратился обратно в порт Архангельск. Второго корабля "Диксона" рядом не было. Началась погрузка в баржи, а из них на берег, в строй и мы оказались в той же зоне, из которой ушли на корабль.

Как не содержатся в секрете различные тайны от нас, но все равно через определенное время по своим связям и каналам получали информацию, мгновенно распространившуюся по лагерной "почте". Так нам стало известно, что шедший впереди корабль "Диксон" наскочил на мину

 

и затонул. На шлюпках удалось спасти часть команды, но заключенные в трюме все утонули. Мир праху их. Такая же участь ожидала и нас. По радио командир корабля получил указание вернуться в порт и мы благополучно оказались в Архангельске. Счастье выпало нам. Лагерь "Ма-точкин шар" не получил дармовую силу.

Наступили холода. В палатках, несмотря на установленные дополнительные печки и круглосуточную их топку, было холодно. Кормить стали хуже. Норму хлеба сократили до 400 граммов в сутки. Горячая пища - в основном рассольник и щи. Кашу давали один раз в сутки - вечером. Утром кусочек отварной или соленой трески. Для особенно истощенных, ослабленных выделили отдельную палатку с названием стационар. В нем были два врача из числа заключенных, причем одна была женщина. Меня взяли санитаром.

Стационар мало чем отличался от остальных палаток. Медикаментов не было. Моя основная работа заключалась в том, чтобы получать с кухни пищу, раздавать находившимся в палатке на нарах, помогать сходить в туалет, кто сам уже не в силах и на носилках выносить умерших в спецпалатку для мертвецов. Окоченевшие, застывшие трупы складывались как бревна на повозку, при выезде за ворота охранник каждый труп кувалдой бил по голове. Хоронили за городом в лесу без гробов,  кто в чем был одет. Для похорон выделялась специальная бригада, получающая дополнительный паек. Я в такой процедуре участия не принимал. Места, куда вывозили мертвых для захоронения, не знаю.