ГЛАВА 4

 

Москва. Встречи с друзьями. Сталинцы переходят к решительным действиям.

Торжество холуев на XV съезде. «Революционная целесообразность» выше закона

 

Рано утром прибыл в Москву, с вокзала отправился к Николаю Вихиреву. На этот раз застал его дома. Он собирался на работу, но успел сообщить мне, что на XV съезде партии было утверждено решение Пленума ЦК и ЦКК об исключении из партии Троцкого, Зиновьева, Каменева, Раковского, Сосновского, Смилги, Бакаева, Дробниса, Радека, Сафарова и многих лидеров как прошлых, так и сегодняшних оппозиционных групп, людей, близко стоявших к Ленину в октябре 1917 года, популярных в международном рабочем движении. Я успел сказать Вихиреву, что и я уже стал беспартийным. Вихирев отправился на работу в Наркомпрос, а я, оглушенный последней новостью, — к моим возможным работодателям, заказчикам различных статей для публикаций в журналах. Я понял, что начался новый этап борьбы за власть, сталинская клика перешла к решительным действиям.

В этих условиях мне трудно было рассчитывать на большие заказы, все редакторы будут осторожничать. Свои визиты я начал с Вячеслава Павловича Полонского, редактора журнала «Печать и революция», договорился о возобновлении сотрудничества. Затем отправился к старому знакомому, директору института Маркса и Энгельса Давиду Борисовичу Рязанову. В это время начали печатать полное собрание сочинений Плеханова, и Рязанов предложил мне написать к этому изданию развернутую рецензию. Это была большая и интересная работа не менее чем на месяц. Я назвал свою рецензию так: «Какой Плеханов нам нужен» — и проводил в ней мысль, что нам нужен не только Плеханов-философ, но и Плеханов-политик, который прекрасно прогнозировал развитие общественных процессов. В дальнейшем Рязанов обещал обеспечить меня работой по редактированию и переводами с немецкого.

 

В основном решив на первое время дела по работе, вечером отправился к Паше Куниной и Владимиру Косиору, которые всегда были в курсе всех последних событий. Дверь открыла встревоженная Паша, за столом, как часто бывало и раньше, сидела Надя Полуян, жена Ивара Смилги. Но на этот раз я увидел не прежнюю, всегда оживленную Надю, ее голова была низко опущена, и она незаметно смахивала слезы. Мужа Нади, Ивара Смилгу, старейшего большевика, одного из организаторов отрядов латышских стрелков, выслали из Москвы в административном порядке. Паша попросила меня рассказать о Дине, о жизни в Ленинграде и о моих злоключениях в Кунгу-ре. Я последовательно изложил события последних месяцев, в красках обрисовал процедуру исключения меня из партии, особо остановился на председателе Кунгурской партийной Контрольной комиссии, творящем в районе суд и расправу. Отметил, что именно такие, как этот председатель, стали главной массовой опорой сталинистов.

Пришли Владимир Косиор и старик Эльцин. Эльцин сел в кресло, а Володя Косиор, засунув руки в карманы — это была его любимая поза, — шагал по квартире. Женщины уставились на него, ждали новостей. В это время новости приходили каждый час. Вначале ни старик Эльцин, ни Владимир не проронили ни слова, в комнате было очень тихо. Владимир остановился в середине комнаты, откашлялся и своим шепелявым голосом заявил:

— Троцкий малодушничает, а мне известно, что уж отдано распоряжение о его аресте... Вместе с ним и нас всех прикончат... Вот и восторжествует окончательно ленинская теория о вреде группировок и фракций.

Дальше шел разговор в таком духе: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков и Томский продолжают миндальничать с восточным сатрапом, на что-то еще надеются. Старик Эльцин подал реплику:

— Кончилась комедия и с Бухариным, оруженосцем Кобы, он и его угробит.

Заговорили о бухаринских учениках — Слепкове, Астрове, братьях Марецких, Угарове и Стецком, — эти сейчас из кожи лезут вон, всячески стараются отречься от Бухарина и приспособиться к новому «теоретику». Эти преуспевающие молодцы сейчас схватились за сталинскую идейку — борьба на два фронта. Старик Эльцин пошутил: «Эти красные профессора — красные, как редиска, сверху красные, а внутри белые». Такую шутку я слышал не впервые. Когда-то деникинский генерал Слащев, став-

 

ший на сторону советской власти, сказал Троцкому, что он тоже красный, а Троцкий ответил ему, что он «красный, как редиска». Я уже упоминал о трех братьях Косиорах, все они после революции занимали ответственные посты, особенно Станислав. Но Владимир отличался от своих братьев большей независимостью и способностью к политическим прогнозам. И вот сейчас он бросил в адрес своего брата фразу, полную сарказма.

— Мой братишка Стасик, — сказал Владимир, — оказался на ХХ съезде партии самым «отчаянным демократом», он допускает возможность дискуссии при следующих условиях. Первое: когда несколько областных организаций захотят дискуссию; второе: если в ЦК не будет твердого большинства и третье: когда ЦК разрешит дискуссию.

Мы все расхохотались, я подал реплику:

— Третье условие полностью исключает два первых. Володя, я знаю, что ваш братишка никогда не прочитал ни одного учебника по логике.

Володя мне ответил:

— Мои братья никогда не изучали логики, они только принимали на веру законы материалистической диалектики... Сталинский лозунг борьбы на два фронта и выражает диалектический закон борьбы противоположностей.

Мы снова расхохотались, даже Паша и Надя Полуян смеялись. Прав был Шекспир, когда в самые трагические моменты выпускал на сцену шута — это он делал, чтобы снять напряжение психики у зрителей.

Старик Эльцин подал реплику:

— Ленин еще в подполье нас учил: кто не с нами, тот против нас.

Я ответил Эльцину:

— Сейчас эту формулу надо изменить в таком духе: кто не со мной, тот против меня.

Снова воцарилось молчание, особенно печальны были Паша и Надя Полуян. Они как бы своим тонким женским чутьем угадывали сущность разыгрывающейся драмы. Кто-то из философов говорил о шестом чувстве, но забыл прибавить, что это чувство присуще именно женщинам. Мне неизвестна судьба жены Смилги и ее детей. Но мне известно, как трагически закончили свою жизнь Паша Кунина и ее муж. Но об этом будет сказано ниже.

Я знал, что Владимир Косиор через брата Станислава всегда получал самую свежую информацию о происходящем

 

на партийных съездах, поэтому попросил его познакомить меня с материалами только что закончившегося XV съезда. Владимир дал мне кое-что почитать.

18 ноября 1927 года решением пленума ЦК были исключены из партии Троцкий и Зиновьев, один из них еще недавно возглавлял армию, другой — III Коммунистический Интернационал. XV съезд партии безоговорочно подтвердил это зловещее решение. Ни один голос на съезде не поднялся в защиту двух самых близких соратников Ленина. Важно отметить, что в Президиуме XV съезда сидели Бубнов, Бухарин, Гамарник, Зеленский, Станислав Косиор, Рыков, Томский, Угланов, Чаплин, Чубарь, Чудов. Я специально перечисляю всю эту группу влиятельных и популярных членов ЦК, чтобы подчеркнуть, как они были близоруки, голосуя за исключение Троцкого и Зиновьева из партии.

Секретарь Московского комитета партии Угланов буквально захлебывался от восторга, расхваливая «мудрую политику» Сталина, он обливал грязью лидеров оппозиции, распространялся о «меньшевистско-бауэровском» банкротстве оппозиции. Этот «вождь» московских большевиков в декабре 1927 года не подозревал, что то же самое обвинение скоро будет использовано против него.

Христиану Георгиевичу Раковскому, известному в международном рабочем движении, блестящему оратору, бывшему председателю Украинского Совнаркома и крупнейшему дипломату чичеринской школы не дали и рта раскрыть на съезде. Раковскому с мест кричали: «Он думает, что здесь Женева», «Будет вам капут». Кто же это кричал? Павел Постышев. Раковскому кричали: «Наглая ложь», «Кончай, довольно, оппозиция дала сведения буржуазии». Кто же подавал эти реплики? Скрыпник, скоро покончивший самоубийством, и Голощекин, расстрелянный в 1937 году. И еще: «Вы агенты мировой буржуазии», «Вы несчастные изменники», «Долой, долой!» Делегаты требуют удалить Раковского с трибуны, их не интересует его мнение, и это весьма характерная особенность делегатов...

Член партии с 1903 года, любимец ленинградских рабочих Григорий Евдокимов не успел и рта раскрыть, как ему начали кричать: «Ты хочешь свободу для меньшевиков», «Меньшевистской свободы не дадим». Евдокимов хотел зачитать свою декларацию, раздаются голоса: «Ты без шпаргалки не можешь?» Сталину и его клевретам можно говорить по шпаргалкам, а рабочему Евдокимову нельзя. А ведь очень скоро все партийные чиновники сверху донизу будут говорить по шпаргалкам, составленным их секретарями.

 

И вот из рядов поднимается широкоплечий человек, он двигается размеренным шагом, взбирается трибуну. Его внешний облик напоминает легендарного Илью Муромца. Это начальник московского гарнизона, старейший большевик, герой Гражданской войны Николай Иванович Муралов. Он своей простотой, логичностью убеждает делегатов выслушать другое мнение. Но стоило ему только высказать свою мысль, как подняли писк и крик. Но этот крик блеющих овец перекрыл бас Муралова. Он сказал, что даже в военные годы, когда нам угрожала внешняя и внутренняя контрреволюция, в партии была критика, критиковали самого Ленина. В течение двух лет шла однобокая дискуссия, наблюдалось однобокое освещение всех вопросов, Центральный Комитет занимался демагогией и клеветой. После этого истерические ноздревы и смердяковы завыли: «Вы, меньшевики, изменники рабочего класса». Муралов спокойно отвечал: «Я критикую не ради подхалимства». Да, Николай Иванович Муралов раскрыл в своем выступлении сущность XV съезда. Это был съезд подхалимов, демагогов, сталинских прихлебателей, жалких трусов. Эти люди могли стать опорой любого авантюриста. Гитлер в Германии опирался на такую же свору.

О грядущей трагедии для партии и страны предупреждал старейший большевик, председатель Ленинградской контрольной комиссии Бакаев. Он предугадал, что начинается второй акт драмы, который неизбежно закончится трагедией. Привожу дословно его слова: «Я обращаю внимание съезда на то противоречие, в котором товарищ Бухарин находится с товарищем Сталиным». Это заявление Бакаева делегаты съезда встретили ревом и кричали Бакаеву: «Врешь, Бакаев, как тебе не стыдно!..» А Бакаев вовсе не врал, не занимался пустой болтовней, а имел точные сведения, что ЦК готовит петлю для Бухарина и его сторонников. Бакаев это знал, а теоретик Бухарин не знал. Формально это будет вопрос о кулаке, о старом бухаринском лозунге «обогащайтесь». Но это только формальный повод.

На самом же деле речь шла о власти в партии, правым казалось, что после разгрома Троцкого и Зиновьева им легко будет овладеть руководством в партии. Какая была исходная позиция у правых? Они исходили из того, что Сталин и его группировка в рабочем классе и в партийной массе не пользуются никаким авторитетом. Тем более что масса знала о предсмертном предложении Ленина срочно снять Сталина с поста генсека. Эта исходная позиция правых скорее носила психологический характер, чем политический. А психология в политической

 

борьбе слабый аргумент, здесь решает сила, опора на аппарат и карательные органы. Ни правые, ни левые не учитывали значения этого аппарата. Уже к XV съезду партии ЦК и ОГПУ слились в единый аппарат. Восторжествовал полицейский социализм в духе национал-социализма Гитлера.

По указанию Сталина одним росчерком пера были исключены из партии 75 человек старых большевиков. Всем, кто привык думать, стало ясно, что сталинский ЦК стал на путь фашизма. Но сталинцы в своей борьбе против троцкистов продолжали опираться на правых — Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и др.

Лидеры оппозиции занимались схоластическими спорами о роли кулака, о возможности построения социализма в одной стране. А Сталин в это время на все ответственные партийные и государственные посты сажал верных ему людей. Л. Б. Каменев на XV съезде говорил, что деревенский кулак срывает все социалистические планы. Это была неправильная, даже наивная установка. «Кулак» и «подкулачники» думали в это время не о политике, а о создании рационального сельского хозяйства. Оппозиция, считавшая кулака силой, враждебной революции, только лила воду на мельницу сталинской группировки. Чтобы вырвать из рук оппозиции лозунг о необходимости борьбы с кулачеством, Сталин перекрыл эту позицию лозунгом «ликвидация кулачества как класса».

В 1927 году готовился удар по всему крестьянству. Столько болтали о союзе с крестьянством, о недооценке роли крестьянства троцкистами, и вдруг свирепый и кровожадный лозунг — «ликвидация кулачества как класса». И крестьян начали громить, страна была поставлена перед катастрофой. Голод косил людей.

Экономист Бухарин прекрасно понимал, что Сталин ставит страну на грань катастрофы. Но Бухарин-политик в это время помогал Сталину и его клике расправляться с оппозицией.

На большом художественном полотне имеет значение не только общий фон, но и детали, часто ускользающие от поверхностного наблюдателя. Когда Л. Б. Каменев на XV съезде заявил, что оппозиция будет мужественно защищать свои взгляды, член Центральной контрольной комиссии Сольц бросил реплику: «И меньшевики защищали свои взгляды мужественно, сидели в тюрьме за них». Что хотел сказать этой репликой Сольц? Не то ли, что защита взглядов, не совпадающих со взглядами ЦК, неизбежно ведет мужественных людей в тюрьму?

 

Любопытно отметить, что Ворошилов, бывший слесарь Гартмановского завода, на XV съезде партии требовал, чтобы оппозиция стояла на коленях и просила пощады. Откуда такая мысль у пролетария? Конечно, такая мысль унаследована Ворошиловым от его бывшего хозяина Гартмана. Гартман всегда угрожал поставить на колени бунтующих рабочих.

За аресты и тюремное заключение оппозиционеров высказался на съезде и Рыков. Когда Рыков предложил сажать в тюрьму оппозиционеров, делегаты ликовали, пришли в восторг, устроили овацию Рыкову, кричали ему «ура». Но удивительнее всего, что на таких же позициях стояли блаженный Бухарин, острослов Томский, Угланов, архангел Постышев и Станислав Косиор. Вот уж действительно, правы были евангелисты, утверждавшие: поднявшие меч от меча погибнут. Что думали эти апостолы карательной политики, когда в 1937 году меч опускался на их головы?

Рыков напомнил съезду, что при Ленине с потомственным пролетарием Ганькой Мясниковым разделались в два счета. Но почему тот же Рыков умолчал о длительной переписке между Лениным и Мясниковым? Рыков сожалеет, что слишком поздно взялись за Троцкого, Зиновьева и Каменева. Если бы за них взяться раньше, можно было бы предотвратить их «апелляцию к стране». Так мог говорить человек, который был убежден, что расправа с Троцким и Зиновьевым поможет правым скорее пробраться к руководству ЦК партии. В здравом ли уме был Рыков на съезде? Ведь в Москве поговаривали, что Рыков ясно мыслит только тогда, когда выпивает несколько стаканов водки. Вероятно, на XV съезд партии Рыков пришел совершенно трезвым.

Секретарь ЦК комсомола Мильчаков сослался на слова Карла Маркса, который говорил, что угодничество вызывает у него отвращение. Это верно! На XV съезде это отвратительное качество проявилось масштабно. Буквально все пытались угодничать перед Сталиным. Это выражалось в бурных овациях по его адресу, криках «ура», фальшивом сиянии и блеске глаз, когда он появлялся на трибуне. Делегат съезда Рютин перечислил основные качества оппозиции: лицемерие, клевета, авантюризм, истерика и хлестаковщина. Но как раз эти качества и относятся к сталинскому ЦК: лицемерием была клятва именем Ленина в то время, когда Ленин предлагал снять Сталина с поста генсека, клевета, когда Троцкого, Зиновьева, Каменева, Раковского, Евдокимова, Залуцкого, Зорина, Куклина, Лашевича,

 

Муралова, Пятакова, Радека, Рафаила, Смилгу, И. Н. Смирнова, Л. Сосновского и других большевиков обвинили в меньшевизме; авантюризм — характерная особенность сталинских клевретов, опирающихся не на народ, а на карательные органы; истерика проявилась во всех хулиганских выкриках делегатов съезда, а хлестаковщиной является то, что Сталин объявляет себя создателем партии, организатором Октябрьской революции и вождем Красной армии — гоголевскому Хлестакову в голову не приходили такие гиперболы.

Не случайно на XV съезде партии возник «спор» между тогдашним прокурором РСФСР Крыленко и председателем Центральной контрольной комиссии Шкирятовым. Крыленко, член партии с 1904 года, стоял на точке зрения законности, он настаивал на соблюдении законности в судебных органах, он был против того, чтобы закон толковали произвольно, «вкривь и вкось». Шкирятов же отбрасывал все юридические нормы, для него право и закон — дышло, куда двинул, туда и вышло. Вместо закона Шкирятов настаивал на «революционной целесообразности». Когда Крыленко отстаивал принцип законности при рассмотрении состава преступлений, из зала раздавались крики: «Закон не фетишизм», «Важнее революционная целесообразность». Вот эта революционная целесообразность и есть полнейшее беззаконие, так как ее можно толковать, как угодно. Невежественный Шкирятов вместо закона выдвигал «пролетарское революционное чутье». Это пролетарское чутье как бы превращается в шестое чувство, так как не существует никаких критериев для определения пролетарского чутья.

После того как я познакомился с некоторыми материалами XV съезда, узнал об исключении из партии Троцкого, Зиновьева, Каменева и большой группы старых большевиков, я решил попытаться по горячим следам встретиться с Троцким и услышать от него оценку всего произошедшего на съезде и прогноз на будущее. Оказалось, что организовать встречу с Троцким довольно просто, помогли Николай Вихирев и Евгений Преображенский, которые продолжали работать в Главпрофобре, где когда-то с ними работала и моя жена Дина. Через жену я и познакомился с Е. Преображенским, близким другом Троцкого. Преображенский договорился с Троцким о дне и часе моего визита на квартиру Белобородова, где Троцкий с женой проживал после выселения из кремлевской квартиры. До встречи с Троцким у меня было два относительно свободных дня, и я решил навестить кое-кого из старых друзей. Начал с Эсаула Штейн-

 

гауза (Красного). В то время он уже был женат на Елизавете Драбкиной, дочери С. И. Гусева (Я. Д. Драбкина), который еще с времен Гражданской войны сблизился со Сталиным. Именно Сталин тогда настоял, чтобы Гусева ввели в Реввоенсовет республики, предполагали, что с целью слежки за Троцким. О Е. Драбкиной говорили, что в смысле политических пристрастий она полностью следовала за своим отцом.

Я всегда с удовольствием встречался со Штейнгаузом, с ним было очень интересно и вспомнить прошлое, и обсудить текущие события. При этой встрече я заметил, что Штейнгауз выглядел очень неважно, изможденное лицо, покрытое мелкими морщинками, старило его лет на 10—15. Я знал, что он давно и серьезно болен, но он не унывал, сохранял интерес к своей работе и ко всему происходящему. При каждой встрече мы вспоминали годы нашей жизни в Екатеринославе, работу в подполье при Деникине.

Невольно перешли к сравнению с положением партийных оппозиций при советской власти: ни легального, ни подпольного печатного органа ни одна оппозиция не имела, не было возможности через печать обратиться к широким массам. Но главное, в царском подполье и при Деникине мы знали, за что боролись, ради чего рисковали жизнью, а вот сейчас мы уже понимали, что вся наша прошлая борьба была напрасной, что, возможно, нас ожидает нечто похуже, чем царское самодержавие. Хотя мы еще не могли представить, что грядет жесточайшая и на редкость кровавая диктатура.

В этот же день я побывал у Ольги Танхилевич, где встретил моего друга Володю Яцика. Ольга сидела за пишущей машинкой, печатала перевод с немецкого какой-то статьи по логике. Мы с Володей начали разговор о логике в политике, пришли к общему мнению, что в XX веке логика вообще не в почете, поэтому бессмысленно ждать от политических деятелей, особенно уже находящихся у власти, логически обоснованных действий. Оля услышала наш разговор, перестала печатать и подключилась к обсуждению. Она сказала, что логика не терпит извращения и фальсификации фактов, поскольку в субъективном сознании логика должна отражать правду жизни, там, где нет правды, нет и логики... Я затронул несколько иной аспект той же проблемы, доказывал, что логическое мышление и авторитаризм вообще несовместимы, как «гений и злодейство». Абсолютная власть требует слепого подчинения, отбрасывает любые логические построения. Эту проблему рассматривали в свое время рационалисты Декарт и Спиноза, они отвергали

 

любые бездоказательные каноны — государственные, общественные, религиозные. Для них мысль, рассудок, логика являлись безусловными категориями. Декарт изрек: «Cogito ergo s.um» («Я мыслю, значит существую»). Французские, немецкие и русские просветители также стояли на позициях рационализма, каждое явление природы и историческое событие проверяли разумом, логикой. Некоторые «ученые-ленинцы» заявили, что рационализм — идеология эпохи расцвета буржуазии. Но это нелепость. Законы разума во все времена боролись с затемненным сознанием толпы, со всякими предрассудками, со слепым подчинением любым авторитетам. Закончил я так: «Где нет свободы мысли и борьбы различных мнений, там не может развиваться логическое мышление. Без свободы нет логики». После такой речи экспансивная Оля расцеловала меня.

Я очень ценил мнение этой необыкновенной женщины, ее поцелуй воспринял как лучшую оценку моей позиции. Наш разговор затянулся на всю ночь, естественно, что мы анализировали политическую обстановку. Я рассказал о делах в Ленинграде, о том, что готовятся списки людей, подлежащих аресту, высказал предположение, что скоро и в Москве начнется то же самое. Мы пришли к единому мнению, что нет реальной силы, которая могла бы обуздать сталинскую свору, время уже упущено. Под конец нашего большого разговора Ольга затронула еще одну тему, которая в те годы редко обсуждалась. Она сообщила, что по Москве широко распространился такой анекдот: «Моисей вывел евреев из египетского плена, а Сталин — из ЦК». Ольга считала, что появление этого анекдота отражает скрытые настроения как сталинской своры, так и значительной части новых членов партии с типичной мелкобуржуазной психологией. Она также подчеркнула, что Сталин с его комплексом неполноценности, крайне болезненным самолюбием и мстительностью никогда не забудет, что на его пути к широкой популярности и власти в основном оказывались евреи. Так было при организации Октябрьского переворота, во время Гражданской войны и в борьбе за власть после смерти Ленина. К тому же эти евреи во всех отношениях (интеллектуальном, образовательном, культурном и т. д.) стояли неизмеримо выше Сталина.

Я всегда любил беседовать с Ольгой на различные темы, особенно философские, политические, литературно-поэтические, но наступило утро и надо было уходить. Вышли вместе с Володей Яциком, он отправился по своим делам, а я решил побродить по городу. Недалеко от Дома Союзов встретил Женю

 

Коган, бывшую жену Куйбышева. Когда она узнала, что я исключен из партии, предложила мне заявить протест в ЦК. Она сказала, что вместе со мной пойдет в ЦК и будет настаивать на отмене решения Кунгурской организации. Я поблагодарил ее, но категорически отказался обращаться в ЦК. Я проводил Женю до 2-го Дома Советов, по дороге она сказала, что скоро кончится «вся эта вакханалия», к руководству партией придут Бухарин, Рыков, Томский. Я обратил внимание Жени на то, что поведение этой троицы на XV съезде партии не внушает доверия, а к тому же они вместе с Зиновьевым и Каменевым и привели Сталина к власти. Да и вряд ли уже что-либо исправишь. Женя, взяв меня за руки, заявила: «И.все же, такие, как ты, Гриша, должны вернуться в партию». Я внимательно посмотрел в глаза старой подпольщицы, которая еще продолжала верить в лучшее будущее. Лицо было очень грустным. Я обнял эту чудную женщину, и мы расстались. В 1937 году ее расстреляли как врага народа.