ТЮРЕМНАЯ ЖИЗНЬ

 

Камера, в которую меня посадили, после бетонного мешка показалась мне чем-то радостным, благотворным. Она, камера, была площадью около 30 квадратных метров с окном посредине. На наружной стороне окна был прибит так называемый козырек, представляющий собой углообразное сооружение, нижней частью упирающегося в подоконник, а верх на 80 см от стен. Со всех сторон обшито досками. Такой козырек сверху позволял поступать в окно части солнечных лучей, а из камеры только видно небо. Вдоль стены устроены деревянные нары. Досчатый настил нар окован металлическими полосами и приварен к металлическим закладным штырям в стенах и в полу. Таким образом нары представляли собой

 

единое целое сооружение в монолитном исполнении. В камере, когда я вошел в нее, было человек десять - двенадцать. Все они сидели на нарах. Матрацев, одеял, подушек, разумеется, не было. Посреди камеры стояли стол и несколько табуреток. И стол и табуретки крепко прикреплены к полу. Около дверей, в углу неприменный атрибут тюрьмы - параша.

Как только за мной закрылась дверь, со всех сторон "посыпались" вопросы: "кто я", "когда с воли", "за что арестован?", "кто ведет следствие" и т.д.

У меня с собой не было ни вещей, кроме тех, что на мне, ни продуктов - ничего. Так что материальный интерес ко мне сразу же исчез. Я как вошел в камеру, постоял у дверей, обглядел всех и все, что попалось в поле зрения, прошел прямо к нарам, вкратце ответил на вопросы и, не опрашивая никого, лег на нары, примерно около середины, почти под окном и уснул. После оказалось, что это самое престижное место и его имеет право занимать по тюремным законам главенствующее лицо в камере. Проспал я до вечера. Разбудили меня, когда принесли  ужин. Я съел принесенную кашу с кусочком селедки и у меня резко начались боли в желудке. Это реакция желудка на пищу после трехдневного голодания.

Я рассказал сокамерникам о своем аресте, о нахождении трое суток в бетонном мешке, о холоде, о голоде. В камере находились все уголовники: за воровство, за хулиганство. В основном молодые ребята по 20-25 лет. Но были двое лет по 50.

Я уже забыл, как их звать, но это были воры, рецидивисты, уже по несколько раз отбывали срок за воровство и продолжающие  воровать. Пока я спал, мои карманы были тщательно проверены, но увы! В них было пусто. Не знаю почему, но один из этих паханов принял надо мной заботу и шефство. Во-первых, он посоветовал мне больше выпить воды и

 

пальцами во рту вызвать рвоту, чтобы освободить желудок от пищи и после этого понемногу, пить и пить воду. Дал мне сухарик хлеба, чтоб я его медленно разгрыз, съел. Я поступил по его совету и боль прошла, а на второй день хлеб и завтрак я ел малыми порциями, и работа желудка восстановилась. Он, пахан, рассказал не про тюрьму, про существующие неписанные тюремные законы, про воровскую солидарность, про воров в законе и сук, про фраеров, мужиков и паханов. Ввел в курс тюремной жизни и правил. Рассказал про надзирателей, охрану, кто из них получше, кто из них похуже, чему можно верить, чему нельзя, с кем можно дружить, кого уважать /конечно воров/, кого гнать от себя, рассказал, кто такие шестерки и где их место. За три дня нашего вместе пребывания я познал теорию тюремной жизни, которая мне в будущем очень пригодилась.

Три дня меня никуда не вызывали, я отогрелся, отоспался, получил первый урок тюремной жизни. Через три или четыре дня меня днем вызвали из камеры, я ожидал вызова и спокойно пошел. Пройдя через все тюремные дворики и двери только в обратном порядке меня опять два конвоира /один спереди, второй - сзади/ повели по той же улице Труда сначала в камеру КПЗ, а затем к следователю на допрос.

Допрашивал все тот же старший лейтенант /его фамилия, как видно из протокола допроса - Платонов/. Следователь расспросил меня о моих родителях, кто они и где, о родственниках, о товарищах по учебе, про хозяина квартиры, где я жил, но ни слова не спросил о моем товарище, соседе по комнате, о человеке, с которым я вместе прожил около двух лет, вместе питался, вместе ходили в кино, к девчатам, читали, мечтали.

Забегая вперед скажу, что с ним не было очной ставки /хотя с другими были по пустяковым вопросам, чисто формально, но были, а с ним нет/. Его фамилия - Зенов Николай Спиридонович. Я не могу ут-

 

верждать, у меня нет документальных фактов, но анализируя все, сопоставляя отдельные вопросы следователя, думаю, что без его доноса не обошлось. Тем более, что следователь неоднократно меня провоцировал на якобы имевшее место разговоры мои с некоторыми товарищами на темы недовольства Советской властью, но ни разу не упомянул человека, с которым я жил вместе и уж по логике должен бы с ним в первую очередь вести такие разговоры и агитировать в свою несуществующую группу.

В зимние каникулы я из техникума в гор. Череповец ездил домой в деревню. По возвращении в своей тетрадке для стихов, по свежим впечатлениям написал стишки и прочел их своему другу Николаю. Думаю, что про это стихотворение он и донес на меня в НКВД. В тетрадке были разные стихи моих юношеских лет: лирические, любовные, сказочные и т.п., но в обвинение мне могли поставить одно «Ох - ты долюшка крестьянская»

 

"Помимо сетей крепостных

Люди придумают много иных"

 

ОХ ТЫ ДОЛЮША КРЕСТЬЯНСКАЯ

 

Все также стонет

Крестьянина спинушка,

Хотя не свистит

Над спиною дубинушка.

Работой замучен народ

Рабство в России:

Царем отмененное,

Сталинской партией

Снова введенное

Только под широкой иной -

Колхозно-зажиточный строй.

 

Работай с утра

И до позднего вечера,

Домой приплетешься -

Есть тебе нечего,

Оплата в колхозе

В трудкнижке за палочку.

Вместо хлебушка

В ведомость галочку.

Выращивай хлеб

И скотину корми,

А осенью все

Государству свези.

 

И кроме того

Со двора своего

Все должен отдать

Для себя ничего.

 

Мясо, масло и шерсть,

Яйца, шкуру с овец

И деньгами налог

Уплатить должен ты.

 

Все, что нажил трудом

Не жалей ничего

Государству отдать,

Только, где это взять?

 

Коровенка одна

Да и та голодна.

Не дают корм косить,

А в колхозе просить

Не дадут же добром.

Потом, тяжким трудом

По оврагам тайком

 

Понакосим сенца

Да смотри. Молодца

Коль заметят, узрят

Отберут все сенцо

И в тюрьму посадят.

 

Первый допрос так и закончился общими разговорами, не конкретизируя сам вопрос и ответ. После допроса меня отвели в КПЗ. Свободных камер не было и меня посадили в камеру, где уже был один паренек. Состоялось быстрое знакомство. Он спросил кто со мной сидит в тюремной камере. Я перечислил. Оказалось, что он знает некоторых воров из них. Он /фамилию не помню/ был арестован за воровство и ожидал вызова на допрос. Когда его привели в КПЗ, то в дежурке уже было несколько человек арестованных, поэтому его без тщательного обыска посадили в эту камеру. Но тщательный обыск мог быть в любую минуту при вызове на допрос. Он мне сказал, что у него имеется 15 рублей и если их найдут, то его обвинят в воровстве хотя эти деньги свои. Лучше деньги выбросить, чем их отберут. Возможно, в тюрьме тщательно меня не будут обыскивать, я смогу эти деньги пронести в камеру. Я взял деньги 15 рублей. Только я положил их в карман, как дверь открыли и этого паренька вызвали на допрос. Больше в жизни я его не видел. Видимо, ему удалось доказать невиновность.

Когда меня привели в тюрьму, то действительно так тщательно как первый раз не обыскивали и я деньги пронес. Меня посадили в другую камеру этажом выше. В камере находился один мужчина. Его фамилия Басалаев Николай Иванович. Следователем у него был тот же Платонов, что и у меня. Басалаева обвинили в антисоветской деятельности и агитации. Истинно верующий человек в Бога, Отца. Сына и Святого Духа. Николая Ивановича обвиняли в групповом заговоре. В этой же тюрьме со слов Басалаева сидели отец с сыном, считавшиеся его сообщниками.

 

Фамилии их не помню, но знаю, что один из них, отец, был церковным старостой, а его сын, парень 20 лет, посещал периодически отца и конечно знал Басалаева. Группу из трех человек и обвиняли в заговоре против Советской власти. Басалаев был очень тихий человек. Он разговаривал, произнося слова четко, но тихо. Имея хороший музыкальный слух и хорошо разбирался в музыке. В церкви он руководил церковным хором. Человек он был холостой, одинокий, жил в своем домике, в деревне, питался подаяниями. В колхоз не поступил, что являлось исполнительным серьезным обвинением. Николай по возрасту годился мне в отцы, но вел себя со мной как равный, не навязывал своего мнения и всегда внимательно слушая мои рассказы, даже про шалость и детские проказы. Николай Иванович впервые в моей жизни рассказал о Боге, научил молитве Отче наш, которую ранее я и не слыхал. И хотя я не был атеистом, но Николай Иванович очень помог мне укрепиться в вероисповедании. На допросы периодически вызывали его и меня. В этой камере вдвоем с Басалаевым я пробыл около месяца. Через несколько месяцев я узнал, что Басалаева расстреляли.