Ленинград. 20 января 1980 г. Михаил Хейфец как воздушный пират

Гебисты — липучий народ. Я понимал, что, потерявшись на обыске, они не отстанут: будут меня щупать снова и снова. Разумнее всего перед убытием из Ермака было уничтожить рукопись и спокойно добраться до Ленинграда, а потом, на свободе, восстановить ее. Но у меня рука не поднималась: неужели Бог нас с ней спас, чтоб потом я своей рукой... Не могу.

Дальнейшее изложу пунктиром, хотя там были события, выражаясь на гебистском лексиконе, «небезынтересные» — но моя книга ;и так слишком затянулась.

Повезли меня на допрос, где я с ясными глазами давал показания, какой Виктор Некипелов вполне достойный советский человек, хотя немножко не любит товарища Сталина... Что делать: если живешь в стране, где органы юстиции используют законодательные акты в роли туалетной бумаги, то против воли чувствуешь: обязанности честного человека — лгать подобному правосудию.

Все оставшиеся до отъезда домой дни я носил рукопись во внутреннем кармане зимнего пальто. Тогда я не читал «Архипелага» и не знал, что после обыска, бывает, всего через сутки, могут провести повторный обыск. Но чисто логически вычислил, что могут еще раз Побывать У меня дома, почистить квартиру. И одновременно учитывал, что полезть ко мне на тело открыто вряд ли они захотят: на такой обыск нужно не только их желание, но и санкция прокурора. А прокурор, т. е. хочешь — не хочешь, какой — никакой, а начальник, обязательно проявит власть — спросит, какие, товарищи, новые оперданные появились после провала, позволяющие все же надеяться на успех операции. Таких данных у них нет. Рисковать перед начальством ложными обещаниями они, как любые нормальные люди, не хотят — потому сперва постараются добыть какие-то улики. И оставшиеся три дня ссылки я «все мое носил с собой».

18 января 1980 года, в день моего сорокашестилетия, наступило прощание с Ермаком. Всей конторой сослуживцы проводили меня — навсегда из Ермака. Это тронуло... Посреди рейса на аэропорт вошли в автобус «ревизоры». Никогда их на этой линии не бывало (автобус следует без единой промежуточной остановки, и куда проще проверить билеты просто при посадке, а не подстерегать машину

 

в степи, «не знамо где»). Я получаю ценную информацию: оперативное наблюдение продолжается...

В камере хранения Павлодарского аэропорта мой багаж обыскали (я это понял по внезапно изменившемуся поведению хранительницы камеры). Интересно, сохранились ли в оперативно-наблюдательном деле описание того, сколько раз на протяжении авиарейса Павлодар-Новосибирск-Свердловск мой багаж тайно обыскивали? Сколько людей было задействовано в этой сложной операции особого государственного значения?

В Свердловске жили родители моей жены, оба — профессору местной консерватории. С ними я хотел по дороге проститься — перед убытием в Израиль... В аэропорту меня встретила вылетевшая навстречу из Питера жена. Ночь. «Давай, не будем таскать чемоданы в город, — предлагает она, — оставим в камере хранения. Все равно через два дня улетать, я уже билеты заказала.» — «Хорошо, только я выну чистую рубашку».

— Мишка, какие странные типы вокруг нас ходят, — ворчит жена, пока я роюсь в чемоданах в поисках нужной рубашки. — Ив твои чемоданы все время заглядывают...

Она опасалась вокзальных воров, я же не обратил тогда внимания на эту реплику — не тем голова была занята! Хочется поскорее остаться наедине и поделиться с женщиной новейшими приключениями барона Мюнхгаузена (именно так жена обычно воспринимала на слух рассказанные мной абсолютно подлинные истории).

...Наконец, мы в городе, идем пешком по пустынным улицам (ухо таксиста мне не требуется). Восторженно рассказываю про обыск, оттопыриваю карман, в котором лежит рукопись, показываю белеющий край бумаги... В самоупоенном эгоизме предполагаю, что дело верной жены — поддерживать любые штучки мужа. А на меня... посыпались упреки: «За старое принялся! Тебя снова заберут, совсем о нас с девками не думаешь. Эгоист, только о себе, только для себя, только про себя» — и все такое прочее.

Опять пунктир, причем сознательно укороченный. Через два дня жена уехала в аэрокассу получать заказанные билеты. Вернулась психованная... «Представляешь, получаю билеты, а на них написано: порт назначения — Москва». Я говорю: «Это ошибка, я заказывала на Ленинград». Кассирша вздыхает и говорит: «Ну почему вы пришли вот именно в мою кассу!» и тут же закрывает ее и куда-то уходит. Стою, жду, наконец, она выносит мне те же самые билеты, только слово «Москва» зачеркнуто чернилами и от руки кто-то вписал «Ленинград». И она злобно говорит: «Все чего-то хитрите, все крутите, всех обмануть хотите...»

(Видимо, по замыслу ГБ я должен был явиться в Москву на некие «правозащитные каналы», чтобы передать рукопись, и мне заранее заготовили места, удобные для наблюдения сопровождающих

 

топтунов... А у меня в мыслях такого не было: мой «канал» находился в Питере, он отношения не имел к нелегальным структурам диссидентов, я с ними никак не был связан, у меня была «частная» линия...)

Так начался новый тур игр Кота-Бегемота. Далее в свердловском аэропорту отсеки с моим багажом в камере хранения никак не пожелали отпираться... Скажу прямо: более всего остального в те дни меня поразила оперативная неловкость органов! Так не совпадала она с рекламной репутацией «одной из лучших спецслужб мира» (чтобы смотреться объективным, замечу в этих скобках: израильский ШАБАК работает похуже. Но это действительно иной сюжет...). Я имею в виду не то, что товарищи, рывшиеся в моих вещах, не закрыли камеру хранения тем же кодом, каким была она мною закрыта (может, это технически невозможно — я ж не знаю), а то, что дежурная по аэропорту не стала даже проверять — наш это отсек или нет, почему вдруг он по коду не открывается... Встала с места и сразу открыла и все нам отдала на руки — без проверки!)

...Садимся через несколько часов в Пулково. Естественно, я волнуюсь — все ж таки прибываю в родной град, где родился и жил всю жизнь, прибываю после шестилетней отлучки. Только самолет остановился — радио объявляет: «Граждане пассажиры, у трапа проводится проверка документов». Жена — мне, помню, лениво-спокойным голом:

— Миш, это за тобой...

— Наверно. Возьми-ка рукопись.

Вынимаю ее из внутреннего кармана и отдаю жене. До сих пор не понимаю, почему нас никто не сопровождал в дороге? Сопровождающие улетели в Москву?

Она с дочкой уходит вперед, я остаюсь в самолете и наблюдаю. Вижу, ее пропустили. Теперь идти мне? Но меня останавливает стюардесса.

— Дайте людям пройти.

Спасибо тебе, милая и бдительная помощница славных органов. Ведь мне и важнее всего было как можно незаметнее отделить выход жены от своего... Выхожу — последним.

— Хейфец Михаил Рувимович? Вы — один?

— Как видите.

— Друзей, родственников с вами нет?

Братцы-новобранцы, я вам не советский телок! Вспомнился рассказ про Володю Ульянова, который в ссылке держал запрещенную литературу на нижней полке книжного шкафа. Когда жандарм пришел с обыском, он вежливо подставил ему стул, чтоб удобнее было дотянуться до верхней полки... Господа с Литейного ждут, что я тоже буду подставлять им табуреточку?

 

—Я один...

— А нам сообщили, что с группой, — доверчиво делится опер.

Возле самолета два автобуса: в одном, как шпроты в консервах, все пассажиры самолета, в другом — моя великая персона плюс шесть телохранителей. Зацепляю глазом несколько сыщиков, торопливо поднимающихся по трапу в самолет... Вдруг я сумел оставить рукопись в самолете! Все, ну буквально все предусмотрели мастера сыска.

...Я в кабинете начальника охраны аэропорта. Куча чинов МВД, не имеющих отдаленного представления о сути операции: про что-то известно только шефу, круглолицему и краснопогонному капитану. На окраине людского омута мелькает узколицый субъект в штатском, без «шопотливых» рекомендаций которого никто ничего не делает. Кстати, по дороге он меня просил: «Багаж есть?», на что я, ничтоже сумняшеся, отвечаю: «Не знаю». Как в старинной игре, готовившей российских детей к встречам с отечественным правосудием: «Да и нет не говорите, черное и белое не называйте»...

Капитан приступает к допросу.

— Гражданин Хейфец, вы совершали попытку угнать авиалайнер за границу?

— Нет, не совершал.

Отчетливо помню: вопрос не смутил. Он мог спросить: похищали луну с неба? — и я бы ответил: «Нет, не похищал». Подаем друг другу реплики, написанные неизвестным сценаристом.

Он благодарен за деловой, а не театральный подход к ситуации и по-джентельменски комментирует:

— Мне тоже не верится, что такой человек, как вы, — воздушный пират. Но поскольку зарегистрирован сигнал от экипажа, и сигнал столь серьезный, мы обязаны его проверить. То есть обязаны обыскать вас.

Они тоже просчитали, что я могу носить рукопись «на теле» и в качестве ответной комбинации сочинили операцию «Воздушный пират»: видимо, в экстренной ситуации позволяется проводить оперативные действия без санкции прокурора. Наверно, они неправильно истолковали мое намерение полететь из Павлодара в Свердловск, а не прямо в Питер, как некое заметание следов перед поездкой на «московские каналы». (Не будет же матерая вражина Хейфец заниматься сентиментальной чепухой, вроде прощания с родителями жены! Ясное дело — это его обманный ход, чтоб сбить преследователей со следа.) И вот — перемудрили... Я наивно полетел туда, куда должен был лететь — домой, потому и попал случайно на обыск чистым от компромата.

Увы, все кончилось не совсем гладко для меня. Жена не кончала высшую школу конспиративных навыков при ЖХ-385 и, вместо того, чтоб моментально удрать от аэропорта подальше, стояла у ба-

 

гажной полосы, надеясь «выяснить, что с тобою сталося»... О-о-о! Это ошибка! Пока гебист не среагировал, кидаюсь к ней с объятиями и шепчу в ухо: «Ты меня здесь встретила! Ты меня здесь встретила!» («Я ничего не поняла из твоего безумного шепота, — рассказывала впоследствии. — Почему это я тебя только здесь встретила? Думала, у тебя крыша от волнения поехала»). Гебист укоризненно замечает: «А ведь багаж-то у вас есть!» и нас всех троих препровождают на дополнительный обыск.

Жену с дочкой оставляют в прихожей, а мои чемоданы трясут... Эмведешники, не понимающие, в чем дело, бумаги мои не смотрят, а прежде всего вынюхивают все, напоминающее оружие, которым я угонял самолет — например, тюбики с зубной пастой. А гебист в прихожей делает круги вокруг домашних. Как ни странно, но версия с «угоном» его весьма стесняет — ведь чтобы обыскивать моих, ему требуется их соучастие в преступлении «угона», но тогда надо доложить про его громадный промах — что он без обыска выпустил их из самолета... Признать такую ошибку?! Что он — ненормальный? И он крутит вокруг них, надеясь найти какой-то иной повод для обыска.

Я вижу через открытую дверь кабинета, как подходит к жене, они о чем-то беседуют, и она случайно открывают вещевую сумку, лежащую у нее на коленях, и он, в азарте позабыв о всяких приличиях, почти засовывает туда унылый нос и с облегчением отходит прочь... (Потом жена рассказала: «Я видела, как ему хочется туда заглянуть, нарочно открыла пошире».) Часа через два обыск закончился, забрали кучу каких-то бумажек, газетных вырезок, которые я больше уже никогда не увидел и отпустили домой.

— Сволочи, всю радость от встречи с Ленинградом испортили!

— говорю жене в такси. Она, чтоб погасить мою злобу, без звука прикладывает мою ладонь к своему бедру — ив прокладке шубы ощущаю толщу бумаги...

Теперь — пунктир уже в квадрате:

1) сегодня я на практике знаю, как работает аппаратура в оперативной машине на улице возле моего дома: она не только подслушивает через телефонный микрофон все, что говорится в квартире, но может, по желанию «товарищей», мгновенно прерывать мои нежелательные телефонные контакты.

2) сегодня я на практике знаю, как ведется слежка топтунов за объектом (на меня их выводили и в такси, и в троллейбусе). Вот лишь один пример. Говорю жене, что собираюсь ехать в МВД (за пропиской) на такси. Выхожу на крыльцо дома. Субъект, стоявший насупротив, возле парка, театральным полукруглым жестом бросает папиросу на тротуар, и немедленно из-за угла выворачивает такси и едет рядом со мной со скоростью пешехода, как бы приглашая взять

 

— это на нашей-то Новороссийской улице, своего рода «хайвее» без единого светофора или перекрестка, где ни одна машина менее 90 км; не делает! (Жена, наблюдавшая за мной в окно, видела, как после моего отрыва от такси в сторону парка, к автомобилю подскочили; два молодых «топтуна», переговорили с шофером и кинулись по моему следу) Особый сюжет — история с человеком, который шесть лет назад; выдал рукопись статьи о Бродском этим «товарищам». Он пришел ко мне «разобраться», и мы устроили настоящее судебное следствие, которое он таки проиграл...

А вот микросюжет, который жалко совсем обойти в этой "лиге. Моя теща взяла отпуск за свой счет и прилетела из Свердловска в Ленинград — проводить дочку в Израиль (вообще история с моим «выдворением» — особый, увлекательный сюжет, со множеством пикантных приключений, но нет, невозможно, длинно здесь обо всем этом писать!).

Как делают нормальные люди с периферии? Перед поездкой в Ленинград она запаслась деньгами на возможные покупки: Опасаясь карманных воров, спрятала конверт с деньгами в чемодан, сданный в авиабагаж. Получила чемодан, открыла. А денег — тю-тю... совсем нету. «Наши новые друзья», как их кодово звали в моей семье, правильно высчитали, что я мог бы испробовать такой вариант: оставить рукопись в Свердловске, чтобы потом подвезли ее в Ленинград родные. В реальной жизни подобная возможность была абсолютно невозможной, но они этого не знали, и я оставляю за ними право на подобную гипотезу. Чемодан тещи в дороге, как когда-то мои личные вещички, потому и проверили. Рукописи, правда, не нашлось, но там лежал конверт с деньгами. Они и исчезли— Все-таки особо опасному государственному преступнику приятно — не могу скрывать! — что его преследовали такие слуги закона.

Но — ирония судьбы. Гебисты с огромным старанием и унизительным невезением пытались перехватить мою рукопись. Я с помощью Вышних сил избежал их ловушек... И все завершилось моим проигрышем — в выигранном эндшпиле. Доставив рукопись в Ленинград, я узнал, что мой «канал» более не действует.

Полтора года назад он доставил моей жене экземпляр подавно вышедшего «Места и времени», весело цитируя: «Радуюсь я —это мой труд вливается в труд моей республики». И вот — по независящим от всех нас причинам — в январе 1980 г. уже ничем не мог нам помочь.

Тогда-то я и передал ее Михаилу Мейлаху, с которым ранее не был знаком (специально ездил к нему в Комарове). Зрачка УКГБ не сводило с меня до самого отлета — уж больно досадно было профессионалам чувствовать себя обыгранными любителем. Перед самолетом таможенник вывел меня из длиннейшей очереди эмигрантов и

 

твердо предложил: «Говори сразу, где бумаги спрятал'» (Снова, видимо, предполагалось, что советский человек своим родным органам поможет.) Мне интеллигентно проверили все, включая лобок и ягодицы, а моих женщин ощупали таким прибором (младшей дочери исполнилось 11 лет), который завыл на весь зал — большое развлечение для скучающих детей. Так в последний раз я получил от Советской власти льготу — право на внеочередной обыск (остальные евреи дожидались своей очереди на проверку всю ночь, а нашей семье удалось подремать в креслах уже по ту сторону от пограничника).

Только через год я получил сообщение от Мейлаха: «Рукопись у меня. Надеюсь, осенью она до вас дойдет». Прошло полгода, настала осень, потом прошел еще год.... Связь не возобновлялась. Потом обыскали, потом забрали на пять лет самого Мейлаха...

Почему все эти годы я не беспокоился о своей рукописи, ничего не делал для ее вызволения?

Оказавшись в Израиле, я увидел, какой океан «лагерной литературы» плещет по здешним угодьям, никому особо не интересный. Кроме того, я много писал новых книг о «зэках», все эти сюжеты, хотя краем и касались лагерей, но стержнем были все же судьбы зэ-ков до поступления в зоны — то была история жизни «патриота», например, демократа, бытовичка, украинского национал-демократа, армянского националиста, младомарксиста. В центр сочиняемого помещалась не однообразная лагерная жизнь, а потаенное бытие советской духовной жизни, которую можно наблюдать во всем ее многообразии на лагерной площадке. (Лишь «религиозников», важную часть этого закрытого от посторонних сообщества, я описывал мало. Я их мало знал и неважно понимал, а принцип моего писания тот же, что у старинных мореплавателей: «Пишу, что знаю. Чего не знаю — не пишу».)

А о «бытовиках, которым, в основном, была посвящена вторая часть «Путешествия», писалось так много , что особо стараться, разыскивая бумаги, да еще рискуя свободой, а то и жизнью «человека на канале», — это не казалось мне разумным. И я оставил мысли о «пропавшей грамоте»

Прошло много лет. Совершенно случайно, из-за редакционного конфликта в «Гранях», удалось опубликовать главы из первой части «Путешествия». Неожиданно они получили одобрение самых авторитетных читателей, каких только я мог себе пожелать. Этот успех подвигнул продолжить работу — написать вторую часть взамен «пропавшей» (после ареста Мейлаха) «грамоты».

Но вскоре наступила перестройка — и возник новый, бесконечный поток лагерной литературы, уже в Союзе, и это опять заставило спрятать написанную рукопись в архив. Мне абсолютно не интересно было обличать советскую власть, когда она сама издыхала... Ду-

 

мается, публика нуждалась в других сюжетах., других темах, ориентирующих ее в настоящем, а не в прошлом... И я стал писать иные сочинения: превратился в журналиста (и довольно известного в своей стране).

Случайно в 1999 г. в гости пришел издатель из Харькова, попросил у меня новые рукописи. Что ему предложить? Заглянув в старые архивы, я с удивлением понял, что эта старая книга вдруг приобрела иную тональность. Сегодня — не изобличение, не фельетон, не призыв, но это, мне видится, уже история, описание ушедшего в прошлое... То есть любимый мой жанр. И для него всегда может найтись достойное место на книжном рынке.

Ниже — три восстановленные по памяти «инверсии», уходы в прошлое, в мои этапы 1978 г. по Казахстану.