«Химия» и «химики»

«Так думал молодой повеса, летя в пыли на почтовых...» Но через час выяснилось, что купе — это лишь шлюз, куда партию рабочего скота загнали на станции наспех. А по дороге конвой залез в дела и принялся сортировать гурты — по режимам.

Меня перевели в полукупе в конце вагона — там возят «политиков». На этот раз, однако, со мной сидело еще трое бытовичков.

Представляюсь: «Михаил, статья 70-я».

Раньше, когда представлялся таким образом через стены полукупе неизменно спрашивали: «А что это такое?» Сейчас сосед, лет 30-и, с приятными, закругленными чертами лица и соломенного цвета волосами, радостно приветствовал: «О, какая редкая статья! Политик? Приятно познакомиться.»

Свои статьи соседи назвали мне без пояснений, как нечто известное каждому. «140-я», — если не ошибаюсь, сказал интеллигентный знаток «политики». «145-я», — объявил мордатый вожак «бытовой» компании. Решаюсь обнаружить свое постыдное невежество в общеизвестных реалиях советской жизни. «Что такое — 140-я?» — «Кража». «А ваша — 145?» — «Разбой»,—сказал все-таки со вздохом. (Номера статей, возможно, я перепутал).

 

Оба москвичи и оба «химики» («лица, условно освобожденные из мест заключения с обязательным привлечением к труду на стройках народного хозяйства»), а в этот вагонзак их поместили как... беглецов с «химии». Были пойманы в Москве, сейчас этапируют обратно в Мордовию, Потому и выглядят так странно: в гражданских костюмах, с длинными волосами, с бородами, совершенно запрещенными в зонах.

Терминологическое отступление для несведущего читателя: что такое — «химия» и «химики» на здешнем специфическом жаргоне.

Так хранит народная память один из великих починов Никиты Сергеевича Хрущева. Забыты «царица полей кукуруза» и «елочка» в животноводстве, торфоперегнойные горшочки и органоминеральные компосты, картинная галерея имени Ленина (взамен Третьяковки) и Пантеон (на месте мавзолея)... Но «стройки Большой Химии», видимо, помнятся: там впервые использовали «условное освобождение с обязательным привлечением к труду». Отсюда — «химия» и «химики».

Вопреки, казалось бы очевидности, рабский труд при близком рассмотрении не выгоден Хозяину. Месяцы рабочего времени бесполезно съедаются следствием, судом, этапами на стройку, переобучением на нужную специальность. Качество труда рабов справедливо оценивал еще Цицерон... МВД этого не замечает, как в первой половине XIX века плантатор-южанин не замечал общественной убыточности труда негров (сам-то он получал прибыль). Но экономист, способный видеть проблемы хозяйства шире счетовода, знает громадные минусы рабской, т. е. по определению консервативной системы. Вот черточки из моей родной зоны ЖХ 385-19: станки довоенных лет выпуска (лишь несколько из них — 40-х годов.); на рельсах, по которым полуфабрикаты перевозили из цеха в цех, я нашел товарное клеймо: «1889 г.». При мне смонтировали мостовой кран для выгрузки древесины из вагонов, но он так и простоял без работы — привычнее было разгружать фанеру и бревна вручную по ночам... (Уже в Израиле я познакомился с редактором Краткой Еврейской энциклопедии Нафтали Пратом (в Украине — Анатолием Парташниковым), сидевшим в той же самой зоне, но лет за 20 до меня. «Что вы выпускали на 19-й?» — спрашиваю его. «ЧГ-11», — отвечает («часы гиревые — одиннадцатая модель»). «И мы тоже». Вот что такое консерватизм рабской системы!). А ведь наша зона нетипична — в ней исключительно добросовестные рабочие.

...Первую забастовку на моей памяти организовал на швейной фабрике ЖХ 385-17-А Гуннар Родэ. 15 апреля 1975 года он сформулировал требования: «Протест против невыполнимых норм». Когда впоследствии я сам, очень плохой швей-моторист, научился шить «белые рукавицы с одним пальцем», то спокойно завершал «невыполнимую» норму за два часа до конца смены. А настоящие мастера пошива, Зорян Попадаж или Валерий Граур, спокойно могли сделать «невыпол-

 

нимую» норму до обеда. Но Гуннар Рода не лгал и не преувеличивал: он не отрывался от машинки с утра и до конца рабочего дня и норму выполнить — не мог. Ибо он делал качественную продукцию. По-советски тяп-ляп наш аккуратный прибалт работать не выучился... Земляк Гуннара, Фрицис Клява, чтоб выполнить норму, приходил в цех по особому разрешению начальника на час раньше развода и вечером подрабатывал на нее же... Зато рукавицы выходили — «хоть сейчас в Монреаль посылай», как шутил бригадир. Правда, кроме прибалтов, мучеников качества, так не работал никто. Мы, «политики», еще считались образцовьми мастерами. Но когда администрация соседней, бытовой зоны, где «бытовички» давали по три нормы, попробовала их продукцию продавать в единственном магазине страны (кажется, в Костроме), оттуда пришло такое количество рекламаций и возмущенных писем от привычных ко всякому провинциальных потребителей, что идею «товарной продукции» начальство абортировало. Рукавицы, перчатки, робы —все по прежнему уходило в соседние и дальние лагеря и приносило «прибыль», и зона ЖХ 385-17 всегда числилась среди передовиков производства. Боюсь, что на этом примере раскрываются успехи не только гулаговских отраслей советской экономики.

Должен оговорить: создание зон рабского труда не являлось следствием чьей-то недальновидной тупости. Когда зоны создавали, в них имелся определенный общественный смысл. Главная задача, поставленная перед администрацией зон, — не экономическая выгода, это лишь побочный эффект, но уничтожение — с некоторой выгодной отдачей в виде финансовой прибыли — идеологически сомнительного человеческого материала. С этой задачей — справились. Второе: хозяину требовался в огромных количествах ручной, неквалифицированный труд (землекопы, лесорубы, горняки и пр.), чтобы добытое кайлом и пилой сырье экспортировать в Европу, а ввозить оттуда оборудование и продукцию высокоразвитой техники для создания базы промышленности в стране. Третье: основную массу зэков составляли тогда не уголовники, а крестьяне — люди, в силу жизненной привычки трудившиеся добросовестно (вспомните солженицынского Ивана Денисовича, вкалывающего на лагерной стройке изо всех сил — втайне от товарищей... Иначе не умеет, иначе невозможно жить... Мое знакомство с Родэ, Клявой и другими «осколками эпох минувших» заставляют верить в жизненность этого, вретттае вовсе неправдоподобного эпизода).

Четвертое. Рабские зоны дали возможность Хозяину быстро сосредоточивать нужные массы тружеников в запланированных, хотя непригодных для нормальной жизни, в отдаленных точках запустевшего или неосвоенного, громадного по площади материка.

Но прошли годы, в СССР появились сложные станки, компьютеры - и первостепенное значение неквалифицированного труда

 

 

незаметно испарилось. Падение общественной нравственности в ходе «раскрестьянивания» страны дает, оказывается, непредусмотренный побочный эффект — продукция ГУЛАГа потеряла признаки качества. Неуемные аппетиты силовых структур истощили, казалось, неисчерпаемые людские ресурсы: к четырем миллионам военнослужащих мужчин приплюсуйте как минимум два с липшим миллиона мужиков, обитателей ГУЛАГа (ныне ГУИТУ) — такая перекачка огромных людских резервов из производительной сферы в армии (пусть в «трудармии») чувствительна даже для СССР. «И вот вам результат»: на заводах и фабриках во многих областях не хватает рабочих рук, а в ГУЛАГе, напротив, не знают, чем занять уже посаженную МВД публику. Не хватает на воле, конечно, рабочих, прежде всего, на трудоемких и мало оплачиваемых работах.

Так возникла идея «условного освобождения»... на стройки Большой Химии. Зэков отвозят в нужные Хозяину пункты, освобождают из-под стражи, поселяют в общежитиях (по сути — в те же лагерные бараки) и направляют на вольнонаемные должности, которые отказываются заполнять обычные работяги. Что выигрывал зэк? Сам себя кормил. То есть мог наесться досыта. Мог встречаться с семьей, с девушками. Мог переписываться без ограничения количества писем. Мог ходить по округе без охранника. Что выиграло начальство? Получало нужные ему кадры, в нужных количествах, в нужной точке СССР, и вроде заинтересованные в заработке (для покрытия своих нормальных нужд) и соответственно в предоставляемой работе. Был у системы дополнительный «побочный» эффект: «химией» можно было соблазнять зэков хорошо поработать в зонах тоже. Деньги-то в зоне никого особо не интересуют, карцер никого особо не пугает (дашь сто процентов при низком качестве — и ты спасен!), а вот если посулить приз за хорошую работу — свободу, пусть даже неполную...

В вагонзаке у меня возникла возможность понаблюдать за эффективностью новой системы (до сих пор только слышал о ней). «Политики» мечтают о «химии», где можно поесть досыта, наговориться со своими вволю (с наших зон за три с лишним моих года освобождено на«химию» восемь человек — шестеро военных преступников, один неудачливый беглец за границу и один «бытовик-политик»). Тем сильнее поразило, что бытовики, пользующиеся «благами химии», ценят их так низко.

Что мне объяснили? «Полуволя хуже неволи». Да, доступны еда и водка, да, есть девки и ножи, но живут-то блатные совместно, в общежитиях, и не в силах в команде удержаться от свершения новых преступлений. Кто не хочет пить и орудовать ножами — тех вынудит атмосфера «хазы», "«малины» или как там ее «по фене ботают»? Типичный бытовик совершал новое преступление, попадал на зону, и проведенный на «химии» срок не шел ему в зачет!

 

Возникла неожиданная зэковская реакция: попав в общежитие, «химики»» сразу уходили в побег. Как беглецы мне объяснили в купе, «все равно снова посадят, так хоть успеем погулять». Рассказывали, якобы, побывав на «югах», бытовики иногда сами возвращались к воротам бывшей зоны: спасибо, мол, за отпуск, начальник, а теперь с лепкой душой можно законный срок досидеть.

И все-таки, видимо, «химия» настолько выгоднее зон для начальства, что МВД пошло на уступки...

— Теперь так, — объяснял мне «разбойник», неформальный лидер компании, — выполнил на «химии» норму — день твой, в срок считают, даже если в побег ушел. Все в зачет приговора идет.. Да потерпи немного, — успокоил он соседа, совсем юного грабителя, умиравшего от желания помочиться (прошу прощения за физиологию, но ехали-то живые люди в клетке). — В Рузаевке из общаги сразу машину за нами пришлют...

— А вдруг в пересылку?

— Должны бы в общагу.

И тут я «врубился», что они уверенно ждут не возвращения в зону после побега, но к себе, в общежитие «условников».

— С «химии» сбежал — на «химию» возвращают. Погуляем пару деньков — и можно на Первое мая снова в Москву дернуть...

Вор, оказавшийся в миру парикмахером, только вздохнул: побаивался он неистребимой решительности шефа-«разбойника», но противостоять напору грудастого спутника не умел. Что ж, в побег, значит, в побег...

Разговор переключился на прописку, — единственный, кроме «помочиться», вопрос, волновавший простых советских людей.

— Ленинград с этого года открыл прописку для зэков, — деликатно включил меня в общую беседу вор-парикмахер (я не стал объяснять разницу между обычным зэком и «особо опасным государственным»), — а нам, москвичам, трудно. После зоны отправляют в Енисейск, поживи, говорят, там год — два, тогда в Москву вернешься. Это если кто холостой, то можно, а у меня в Москве семья-Тут я сумел вклинить вопрос, меня все же волновавший:

— Почему отменили возврат в зону после побега с «химии»...

— Так не всем же... В Мордовии, например, только для иногородних отменили. А если ты местный, мордовский, то коли ушел в побег — опять в зону. Наши так думают, что это заселяют мужиками Мордовию. Кто поживет в общежитии в Саранске несколько лет, привыкнет к городу, девушку найдет, работу по душе — и вот, глядишь, и остался в Мордовии. Если ты женился в Мордовии, то разрешают уйти из общежития на квартиру. Мне вот жена пишет: ты, небось, блядуешь в Саранске! Да на фига мне саранские девицы, я бел Москвы жить не могу...

 

А, пожалуй, верно рассуждают «наши» — «химиками» заселяют российскую провинцию. Причем тут есть и национальный ракурс проблемы — в Мордовии, например, национальную область разбавляют жителями центра России. Традиционная форма колонизации дальнего края — преступниками.

Из Мордовии делают русскую Австралию?