Дом обетованный

 

Поиск угла в Киеве.

Обстановка дома на Демиевке

 

Ловзанские некоторое время сдавали свой мезонин одной семье, которую для этого у себя и прописали. Однако подзаработать не получилось, а неприятностей вышло множество. Квартиранты, получив вожделенную прописку, не стали платить, не захотели они и съезжать по требованию хозяев, намереваясь присвоить себе жилплощадь. Родителям пришлось подавать в суд. На этой почве у Вериной мачехи развился психоз.

Василию Николаевичу казалось, что если прописать в доме дочь с ее «спутником», то это будет гарантией от возможного «уплотнения» (в памяти стояли эксцессы революционных лет). Несмотря на то что Горький числился в списках режимных городов, дядю Колю прописали легко (прописывали вначале сроком на месяц). («Со мной еще дядя», — сказала Вера, «Какой еще дядя?! — удивился начальник милиции. — А-а! Ладно!»— и подмахнул заявление.)

Родителям думалось, что «бывший епископ» является мужем Веры, и это, как ни странно, примиряло их с ее неудачно сложившейся жизнью, они готовы были предоставить гостям жилье в злополучном мезонине. Но, конечно, при личной встрече характер отношений дочери с дядей Колей был слишком очевиден (в довершение всего тот являлся обузой: «иждивенцем» — такая запись имелась в его паспорте, эксплуататором девушки в их представлении). Вскоре отец, оставшись наедине с дочерью, предложил: «Хочешь, я заявлю, и его возьмут, и ты будешь свободна? Намекни только». Она была поражена и смогла сказать лишь одно:

— Если ты, папа, это сделаешь, меня никогда больше не увидишь.

Психическое состояние мачехи ухудшалось, периодически она делалась буйной, так что приходилось ее связывать. Как-то она собрала узелок с вещами: «Меня заберут в

 

тюрьму». Насилу успокоили. Василий Николаевич велел, чтобы гости уезжали.

...24 сентября 1948 года в 5 часов утра они сошли на киевский перрон. Встречала Зина, с радушием и любовью. Повезла к себе — в церковную сторожку при Троицком храме (она здесь работала просвирней), поила, как и было когда-то предсказано, чаем с вишневым вареньем.

Владыка ночевал у священника Гавриила Вишневского, недавно вернувшегося после десятилетнего заключения и работавшего сторожем в гаражах, — в подвальной комнате (окна под потолком) на Кловском спуске⁵⁷⁷. О. Гавриил служил в свое время в Киевской епархии, был арестован и по статье 58 получил 10 лет лагерей. Освободившись и желая получить приход, обратился за соответствующим указом к Экзарху Украины митрополиту Иоанну. Тот, по обыкновению, послал просителя к уполномоченному, на собеседование. Но батюшка отказался:

— Я хочу от вас, владыка, получить назначение, а не от властей.

Так и доживал священник в сторожах на светской работе (после XX съезда назначил ему митрополит пенсию в 30 рублей). Вечером дядя Коля приходил к нему ночевать (Вера временно поселилась у Зины), а утром и днем находился в гостях у Петруневичей. С поиском квартиры возникли большие трудности.

 

Никто не хотел сдавать жилье неизвестным людям, боясь, что те, прописавшись, не будут платить (сюжет, хорошо знакомый советской эпохе). А иногда и владыка, придя по рекомендованному адресу и увидев высокие потолки с лепкой, отказывался:

— Это для нас слишком хорошо.

«Вот нам бы такую хатку, — говорил он Вере, — чтоб окошки в землю вросли», — и показывал на покосившуюся хибарку, типичную для киевских окраин глинобитную мазанку, стоявшую возле трамвайного депо, с двумя окошками, вросшими в землю: «Нам такая нужна».

Месяц прошел в безрезультатных поисках. Не оставалось другого выхода, как переселяться к о. Гавриилу. Но тут Зина подыскала дом недалеко от Троицкого храма на берегу Лыбеди по улице Физкультурной: единственное частное строение среди государственных складов. Десятого

 

ноября, по договоренности, сюда и переехали. Хозяйка с двумя детьми, школьниками, обитала в проходной комнате, а другую сдавала квартирантам. «Дяде» с «племянницей» удалось прописаться, для чего Вере пришлось, единственный раз в своей жизни, дать взятку.

Дом строили без фундамента, и поэтому глиняный пол был всегда влажным. От большой сырости Вера вскоре стала болеть, и врач настоятельно рекомендовал сменить место проживания, в противном случае нельзя надеяться на выздоровление. Намаявшись с поисками угла, решили держаться до последнего и попробовали сложить своими усилиями печь, в надежде просушить комнату. Купив на базаре маленькие кирпичи («межи-горку»), дядя Коля привез их в тачке домой. До этого в Томске Вера наблюдала за работой лучшего печника Медицинских клиник и сейчас по памяти ей удалось сложить печку. Но, хотя та и давала тепло, все же комната не просыхала.

Только весной 1949 года удалось найти новую хатку, в которой владыка жил до конца своих дней и откуда никуда не хотел уходить.

— Это дар Божий, — говорил он.

Дар этот снизошел на них при следующих обстоятельствах. С марта Вера устроилась старшим бухгалтером в автотехникум, и ее подчиненная, Андрус, предложила пойти по некоему адресу в старый (тогда еще окраинный) район города, Демиевку. Домик оказался ветхим, еще родительским⁵⁷⁸, прислоненный к новой постройке, где обитала семья владельцев, Ажуровых. Владыке с Верой отводили кухоньку, комнатку и палисадник возле крыльца, примыкавший к большому хозяйскому саду, который задами выходил к оврагу (забора с этой стороны не имелось). Раньше внизу, по дну ущелья, бежала бурная речка, а теперь лишь кое-где били родники. На краю сада, прямо над обрывом, стояла вишня (под которой полюбил сидеть владыка) и открывался вид на далекую лаврскую колокольню, увенчанную золотым крестом.

Хозяева требовали плату за год вперед, выходило две тысячи рублей. Таких денег наниматели не имели. Вера Максимовна Андрус, бывшая замужем за румынским евреем⁵⁷⁹, предложила неожиданный выход: занять требующуюся сумму у знакомых под проценты. Она же способст-

 

вовала осуществлению сделки и впоследствии помогла расплатиться с долгом.

Этот уголок старого Киева стал для дяди Коли последним и любимым пристанищем на земле. Надо было ехать на трамвае № 9 до конечной остановки, а потом, перейдя на правую сторону, около километра идти в гору по крутой немощеной узкой улице, Никопольской. Вот как описывает местность и дом, куда переселился владыка, одна его духовная дочь. (Читая оставленное ею описание, словно попадаешь на страницы произведений Гоголя, изображавшего малороссийское захолустье.) "Улица настолько узка, что при проезде машины некуда даже свернуть в сторону. (Впрочем, они сюда предпочитали не ездить, слишком крутые горки, а в дождь можно и увязнуть в глине. — П. П.) Идти приходится по узкой тропинке, переходящей с одной стороны улицы на другую, чтобы не утонуть в грязи или не упасть в яму. Поднявшись в гору до конца улицы, надо свернуть вправо и через одно строение но левой стороне остановиться у калитки в деревянном заборе с номером, прикрепленным на нем, — 24-а»⁵⁸⁰.

Белая хатка была старой, с маленькими окнами в комнате и кухне⁵⁸¹, с земляным, покрашенным красной краской, полом; латаная-перелатаная крыша постоянно протекала (и как нарочно, в иконном углу). Обстановку заводить не позволял. Сколько Зина ни предлагала:

— Владыка, возьмите мебель! Владыка, возьмите кроватку! И это, и то для вас достану!

— Ничего не надо, — отвечал он. — Надо так жить, чтоб вздумал поехать — бросил все, взял чемодан и уехал.

Его правило: «Надо привыкать жить скромно, чтобы было поменьше вещей»⁵⁸².

Мастер на все руки, он соорудил «мебель» из дощечек и бумаги (самодельного прессованного картона). «Накупил газет, — вспоминает В. В. Ловзанская, — наклеил из них картона, сбил из дощечек деревянный каркас (уголки), к которому и прикрепил картон, и получился шкаф для одежды, довольно большой. Этим шкафом отгородил угол, за которым я спала»⁵⁸³. Взойдя на «веранду» (сколоченную из досок), попадаешь в маленькую кухню, отделенную от комнаты занавеской. В закутке, образованном стеной и шкафом, стоял узкий стол, у которого подпилили ножки, и он превратился в «кровать» для Веры. Имелся еще один

 

квадратный большой стол и две лавки у окна (все списанное как негодное старье из автотехникума, в котором Вера работала)⁵⁸⁴. Спал дядя Коля на раскладушке, поперек которой клали доски.

Из воспоминаний духовной дочери. «Обстановка в помещении бедная и простая: в комнате у окна квадратный стол, под окнами две простых скамейки, две самодельные табуретки из нестроганых реек и досок и такое же самодельное кресло, сделанное самим владыкою. За ширмой в углу и под иконами на полу горы книг, журналов и газет... Печку приходилось начинать топить рано и долго, так как стены были ветхие, дверь закрывалась плохо, и за ночь <комнату> очень сильно продувало... В кухне на двух керосинках готовилась еда, грелась вода для стирки, отчего в низенькой комнате постоянно пахло керосинным угаром, запахами варившейся пищи, паром... Келейнице владыка говорил: "И эта квартира для нас очень хорошая", — и отказывался от всего лучшего, что ему предлагали»⁵⁸⁵.

Одно время Вера работала в СМУ, и там ей настойчиво предлагали квартиру в новом доме⁵⁸⁶ («моя очередь была первая»), но владыка не хотел идти в «большие дома», и она, видя его отношение к переезду, отказалась получить ордер.

—Что вы, Вера Васильевна, вам скоро на пенсию, будет
угол на всю жизнь. И вы вдруг отказываетесь.

—Нет-нет, мне не надо, у меня дядя.

—Что за такой дядя? Живет для какого-то дяди! — шумели возмущенные сотрудники.

Она объясняла:

— Это брат моей матери, все, что от нее осталось. Он меня воспитал. Он больной, вы его на второй этаж запрячете,
и будет он целый день там сидеть без меня. А тут у нас все
же сад.

Иногда она сокрушалась тем, «как у нас неказисто: земляной пол, течет все, а владыка в ответ: "Нам с тобой еще хуже надо. Чем это плохо? Смотри, как у нас хорошо! Почему? А потому что мы с тобой душа в душу живем"».

Лариса Семеновна Озерницкая, посещавшая епископа в последние пять лет его жизни, предложила переехать жить к ней в квартиру «с удобствами». Он сказал:

— Когда я был без угла и просил Бога о помощи, то Он Сам дал мне это пристанище. («Комнатка и кухня в полуразваленном... домике с низкими потолками и глиняным полом», — замечает Озерницкая.)