- 284 -

Дом и община

 

Библиотека его (и часть рукописей) хранилась в диване у Валентины, в доме ее родителей. Уместная предосторожность, ибо периодически к нему приходили с обыском (1923-1925 гг.), несколько раз арестовывали и забирали в ГПУ. Для властей он был по-прежнему подозрителен. Однажды сидел у себя в комнате и писал. Услышав, что в дом вошли чекисты, владыка быстро спрятал листки рукописи между страницами книги, успев поставить ее на полку. Но ворвавшийся соглядатай, словно по подсказке, сразу достал нужный фолиант. «Бес указал», — говорил об этом случае епископ.

После обыска часто увозили на Воробьевку. На допросах, между прочим, добивались, чтобы признался в контрреволюционной деятельности, в создании подпольной общины, регистрации которой требовали. (Блаженная Мария Ивановна передавала: «А Варнава пусть... не регистрируется...») В застенке он продолжал юродствовать и держал себя странно, «как больной». На вопросы отвечал проповедью (длившейся до утра) о спасении души. Чекисты двери откроют, слушают...

— Замучили меня вопросами, — говорил, вернувшись.

Как-то отправился владыка в ГПУ за панагией, забранной на обыске; обратно его не выпустили, задержали, и возвратился он только через неделю. Валентина ежедневно носила передачи. (Как опекунше больного, ей отдали и панагию.) При освобождении епископа Долгановой сказали: «Забирайте его, мы не нашли в нем ничего предосудительного. Он нам здесь интересные лекции читал».

Решили как-то чекисты задержать и Валентину, продержали ее более суток. На допросах смеялись над домотканым крестьянским платком, покрывавшим голову послушницы (в нем она заснята владыкой в его доме на Сенной).«Почему замуж не выходишь?» — «Сами знаете, жених мой умер».

Фаина Долганова ожидала сестру напротив здания ГПУ, сидя на завалинке...

— Это жиды, евреи ненавистные, дай Бог их не видеть,- волновалась Мария Ивановна. — Это жиды его брали. Долго его там держали под арестом?.. Зачем его сажали?..

 

- 285 -

Спаси меня, Господи, не подпишусь. Господь Бог мой, зачем его брали? — И перекрестилась. — Надо писать, чтобы святое его тело не трогали погаными руками, они не достойны, поганые евреи, с крестами его трогать.

И, обращаясь к Валентине, которую таскали в это время на допросы, добавила:

— Крест у Варнавы большой и крест у него жить; терпи, все терпи, коли к Варнаве пошла жить...

Владыке велела сказать следующее:

— Пусть молится; молиться надо о России, погибает она, война надвигается, плохо живется архиереям426.

Из-за частых чекистских налетов и нависшей угрозы ареста епископ спрашивал у блаженной: не нужно ли скрыться из города, переехать в глухое место, например в село. Она отвечала:

— Никак не надо, сидит пусть на одном месте, никто не прогонит, не смеют... А за что его в тюрьму посадят?..427 ...А здесь моление надо устроить, чтобы его не взяли428.

Чтобы благополучно плыть по бурному житейскому морю, от окружающих епископа требовалась большая собранность, серьезная аскетическая работа, строгое послушание, неподдельное смирение. И на тонкую, неуловимую для плотских глаз связь с духовником обрушился невидимый враг, возбудив в Карелине восстание на владыку.

Отпечаток прежних занятий оккультизмом сказывался на Рафаиле Андреевиче, давая знать о себе то в виде припадков падучей (во время которых страшно кричал), то в постоянных приступах раздражительности и мнительности, в особенной уязвимости для помыслов, диктовавших ему то одно, то другое настроение.

Внешне размолвка наступила, после того как владыка высказал желание обедать не за общим столом, а у себя, в одиночестве. Естественное стремление затворника к уединению, к перемене бытового распорядка в сторону большей сосредоточенности, освобождения от церемониального быта (необходимости светской беседы за столом) вызвало недовольство. Вскоре начавшаяся полоса обысков и кратковременных арестов епископа помогла помыслам накручивать хозяина дома против ненавистного бесам жильца. Рафаил Андреевич приступил к владыке с требованиями об уходе.

— Он в прелесть впал, — заметила о нем блаженная Мария Ивановна. — Карелиным молиться надо429.

 


426 Ответы блаж. Марии Ивановны (от 18.05 и 24.05.1925). Интересно, что блаженная в этих словах предсказала Отечественную войну за 16 лет до ее начала.

427 Там же (от 26.09.1923).

428 Там же (раздел II).

429 Там же (1-я тетрадь от 28.05.1923).

- 286 -

По ее благословению, владыка жил у Карелина до тех пор, пока тот категорически не отказал в приюте, грозил выгнать (но из-за противодействия жены, оставшейся верной своему наставнику, все не решался окончательно лишить того крова).

«— Куда его выгонят? Некуда... — отвечала Мария Ивановна в конце октября 1924 года на тревожные вопрошания Валентины. — Ему Господь невидимо пошлет... Купи избу, да поставь как следует, по-черному, да по-белому поставь, да и живите с ним, Господь поможет... как весна будет, таки уйдете»430.

Наконец Рафаил Андреевич как-то подошел к Долгановой и сказал: «Валентина, покупайте дом и с владыкой уезжайте». Он передал ей некоторое количество антикварных вещей для продажи, чтобы за вырученные деньги можно было купить усадьбу в городе. Их приобрел какой-то армянин при посредничестве Юлии Ивановны Долгановой (старшей сестры Валентины).

Весной 1925 года переехали в дом на Сенной площади - недалеко и от тюрьмы, и от Крестовоздвиженского женского монастыря; была куплена и оформлена на Валентину часть этого дома, состоявшая из двух комнат, кухни и мезонина. Их половина смотрела окнами во двор; другая половина, принадлежавшая полякам, выходила на площадь. Епископ жил в маленькой «келье» внизу, а вверху, в мезонине, поселился иеромонах Рувим, всегда молчаливый, сосредоточенный, прозванный за свою аскетичность отшельником.

В эти годы, после того как владыка превратился в странника, идущего по нехоженым тропам в Небесный Иерусалим, возле него осталась горстка молодежи. Игумен Митрофан Зосимовский «переправил» большую часть паствы к о. Петру Тополеву, и лишь несколько девушек упорно держались Валентины, желая хоть через нее соприкасаться со своим первым духовником. Епископ жил затворником, и контакты с ним могли осуществляться только через его послушницу. Характер у последней был своеобычный, гордый, поэтому тем, кто хотел сообщаться с наставником, приходилось передней сильно смиряться. Многим это оказалось не под силу. Но во всем случившемся был, по-видимому, Промысл Божий.

Обстоятельства сами отбирали тех, на кого можно положиться. Вера Ловзанская очень была привязана к Валентине, восхищалась ею. Однажды та позвонила младшей

 


430 Там же (3-я тетрадь. С. 4.).

- 287 -

подруге на работу и попросила выполнить какое-то поручение. Отношения между девушками упрочились, и через некоторое время Вера могла уже посещать домик на Сенной.

Сюда приходила Аннушка Борисова («Анна маленькая»), почти девочка, самая молоденькая из духовных чад владыки. По молодости лет на работу она не ходила и в домике на Сенной стряпала еду. (Владыка просил печь «лепешки на жару»; во всю остальную жизнь из съестного уже больше ничего не заказывал.) Когда владыка стал передвигаться по городу, то брал ее с собой, и она вприпрыжку бежала перед ним. (Другим девушкам, постарше, уже неловко было его сопровождать.) Посещала домик и Анна Ненюкова («Анна большая»).

По воскресеньям собирались в большой гостиной девчонки во главе с Валентиной да трое молодых монахов, обсуждали различные религиозные вопросы. Горячий, почти мальчик (так воспринимался даже сверстниками), Руфин всегда спорил с добродушным Киприаном (Нелидовым) и сдержанным Рувимом на богословские и общецерковные темы. Иногда забегала Елизавета Германовна Карелина — старалась помочь материально. Изредка выходил епископ и беседовал о тонких духовных предметах. Однажды заговорил о милостыне. «Подать милостыню может всякий, но не все будет... от чистого сердца. Надо знать, как подать милостыню по-христиански. Неверующие часто упрекают христиан, что они делают дела милосердия своекорыстно, ради получения будущего Царства Небесного. Многие подают нищему или больному из жалости к нему, некоторые из-за тщеславия и гордости... иные просто ради своего спокойствия, потому что голодные мешают спокойно жить и наслаждаться своим богатством. Здесь нужен дух смирения, чтобы подать милостыню с одинаковым чувством — больной ли перед тобой или здоровый, подать из-за одной любви к Богу и ради исполнения Его заповедей. Вот к какому состоянию должны мы стремиться!» (Как правило, он говорил на тему Евангелия, читаемого в этот день в храме.) 18 апреля 1925 года толковал слова Спасителя: Аще постыдится Мене и Моих словес вроде сем прелюбодейнем и грешием... (Мк. 8, 38.)

В январе того же года перед авторитетной Комиссией Костя Нелидов успешно выдержал экзамен по богословским предметам, «обнаружив хорошее богословское разви-

 

- 288 -

тие». Оценку выставил сам митрополит Сергий (Страгородский), новый глава епархии. Великим постом после литургии он постриг в мантию в Крестовоздвиженском монастыре духовного сына владыки с именем Киприан.(Новопостриженный решил по обычаю провести сорок дней в подвальной церкви под собором, где находилась почитаемая могила старицы Дорофеи, но по телесной слабости весь срок не выдержал.) Митрополит благоволил кнему и при постриге сказал примечательное напутственное слово: «Как хорошо, что в монашество идет молодой человек. Мы, старики, уже не те, мы боимся всего».

 

После окончательного отпадения Евдокима в обновленчество митрополит Сергий, успевший уже принести покаяние в той же ереси, в марте 1924 года получил назначение от Патриарха на ответственнейшую Нижегородскую кафедру. Он был глуховат на одно ухо, и верующие его звали «дедушкой». В начале двадцатых годов епископ Варнава, будучи во Владимире, познакомился с ним лично. («Когда-то мне пришлось есть, пить и даже спать под одной крышей с Сергием... Он даже раз мне прочел наизусть все полностью правило ко святому причащению: три канона, акафисты, утренние и все <другие необходимые> молитвы. Вот память!.. И все потому, что я забыл канонник, по которому мог бы прочитать сам».)431 По рассказам последнего он записал любопытную историю из жизни этого известного богослова и будущего Патриарха. «Разными путями призывает Бог ко спасению и монашеству... И поводом для оставления "мирского мятежа" бывают вещи далеко не спасительные... Вспоминается случай из жизни Патриарха Сергия (Страгородского). Когда он учился в Нижегородской семинарии, он очень пил. Парень умный (и остроумный, что, кстати сказать, сохранил до старости), он понимал, что не дело — прожигать свой талант и жизнь. Я уверен, что он в душе начинал уже определять свой будущий путь или где-то колесить около него.

И вот однажды допился до того, что поспорил с товарищами, что залезет на церковный крест. Церковь при Нижегородской семинарии... каменная, в саду за семинарским зданием, с обычной колокольней. Сказано — сделано... благородство обязывает. На крест купола он взобрался. Но, очевидно, подумал, что недалеко уже оттуда и до неба. Бросил пить и ушел в монахи»432.

 


431 Варнава (Беляев), еп. Тернистым путем к небу. С. 284.

432 Его же. Записная книжка № 14, 66. (1954.)

- 289 -

Митрополит, конечно, знал о «сумасшествии» владыки и, по-видимому, относился к его поступку с уважением, так как сделал своим иподиаконом Константина Нелидова. Ему нравился настрой горевших верой молодых людей. Онценил их искренность и смелость и не прочь был использовать эти их евангельские качества, которых ему самому так не доставало.

 

Почти сразу же Киприана рукоположили в иеромонаха. В условиях ужесточавшегося отношения государства к Церкви молодому монаху приходилось нелегко; одно время служил при Казанской часовне Крестовоздвиженскогомонастыря433, потом вместе с Руфином жил в полуподвальном помещении при Благовещенском мужском монастыре, наконец вынужденно переехал к своей бабушке; для пропитания подрабатывал переплетом книг.

Облик о. Киприана — черные вьющиеся волосы, голубые глаза, чистый и серьезный внутренний настрой, ровный и ясный характер — производил на окружающих самое лучшее впечатление. Два его друга, иеромонахи Рувим и Руфин, появились возле владыки после ухода того в затвор(епископ, уже подписывавший свои рукописи именем Димитрия Рыбаря, по слову Спасителя, закидывал апостольский невод и продолжал спасать души).

Рувим (в миру Борис Павлович Цыганков), молодой, лет тридцати, аскет и «отшельник», — полная противоположность Киприану, он и в доме на Сенной площади держался обособленно. (А общительный Киприан, еще мальчиком — в погонах студента Дворянского института —познакомившийся с владыкой и бывший к нему ближе всех, добрый и отзывчивый, мог запросто шутить с девчонками.) В прошлом — офицер царской армии, Рувим переехал в Нижний из Киева, где участвовал в работе студенческого христианского кружка. Сопровождал епископа Варнаву в Среднюю Азию, где вскоре получил назначение на приход в Турткуль, на границе с Афганистаном, арестован там и расстрелян.

Монах Руфин (в миру Аркадий Павлович Демидов, 1902г. р.) происходил из семьи уездного земского начальника. Монашество принял в 1926 году. Обладал прямым характером. (Через три года епископом Ветлужским Неофитом (Коробовым) рукоположен во иеромонаха, вскоре арестован.

 


433 Одно время жил и в комнатке при часовне.

- 290 -

Отбывал срок на знаменитой Медвежке*. По болезни сактирован. Из последних сил дополз до поезда на четвереньках... Второй раз арестован в 1937 году и вскоре расстрелян.)

В это время владыка иногда выезжал с молодежью загород, на природу. Имея благословение старца Алексея Зосимовского, изредка совершал дома богослужение.«Служить не надо, — предостерегала Мария Ивановна, -опасно и трудно, только по большим праздникам».

Вера Ловзанская, одна из самых юных подопечных владыки, непосредственно соприкасалась с ним редко, он как бы намеренно отодвигал ее от себя. И тем самым задевал ее самолюбие, саднила невидимая ранка. Вера с пятнадцати лет начала тянуть трудовую лямку. Единственную отраду находила в церкви, ее притягивала монашеская жизнь. Неизъяснимо привлекательной казалась ей и та серьезная внутренняя настроенность, осмысленность, которая излучалась от епископа и его окружения. (Состояние девушки характеризует небольшое столкновение с представителем власти. С первых лет революции комиссары стали внедрять в Нижнем социалистические принципы труда: за горожанами закреплялись участки земли, которые они должны были обрабатывать. Называлось это «коммуной». За отработанные человеко-часы им потом платили картошкой. Во главе начинания стоял некто Глебский, записывавший всех и все учитывавший, жил он рядом с Печерами. Вера, спешившая в храм, как-то натолкнулась на него. Он стал выговаривать: «Зачем ты ходишь к этому архиерею?!» Она заплакала, не могла слушать злобное ворчание администратора. «Это было первое, самое дорогое, а он такое говорит».)

Вместе с группкой духовных детей владыки она впервые посетила Дивеево и Саров, столь поразившие ее, что уезжать не хотелось. Она сидела у Марии Ивановны и с замиранием сердца ожидала, что та скажет на тайные мысли: идти в монастырь или замуж.

Послушница принесла блины, начала их раздавать гостям, а юродивая, словно невзначай, обронила: «Ты вот той маленькой монашке тоже дай». Все стало ясно.

Мысль остаться в монастыре (хотя в Дивеево уже запретили принимать новых насельниц) ее не покидала. В следующий раз дивеевская послушница Аполлинария предложила: «Пошли к Марье Ивановне. Если она благословит, то

 


* На Медвежьей горе, Соловецкая система лагерей.

- 291 -

останешься». Но блаженная еще издали закричала: «Не надо! Не надо ее! Не надо!» Потом, рассмеявшись, прибавила: «Ты же будешь на старости лет отца покоить». И дальше пояснила: «Иди к владыке Варнаве, он тебя устроит».

У Веры все внутри оборвалось: «Значит, я в монастырь не пойду?..»

В другой раз услышала совсем неожиданное. В Дивеевской обители много лет жил юродивый Ониська, говоривший о себе в женском роде, любезный друг Марии Ивановны, которого она звала своим «женихом» (иногда, впрочем, «женихом» называла и о. Варнаву). И вот однажды блаженная, прозывавшая Веру «Любой», говорит ей: «Увезет Ониська мою Любашку далеко-далеко».

Пойди пойми слова юродов, разгадай их пророчества и предзнаменования. Только после догадываешься (и тогда эти подсказки служат невольной и существенной опорой). Через десять лет, оказавшись с духовным отцом в Сибири, она все уразумела.

...В необычных встречах на перекрестках судеб тянулась к епископу зеленая поросль, юные прекрасные ростки старого мира, обреченные революцией на прозябание, а то и напрямую гибель. Он возвращал им смысл жизни, разрывал путы времени, показывая, что от каждого, как в эпоху гонений на первых христиан в Римской империи, зависит судьба Церкви. За окнами дома на Сенной площади сгущался мрак, но спустя годы епископ вспоминал о жизни их тогдашнего сообщества: «Мы жили, не думая о завтрашнем дне»434. И им было светло в их труде и надеждах.

Епископ Варнава подарил как-то духовной дочери Псалтирь и сделал на ней такую надпись: «Молись крепче, в этом залог духовного просвещения, разума и самой прозорливости. А зная, что есть добро и зло, спасешься и других спасешь». Он учил, невзирая на обстоятельства, идти путем добра. И учился этому сам, благо сложнейшие исторические события тому способствовали.

Послабления, допущенные режимом в годы нэпа, сворачивались, атмосфера сгущалась; чтобы сохранить духовное горение, надо было вновь уходить от политической непогоды, пытаясь сберечь церковный (отеческий) строй жизни. Волновала судьба рукописей и собранных святых реликвий (у владыки хранились антиминс, частицы мощей, предметы, принадлежавшие святым, например преп. Сера-

 


434 Из заметок к письму Патрушевой О.

- 292 -

фиму Саровскому, Иоанну Кронштадтскому и др.), но не меньше тревожили судьбы Православия. Неужели оно будет перемолото жерновами государственной машины, запущенной ненавистниками христианства?

В Нижнем власти не забывали «съехавшего» с ума епископа, требовали, чтобы он устроился на работу. Он был слишком молод (всего сорок лет), для того чтобы эта драконовская Система оставила его в покое. Приходилось думать — не нужно ли переменить год рождения, увеличив тем свой возраст. Мария Ивановна подсказывала:«Старичок Варнава на постели лежит и служит»435. Иногда как бы оговаривалась: «В Иерусалим пусть съездит, в Киев, его там мало знают, никто не тронет его там...»436

В 1928 году о. Киприан получает назначение служить в Кзыл-Орде. Это было знаком судьбы, и епископ принимает решение переезжать в Среднюю Азию и под покровом официального прихода строить не видимый миру тайный монастырь.

Вначале уезжал Киприан (перед отъездом, 25 января, сфотографировался на память); прощался в домике, в большой комнате, где обычно собирались по воскресеньям; девочки плакали, чувствуя, что решающим образом меняется их жизнь, а спросить, куда едет, нельзя — интересоваться не полагалось.

Потом отправились владыка с Рувимом и Валентиной, затем Фаина и Елизавета Фотиевна Долгановы, затем две Анны («маленькая» и «большая»), а позже всех Вера.

 

 


435 Разговор с блаж. Марией Ивановной 28-30 декабря 1923 г.

436 Ответы блаж. Марии Ивановны. От 26.09.1923 г.