8. ПРИЗНАЮ ИЛИ ПРИЗНАЮСЬ?
Как-то вечером меня вызвали на допрос необычно рано - я не успел даже прилечь. Оказалось, что это последний вызов к следователю.
- Сегодня вечером, - сказал он, - заканчивается следствие. Нам остается только подписать заключительный протокол.
- А когда будет суд, гражданин следователь? - спросил я его.
На этот раз он не попрекнул лишним вопросом и ответил вежливо, с пониманием:
- Это не зависит от меня. Мое дело - следствие. Дату суда установят другие. - Говоря это, он принялся что-то писать и тут же зачитал кратко сформулированную запись:
"Признаю себя виновным в том, что был председателем организации Бейтар в Польше, отвечал за деятельность организации и призывал еврейскую молодежь вступать в ряды Бейтара".
- Подпишите, пожалуйста, - вежливо сказал следователь, - и сможете вернуться в камеру. На этом следствие кончается.
- Гражданин следователь, - сказал я, - вы все очень точно сформулировали, и я это, разумеется, подпишу, но прошу внести в текст одно изменение.
- Какое изменение? Снова изменение? Ведь все так просто.
— Это верно, и изменение касается только первого предложения. Вместо "признаю себя виновным в том, что был", я прошу написать "признаю, что был". Все остальное в полном порядке, и я готов это подписать.
Впервые следователь не был в состоянии меня понять:
— Как это не писать "признаю себя виновным"? Ведь вы сами признали, что возглавляли ваше движение, что отвечали за его деятельность, что часто ездили по городам Польши и призывали еврейскую молодежь вступить в организацию. А что я написал? То, что вы сказали. Так с какой стати вносить изменения и переписывать все заново?
- Гражданин следователь, - пытался я ему втолковать, - у меня нет никаких претензий к содержанию протокола. Я говорил, что возглавлял Бейтар в Польше и готов теперь сказать то же самое. Но я не могу подписаться под словами "признаю себя виновным". Мне ясно, что вы считаете это ужасной виной, но я в этом никакой вины не вижу. Напротив, я считаю, что выполнял свой долг, в этом был смысл моей жизни, и я попытаюсь все это объяснить на суде.
Следователь снова не понял. Судя по его поведению, он не притворялся и действительно не был в состоянии переварить мою новую "талмудическую" причуду.
"Я признаю себя виновным в том, что был..." - это обычная формулировка заключительного протокола; с какой же стати я требую изменений?
- Скажите, — беззлобно спросил следователь, — вы были председателем Бейтара в Польше или не были?
- Был.
- Что же вы теперь мне голову морочите? Был - значит, виновен!
- Нет, гражданин следователь, не виновен. И в этом вся разница между нами. Вы считаете преступлением мою деятельность в качестве сиониста, бейтаровца, а я считаю, что служил своему народу. Я понимаю, что суд будет судить меня по советским законам и, возможно, с моим мнением не посчитается. Но вы хотите, чтобы я сам написал "признаю себя виновным". Этого я сделать не могу, так как я не считаю себя виновным.
Следователь начал сердиться:
- Ну и не подписывайте! Думаете, нужна мне ваша подпись? Я могу передать протокол прокурору и без вашей подписи.
Я промолчал.
Следователь изменил тон:
— Но я всегда так формулирую протокол. Почему вы не подписываете? Ведь я написал то, что вы мне говорили, почему же вы не подписываете?
Я повторил свои аргументы.
Он стоял на своем.
Напрасно искал я в своем скудном словаре другие слова, чтобы понятнее объяснить сказанное.
Тогда он начал угрожать.
Я весь внутренне сжался. "Это испытание, - сказал я себе. — Возможно, решающее испытание. Если не настою на своем, не будет смысла в моей жизни. "Я признаю себя виновным в том, что был руководителем Бейтара"? - Нет, ни в коем случае. Пусть делает что хочет, я не подпишу. Боже, не оставляй меня...".
Молитва вырвалась из сердца, но я не почувствовал, что и губы нашептывают слова.
— Что вы сказали? — крикнул следователь.
— Ничего не сказал, гражданин следователь.
— Как это не сказал? Вы что, в лицо врать мне надумали? Я ясно слышал, что вы говорили!
— Я ничего не сказал; просто разговаривал сам с собой.
Следователь громко рассмеялся.
— Посмотрите на него! - смеялся следователь. - Он уже сам с собой разговаривает. Юрист разговаривает сам с собой - видали? Не говорите сами с собой, - обратился он ко мне. - Лучше послушайте, что я вам скажу. А я вам скажу, что вы должны подписать протокол. Иначе будет плохо.
Смех следователя меня глубоко задел, но я не реагировал. Я был даже доволен улучшением атмосферы.
— Гражданин следователь, — сказал я, — прошу понять, что я не могу подписаться под словом "виновен". Ведь в конце концов я прошу только изменить два слова в тексте. Для меня это очень важно, но какое это имеет значение для следователя? Ведь
в любом случае материал будет передан в суд и судьи установят, виновен я или нет.
- Вы меня не учите, что важно и что не важно для следствия. Я снова советую вам по-хорошему: подпишите, и идите себе в камеру.
- Не могу, гражданин следователь, и думаю, что, подписав, я многое потерял бы и в ваших глазах. Ведь вы тоже идеалист...
- Я не "идеалист", - издевательски прервал меня следователь. - Я коммунист, и для меня главным является исторический материализм.
- Нет, нет, - поторопился я устранить недоразумение, - я имел в виду не философскую проблему материализма и идеализма, а хотел сказать, что вам несомненно близко понятие идеала, большой цели. За свои идеалы вы ведь и жизнь готовы отдать...
- Конечно, если потребуется, я готов в любую минуту отдать жизнь за победу революции, за советскую родину.
- Я тоже готов.
- На что вы готовы?
- Отдать жизнь за свои идеалы.
- Какие у вас идеалы? Кукольная комедия - это идеал? За то, что вы называете идеалом, не стоит даже волос отдать, не то что жизнь. Да и кому нужна ваша жизнь? Вы человек молодой, образованный. Вы говорили, что хотите служить своему народу. До сих пор вы не народу служили, а его врагам, врагам всего человечества. Вы совершили очень серьезные преступления, и не знаю, что решит суд, но, если будете вести себя хорошо, вам, возможно,
будет предоставлена возможность когда-либо действительно служить своему народу. Разумеется, сначала придется пройти период воспитания и перевоспитания.
- Если Бог мне поможет, - сказал я как бы самому себе, — может быть, и в самом деле смогу еще оказаться полезным своему народу.
- Бог? Вы верите в бога?
Без задних мыслей я вызвал перемену темы.
- Да, разумеется, я верю в Бога.
- Вижу, что и в этой области потребуется перевоспитание. Но должен сказать, что от вас, Менахем Вольфович, я такой глупости не ожидал. Вы человек образованный, как же вы можете верить в бога?
- Я знаю ученых, профессоров, которые верят в Бога.
- Глупости! Ученый в бога не может верить! Те, кого вы имеете в виду, только говорят о своей вере. Они наемники буржуазии. Кстати, вы можете объяснить мне, почему вы верите в бога?
— Это очень трудно объяснить, вера не поддается словесному, умственному объяснению.
— То-то же, вера в бога противоречит человеческому уму. Но почему вы верите?
— Вера не противоречит уму. Человек своим умом понимает, что некоторые вещи разуму недоступны, и поэтому он начинает верить в высшую силу.
— Есть вещи, недоступные разуму? Нет таких вещей. Наука может ответить на любой вопрос.
— Во всяком случае, наука не в состоянии решить проблему жизни и смерти.
- Кто рассказал вам эти сказки? Биология объясняет все, что относится к жизни и смерти.
- Я имел в виду не жизненные процессы, а загадку жизни. Не биологическое развитие, а так называемую первичную причину, которую наука не в состоянии объяснить. Наука достигла многого, но она не в состоянии вернуть жизнь мертвой мухе.
- Что вы говорите? Нет вещи, которую наука не могла бы объяснить? Это вопрос времени и развития науки. Двести лет назад человек знал меньше, чем он знал сто лет назад. А мы знаем намного больше того, что люди знали сто лет назад. Наука развивается. И в один прекрасный день не останется ничего загадочного. Я верю в науку и поэтому не верю в существование бога. Вы говорили о загадке жизни, а известно вам, что в Советском Союзе медицина сумела уже вернуть к жизни умерших людей?
- Нет, об этом я не читал.
- А я говорю вам, что это факт. Я сам читал об операциях на сердце, вернувших жизнь умершим. Верно, люди эти прожили недолго, но речь идет о начале пути. Уверен, что наша наука разрешит эту задачу. Я хочу, чтобы вы знали, в каком отсталом мире вы жили до сих пор. Если найду журнал со статьей, постараюсь передать его в камеру. Вам уже разрешается читать в камере?
- Нет, мы книг не получаем, и мои две книги я тоже до сих пор не получил.
- Ах да, только по окончании следствия арестованным разрешается читать.
Хорошее настроение покинуло его с той же внезапностью, что и появилось. Он вернулся к прежней теме.
- Хватит о философии. После следствия вы тоже сможете получить книги. Но вы сами оттягиваете окончание следствия, отказываясь подписать протокол.
- Я хочу подписать, гражданин следователь, но прошу заменить два слова, всего два слова.
- Снова! Что изменить? Что я должен менять? Я написал все, как вы говорили. Говорили, что были председателем польского Бейтара, я так и написал.
- Да, но я не виновен.
- О, еще как виновен! Вы даже сами не знаете, как вы виновны.
Спор продолжался много часов подряд с легкими вариациями. Были угрозы, увещевания и изнурительные повторения тех же аргументов.
Вдруг дверь комнаты отворилась, и вошел коллега следователя, майор НКВД.
- Ну что скажешь? - обратился к нему мой следователь. — Он отказывается подписать.
- Что отказывается подписать? — удивленно спросил майор.
- Протокол.
- Что? Я вижу, - обратился майор ко мне, - что вы хотите играть роль героя. Видали мы таких героев. Советую вам, для вашей же пользы, подписать. Вообще вам повезло, что у вас такой следователь,
но я вижу, что он слишком хорош для вас. Вы почему не хотите подписать?
— Гражданин майор, — сказал я, — я не герой и не играю такой роли. Но это вопрос веры. Я не могу подписать, что "признаю себя виновным" в вере в свои идеалы.
— О чем он говорит? - спросил майор моего следователя.
Следователь зачитал ему текст протокола и добавил:
— Вот это он не хочет подписывать.
— И это вы отказываетесь подписать? - снова обратился ко мне майор. - Ведь это правда, как же вы отказываетесь подписаться под правдой?
Я собирался снова — в который раз! — повторить свои аргументы, но, к моей великой радости, меня вдруг осенила замечательная идея, притом чисто юридическая:
— Гражданин майор, — сказал я, — я готов в любую минуту подписать этот протокол, но как могу я писать, что я виновен? Ведь я собираюсь защищать себя и думаю, что имею на это право. Я предстану перед судом и постараюсь доказать свою невинов- ность. Это моя единственная возможность, но как смогу я защищать себя перед судом, если еще до этого признаю свою вину?
Услышав это, майор сказал - не мне, а своему товарищу, но обращался он будто к самому себе:
— Суд! Подавай ему трибуну, трибуну для его красноречия! Кого вы хотите убедить, — снова обратился он ко мне, — нас, старых чекистов?
С момента своего ареста я в первый раз услышал это привычно вызывающее ужас слово: "чекисты". С какой гордостью оно было произнесено! Но чекист сказал и нечто более важное: он не повторил обещания своего товарища: «Будет суд», а прокричал:
"Суд! Дайте ему трибуну!" С этими словами он вышел из комнаты.
С нескрываемым разочарованием в голосе я обратился к следователю:
— Вы несколько раз говорили, гражданин следователь, что будет суд, а теперь из слов майора я могу понять, что суда не будет.
— Не он, а я ваш следователь. Я сказал, что будет суд, - значит, будет! Но сначала надо кончить следствие. Подпишите протокол, и кончим.
С этого момента я отбросил все идеологические аргументы и ухватился за юридическую формулу: если подпишу, что виновен, — как смогу я защищать себя на суде?
Почти всю ночь продолжались пререкания о заключительном протоколе и двух словах. Наконец следователь сказал:
— Вы вредите самому себе. Мне, по правде говоря, все равно. Ваша вина ясно доказана. Но хватит, я чувствую отвращение к вам, вы для меня все равно, что обезьяна, африканская обезьяна, и я не хочу вас больше видеть. Я выбрасываю слово "виновным" и пишу: "Признаюсь, что был..."
Я ликовал. На ругань не обращал уже никакого внимания.
Близость русского и польского языков помогла мне уловить разницу между словами "признаюсь" и "признаю". Я попросил следователя изменить и это слово. Он не удостоил меня ответом, порвал на мелкие клочки протокол, написал его заново и прочитал новый текст:
"Признаю, что был председателем Бейтара в Польше..."
Я поставил свою подпись, и меня увели в камеру.