ЧЕКИСТЫ НЕ ДАЮТ НАГРАД

Через неделю после диспута я был вызван в штаб полка к майору Гольману, куда сопровождал меня разведчик Волничев, вооруженный автоматом и гранатами. В штабе Гольман отправил меня к прибывшему из штаба армии полковнику контрразведки Шнеерману. Я был взволнован этим и понимал серьезность ситуации. Я догадался, что меня оклеветали зам-

политы Гольман и Кулиев. В низенькой землянке Зубова, начальника особого отдела нашего полка, сидел на табуретке незнакомый человек, который предложил мне сесть. Сопровождавшему меня разведчику он приказал идти к дежурному по штабу и дожидаться приказаний.

Шнеерман признался мне, что он давно желает познакомиться со мной. Он спрашивал меня о прошлом: о моей службе в Красной Армии в Гражданскую войну и службе в Штабе РККА и Реввоенсовете Республики, а также о встречах с Троцким. Я рассказывал, а он меня слушал внимательно и напряженно, глядя мне в глаза. Беседа длилась часа три. В конце он спросил, какие у меня имеются претензии к командованию 110-го полка. Я ответил, что замполит майор Гольман запрещает представлять меня к наградам. Контрразведчик улыбнулся и сказал, что Гольман действует не по своему капризу, а по приказу сверху, запрещавшему всех ранее судимых по политическим статьям представлять к наградам на войне...

Назад в дивизион мы возвращались ночью ощупью и часто падали в воронки от снарядов, до краев наполненные водой.

На сердце было горько от сознания своей беспомощности и обреченности. Мне показалось, что полковник контрразведки приказал сопровождавшему меня Ивану Волничеву убить меня в лесу и заявить, что я пытался убежать... Об этом я сказал разведчику, а он вдруг выругался громко и обиделся. По его взволнованным словам я понял, что судьба моя опять перешагнула через смерть.

...Вчера мы взяли Псков. От города остались только два строения — собор и местная тюрьма. Все остальное — прах и пепел...

Мы подошли уже к границе прибалтийских государств, где на реке я был контужен разрывом бомбы. Без сознания меня отправили в армейский медсанбат, откуда повезли в эвакогоспиталь, а из него «стрелой» — в Череповецкий госпиталь, где я пролежал семь месяцев. Лишь в январе 1945-го военная врачебная комиссия признала меня полностью непригодным к продолжению военной службы. Как инвалиду, потерявшему здоровье на войне, мне разрешили выехать домой.