СНОВА В КРАСНУЮ АРМИЮ

В тот суровый год нежданно пришла на Воротынщину суровая зима. Как когда-то французы, теперь и немцы дрогнули от холода и стали отступать. В рождественскую ночь 1941 года храбрые германские войска без боя сдали Перемышль, Калугу, Воротынск и отступили к Юхнову. А вскоре после их отступления к нам в Воротынск вернулись части Красной Армии и восстановили органы Советской власти. В ту же ночь в наш дом на Слободе ворвались, как разбойники, красноармейцы под предлогом поиска оружия. Вооруженные через плечо автоматическими ружьями и с гранатами за поясом сибиряки-красноармейцы с фонарями в руках обследовали чердак, сеновал и даже опускались в мерзлый погреб, однако оружия нигде не

обнаружили. Но если бы они у нас нашли оружие, меня бы вывели во двор и расстреляли как изменника...

А утром мы узнали истинные цели обыска. В ту ночь из Перемышля в Воротынск на лошадях приехали связисты боевой гвардейской части и остановились на привал на улице Хвостовке возле Городища. Воинская часть, забыв про опасность с воздуха, разожгла большой костер, чем привлекла к себе внимание летевшего над фронтовыми дорогами вражеского летчика-разведчика, давшего очередь из пулемета по неудачникам связистам Красной Армии. А в результате были жертвы: несколько убитых и много раненых бойцов, в [том числе был ранен командир связистов. Раненых немедленно отвезли в нашу больницу на Воробьевской улице. Там в тот вечер находилась председатель Воротынского совета Антонина Гусева, которая, не вникнув как надо в это дело, послала бойцов искать виновников несчастья не на улицу Хвостовку возле Городища, где горел костер связистов, а на Слободу, в наш дом...

Я получил повестку из калужского райвоенкомата. Простившись с Воротынском, где остались мои тетушки и юная племянница-москвичка Лидочка, я пошел пешком в Калугу. В тот день там заседала Аттестационная комиссия военнолужащих командного состава, которая по политическим мотивам лишила меня воинского звания полковника и перевела в красноармейский рядовой состав. Суровая несправедливость была продиктована отношением калужского управления госбезопасности ко мне, как, приверженцу троцкистской оппозиции, имевшему троекратную судимость по политическому делу (КРТД, статья 58-10 и 11).

Вместе со мной пришли в военкомат с повестками в руках еще шесть человек из сельской местности. Нам семерым было предложено сдать вместе с повестками наши паспорта, характеристики и справки с места жительства и места службы. Мы сдали, а через два часа военный комиссар района выдал нам на семерых призывников семь незапечатанных пакетов, адресованных в тульский облвоенкомат. Все пакеты военком дал в руки старшему из нас по возрасту, который должен был вру-

чить их тульскому облвоенкому. Попрощавшись с родной Калугой, мы пошли на станцию и вскоре выехали в Тулу. Как только поезд набрал ход, и за окнами вагона замелькали версты, наш товарищ старшина, которому калужский военком доверил все документы, заявил нам, что пакеты с документами он решил раздать нам на руки, а по приезде в Тулу, на вокзале, мы должны будем возвратить их ему. Мы согласились с радостью, в надежде заглянуть в свои пакеты и прочесть написанное в них. Во время быстрого движения нашего поезда мы по одиночке выходили в туалет и там читали содержимое пакетов. Когда очередь дошла до меня, я тотчас вынул из конверта две бумажки-четвертушки, напечатанные на машинке, и стал читать их. В первой сообщалось о моей службе в Красной Армии с 1918 по 1926 год, а во второй было написано, что я (с женой Алей Чумаковой) был в оппозиции, за что мы оба были исключены из партии и находились в заключении. В конце этой бумаги осторожно намекалось, что эти данные доводятся до сведения репрессивных органов. Потрясенный всем прочитанным, я без колебаний разорвал ее на мельчайшие кусочки и выбросил их в уборную. Потом, нажав педаль унитаза, я увидел, как бумажные частицы полетели вниз на рельсы, разметавшись ветром во все стороны. Другую четвертушку я вложил опять в конверт, который спрятал в боковой карман.

Подъезжая к Туле, мы отдали все наши пакеты старшему по группе. В облвоенкомате нашу группу из семи бойцов соединили с другими группами из Тульской области. Потом нас всех отправили из Тулы в город Горький. По дороге в Горький на всех крупных станциях нас выводили из вагонов и вели в вокзал, где за столом, покрытым красной скатертью, сидели старые чекисты в штатской одежде и с пристрастием расспрашивали: кто из нас перед войной сидел и тюрьме и по какой статье? Всех тех, кто признавался, что судился до войны, уводили в сторону и отправляли на передний край в штрафные батальоны.

В Горьком нас всех собрали в доме агитпункта для принятия присяги на верность Советскому правительству, пос-

ле чего повели в строю по городу вокруг Нижегородского Кремля, заставляя петь военные песни былых времен. На следующий день из Горького нас повезли машинами в сосновый бор и сдали в запасной Гороховецкий полк, в котором стали учить штыковому бою и винтовочной стрельбе. А через месяц к нам приехали из 1-й Ударной армии наши «покупатели» и увезли нас в 110-й минометный полк в северо-западном направлении. По дороге к фронту эшелон наш часто останавливали в чистом поле, и машинисту приказывали гасить топку паровоза. Эта мера предосторожности считалась обязательной для всех военных эшелонов, которые могли подвергнуться бомбардировке с воздуха.

...В нашем 110-м минполку 1-й Ударной армии, сражавшейся в самом начале войны на подступах к Москве, из трех дивизионов было 18 минометных батарей. Нашим полком тогда командовал подполковник Ротманов, а вторым дивизионом, где находился я, — старший лейтенант Шевцов, назначивший меня дивизионным писарем.