ПОБЕГ ИЗ КАТОРЖНОЙ ТЮРЬМЫ
...У самого причала эстакады на реке Усе нас, заключенных, погрузили в товарный поезд и отправили работать на угольную шахту Воркуты. Узкоколейная железная дорога от реки Усы на Воркуту тянулась шестьдесят километров. Старинный паровоз, который тащил поезд из десяти вагонов, часто буксовал и останавливался в чистом поле. Затяжной подъем с тяжелым грузом (кроме заключенных, в поезде находились техника для шахт и продовольствие) вынуждал механика вести локомотив на малой скорости (четыре километра в час).
Подъем измерялся по приборам и составлял один метр на километр расстояния.
На пол дороге к Воркуте нашу бригаду высадили в голой тундре и заставили идти пешком пять с половиной километров в сторону другого угольного рудника — шахты «Капитальная». С трудом передвигая ноги по воде и вязкой глине,
мы все время спотыкались, падали и снова поднимались, мокрые и грязные, усталые и оскорбленные. Мы протестовали, но конвойные мордвины и татары угрожали нам собаками овчарками и пулями в висок, и мы, прикусив язык, молча шли дальше за конвойными. А тех, кто не мог идти пешком по тундре, конвоиры расстреливали, оставляя лежать на земле, пока их не подберет заупокойная подвода и не сбросит где-нибудь в глубоком месте...
Увидев все это, я припомнил крымское Гнилое море, по которому в двадцатом мы, солдаты революции, пешком и на лошадях шли штурмовать последнюю твердыню Врангеля. Многие из нас, тогда оставшихся в живых, теперь еле передвигали ноги под конвоем по грязи, направляясь на каторгу и смерть...
На месте стройки новой шахты «Капитальная» мы увидели много тысяч заключенных, разместившихся в палатках по 400 и больше человек в каждой с нарами в.четыре этажа.
Вся территория на заполярной стройке была столетиями покрыта толстым слоем тундрового мха, под которым летом почва прогревалась только на четверть метра от поверхности, а остальная глубина материка веками оставалась замороженной. В течение двух месяцев природа в Заполярье, пробудившись, торопилась зацвести, родить плоды и бросить в почву семена. Всех нас прибывших новичков конвой сдал по наличию людей нарядчику лагпункта. Тот сразу же предложил нам выбирать из своей среды достойного товарища на лагерную должность бригадира, а когда мы выбрали себе руководителя, нас повели к одной из двадцати пяти двойных брезентовых палаток, в которых жили землеройные бригады по пятьдесят человек в каждой. Избранный нами бригадир Нефедов до тюрьмы учительствовал на Орловщине в начальной школе и согласно аттестации РОНО был «грамотный учитель, добрый человек и политически надежный». Но однажды на районной конференции Нефедов заявил, что в нашем государстве нет свободы, равенства и братства. Ею немедленно арестовали и заочно осудили на 5 лет каторжных работ...
В большой брезентовой палатке вместе с нами жил прораб строительства Иван Терентьев с Брянщины. Окончив в Брянске строительный институт, Терентьев был направлен на стройку спецзавода, но почему-то не ужился там со своим начальником-мошенником, которого поддерживал и. покрывал такой же жулик секретарь горкома партии. Честного Терентьева арестовали как троцкиста и осудили по статье 58 УК на 10 лет на Воркуту.
Все землеройные бригады находились в подчинении Терентьева, про которого ходили слухи, будто он на Брянщине в лесу руками задушил матерого волка. И действительно, Терентьев выглядел атлетом, а его ладонь была размером с суповую миску.
На строительной площадке шахты «Капитальная» рабочий день был более двенадцати часов. Тяжелая работа на строительстве изматывала силы заключенных. Липкая, как пластырь, глина обволакивала всю лопату и не счищалась с нее, чем замедляла темп работы заключенных. Чтобы как-нибудь очистить лопату от глины, нам нужна была еще одна дежурная лопата на каждое звено, но нам ее не выдавали. Наша обувь из резины, называвшейся «шанхатки», была не приспособлена к условиям работы в таком климате и сыром грунте, в силу этого мы с раннего утра до вечера трудились на работе с мокрыми ногами, что в конечном счете приводило к простудно-ревматическим заболеваниям. В результате эти «мелочи» замедляли ход работы, затрудняя выработку нормы заключенных. Поэтому нам давали меньше хлеба и горячего приварка, что вело нас к истощению и заболеваниям.
А начальник по режиму Козодой вывешивал на видном месте на доске наши фамилии, ругал нас нецензурными словами и угрожал составить акт для прибавления нам срока заключения. Так постепенно создавалась почва для побега заключенных с каторги... Однажды перед утренней поверкой мы узнали, что в ночное время из лагпункта убежали шесть наших товарищей. Из нашей палатки убежали бригадир Нефедов и прораб Терентьев, из других еще четверо наших товарищей. По всему лагерю была объявлена тревога. Трое суток
никого не выпускали из палаток. Только злющие овчарки, обнюхав койки беглецов, дико рыскали по лагерю, а к вечеру они пошли с конвойными в погоню за бежавшими. Погоня шла в трех направлениях: по двум след шел к уральскому хребту, по третьему — к реке Усе на выход к трем морям.
Мы беспокоились за наших товарищей, понимая, что их жизнь висит на волоске, хотя в душе гордились ими. В пути их могли захватить зыряне или ненцы и продать начальству лагеря за двести граммов пороха и за сушеную треску... До революции 1917 года эти две народности на Крайнем Севере не выдавали беглецов полиции, а помогали им. К примеру, раньше возле чума и крыльца для убежавших с каторги всегда оставляли миску с варевом, горбушку хлеба и табак. ^ Теперь эти местные жители безжалостно хватали в тундре беглецов и выдавали их властям.
...Лишь через десять дней вернулись от Уральского хребта конвойные с овчарками и привели с собой избитых и искусанных собаками двух беглецов, а остальные будто проскочили через линию кордона, скрывшись в неизвестном направлении (а может быть, упали в горах и стали жертвами шакалов). А что касается Терентьева с Нефедовым, бежавших к морю, их настигли возле лагерного пункта «Усть-Уса». Сначала конвойные заметили Нефедова и вслед за ним послали первую овчарку, которая, приблизившись к нему, с налета сбила его с ног и стала рвать одежду и кусать лицо и руки. А когда он потерял f сознание и прекратил сопротивление, собака бросила его и побежала за Терентьевым, который ушел на километр вперед. Догнав Терентьева, овчарка прыгнула ему на грудь, пытаясь повалить его, но тут же отскочила в сторону, сраженная ударом молотка по голове. Собака завизжала, затряслась и, обливаясь кровью, замертво упала...
Потрясенные утратой своего клыкастого помощника, оперативники спустили на Терентьева вторую грозную овчарку, очень похожую на волка. Сильным прыжком она бросилась с разбега на Терентьева, желая укусить его за горло, но тот извернулся и всадил ей в пасть железный молоток. Кровь хлынула потоком из разорванного горла хищницы.
Обливаясь кровью и дрожа всем телом, собака издохла на глазах у конвоиров.
Озверевшие оперативники решили застрелить Терентьева из пистолетов. Соблюдая форму поведения, они потребовали сдаться им без всякого условия и обещали смягчить ему наказание. Терентьев не поверил их словам. Он знал судьбу бежавших с каторги, которых сильно били и пытали, а потом расстреливали прямо в голову...
Подойдя к Терентьеву на пистолетный выстрел, оперативники открыли по нему прицельную стрельбу. Несколько пуль попали ему в ноги, руки и плечо. Обливаясь кровью, он держался на ногах и не выпускал из рук молотка. Потом он поглядел в последний раз на небо и сказал своим убийцам:
— Лучше умереть, чем жить всю жизнь на каторге!
Об этом нам поведал оставшийся в живых бригадир Нефедов. Потом сами оперативники рассказывали обо всем случившемся, смакуя сцены истязаний и глумлений над несчастными...
...В тот день нас разбудили раньше времени. Нарядчики и коменданты выгнали заключенных на улицу возле бараков и палаток и построили всех в две шеренги. Неожиданно из тундры показалось шествие людей с собаками: впереди три беглеца. За ними оперативники с овчарками. Они заставляли беглецов рассказывать о трудностях побега и страданиях в пути. Потом, как на эстраде, по команде все бежавшие показывали нам следы укусов собак и побоев и все время повторяли слово в слово, обращаясь к нам:
— Товарищи! Не бегайте из каторжной тюрьмы. В горах и в тундре везде есть засады и заставы, от которых никуда нельзя укрыться... Не бегайте из каторжной тюрьмы...
Их лица были черными, а глаза — испуганными, мутными. Их жестоко били и истязали.
Мы расходились по своим баракам и палаткам с горьким чувством обреченности...
Через три дня нашу бригаду перевезли на рудник в Воркуту работать под землей. Эпизод из жизни заполярной каторги являлся диссонансом лживой пропаганды о «счастливой жизни в СССР». На самом деле в эти годы наша родина горько рыдала, провожая на тот свет десятки миллионов сыновей и дочерей, замученных в неволе и расстрелянных в подвалах ГПУ и КГБ.