- 75 -

ГЛАВА 17

СНОВА В МАГАДАН

 

В моей собственной жизни мало что изменилось. Барак, нары... Работа - уже только за зоной, но и, в общем, все дни одинаковы - работа, кормежка, проверка, сон и ожидание, ожидание... Работы были, конечно, очень тяжелые, а сил было еще меньше. Но норму надо выполнять. У меня уже в третий раз появились признаки дистрофии. На медицинской комиссии (а они были довольно часто) мне назначили улучшенное питание на две недели и на работу в зоне. Улучшенное питание - это было две порции каши и два черпачка постного масла (а черпачок был по величине с наперсток). В больнице к тому же давали еще и пол-литра молока, или кусочек масла и даже по ровному кусочку пиленого сахара. Обычно нам, когда давали сахар, то он был почему-то оранжевого цвета и с песком, который тоже раздавали тем же черпачком. Сахар был совсем малосладкий, но очень вкусный. Это было единственное наше угощение, наше баловство. Конечно, те, кто получали посылки, много чем могли полакомиться. Присылали многое. Я посылок не получала. За весь свой срок, девять с половиной лет, я получила лишь одну посылку от своей сестры из Литвы, ныне уже покойной, там была только одна маленькая пачка печенья. Вот это и была моя единственная прибавка к казенному пайку. Еще были галоши, бурки и теплые штаны.

Здоровье мое поправлялось очень медленно. Очень я скучала и переживала за девочку. Начальник санчасти пообещал, что, как только придут адреса детей, то отправит меня в Магадан, в больницу. Стали ждать и, конечно, работать. За зону меня посылать не стали, мне и в зоне было тяжело работать.

Спустя три месяца получили адреса детей. Сколько было радости, трудно передать. Три месяца - это ведь совсем недолго, а нам это было дольше года. Порой теряли надежду

 

- 76 -

вообще. А тут все в порядке, адреса есть. Вскоре стали поступать письма. Писали няни (приватно). Официальных бумаг не было. Одна добрая душа даже прислала любительскую фотографию, где четверо детишек около елки, в том числе и моя доченька. Это была такая ценность, цены которой в мире нет. Эта фотография хранится у дочери.

Пришло время отправки в Магадан. Многие завидовали. Ведь всем казалось, что в Магадане лучше. Все же центральный лагерь и город. Говорили всякое, что там якобы легче достать кусок хлеба, одним словом прожить и выжить.

Стараюсь вспомнить дорогу в Магадан и не могу. Не помню, никак ехали, ни с кем. Кажется, нас было несколько человек, что это были все "мамки", то точно и, наверное, сильно ослабленные. Их всегда из мелких лаготделений отправляли в центральные лагеря.

Помню, что нас поселили в брезентовую палатку (зимой-то), обычная картина: посередине большая железная бочка, то есть печка, а по бокам нары в два этажа. На верхнем этаже было очень тесно, но немного теплее. То маленькое тепло, которое распространялось от этой железной бочки, все больше держалось вверху. Однако все равно ложились спать одетыми. Даже в ватной, шапке на голове, которая к утру примерзала к брезенту палатки и нужно было утром ее отдирать. Днем эти шапки становились мокрыми, так как оттаивали от солнца (поскольку дело уже шло к весне), или от приближения к печке. На ночь назначали дежурных, чтобы подтапливать печку, иначе можно было вообще околеть.

На работу посылали на строительные объекты, в основном на земляные работы. Рыли траншеи глубиной до трех-четырех метров без всяких креплений. В траншеях были только козлы, на которые поэтапно перебрасывалась земля. Работа была тяжелая. Сердце порой начинало бешено биться. Стоило хоть на минуту остановиться, чтобы перевести дух, как конвой сверху напоминал о том, что норма большая и надо работать. И мы работали, потому как за выполнение нормы получали полный паек, а за перевыполнение — добавку, либо сто граммов каши, либо ложку саха-

 

- 77 -

ра, или просто масла. Если перевыполнить норму на 10 или 20% можно было получить и добавочный кусок хлеба, но на это нужна была сила, а у нас ее было очень мало. Мы были рады хотя бы выполнению этой нормы. В то время еще было очень в моде стахановское движение. Перевыполнявших норму встречали с оркестром, транспарантами и, конечно, с добавкой в еде.

Нас постоянно перебрасывали с одного строительного объекта на другой, а также и работы были разные. На этих работах мы научились прибивать дранку, штукатурить, красить. Возили тяжелые тачки с цементным раствором на второй и третий этажи. Носили кирпичи также на верхние этажи в заплечных деревянных носилках. Научились класть кирпичные стены. Я могу сказать с уверенностью, что могу построить дом. Еще я уверена, что кто-нибудь обязательно воспользовался приобретенной специальностью и после освобождения пошел работать на стройку. Еще научились малярным работам. Несмотря на большие нормы и на то, что строили не за деньги и не для себя, строили очень качественно. Мастера в основном были вольные, требовательные, но очень хорошие специалисты, а мы - честные люди и большие труженики.

Требования в лагерях были уже немного полегче. Мы уже не носили номеров, а это придавало нам много моральной силы. В зоне появился продуктовый ларек, где можно было купить белого хлеба и тушенки, концентрированных каш и другое, конечно, у кого были деньги. Меняли нам не только места работы и конвоиров, но и места жительства. К лету нас из палаток перевели жить на первый этаж недостроенного дома, как потом выяснилось, - техникума. Там, конечно, жить было лучше. Здание находилось в городе, оно было обнесено высоким забором, но все равно мы чувствовали как близко от нас свобода. За забором ходят вольные люди... Мы стали верить в то, что и мы еще будем вольными и будем ходить по улицам города одни, без конвоя. Мечтам не было конца. Даже стали мечтать о поездке на родину. Не у всех сбылась эта мечта. Лично я родину увидела только спустя пятнадцать лет после освобождения.

 

- 78 -

У многих из нас были зачеты трудодней, их давали за честно выполняемый труд. У меня были трудодни за донорство, многие из нас мечтали даже о досрочном освобождении. Где-то осенью пятьдесят четвертого года многих из нас, у кого оставалось срока меньше года, перевели на вольное поселение вблизи Магадана, по другую сторону реки Магаданки, работать в парниковом хозяйстве.

Там стоял большой барак, банька, еще какой-то сарайчик и много грядок для рассады. В нашем распоряжении была маленькая лошадка по кличке Кукушка, очень смирная. На ней возили воду. Не помню уже по какой причине меня поставили дневальной, т. е. хозяйкой, одну женщину оставили мне в помощь, она ухаживала за Кукушкой и помогала отскабливать полы. Я как-то на чердаке нашла остатки радио, и мне удалось его починить. Оно заговорило. Это было очень радостно. Появилась связь с миром. Кушать нам привозили, и была возможность приготовить себе еду самим. Надзиратель-женщина приходила только вечером. Считала нас прямо в бараке и уходила. Мы закрывались на крючок. Некоторые женщины уходили неведомо куда, но это было опасно, можно было "загреметь" обратно в лагерь, если поймают.

Недалеко от нас, на сопке, работали геологоразведчики, они рыли шурфы, жили в палатках. Иногда навещали нас, приносили продавать нам масло и другие продукты. В город они ходили через наш двор. В бараке мы навели очень хороший порядок. Работали тут же рядом, на парниках, выращивая различную рассаду, которую от нас приезжали и забирали. За нашу работу нас хвалили. Каждая из нас считала дни своего освобождения.

Здесь же судьба свела меня с будущим мужем Николаем Ивановичем Кучма. Он был также бывший политзаключенный, но уже месяц как на свободе. Познакомил нас Аркадий Грузинцев, вольный геолог. А с Николаем они познакомились в больнице, куда оба попали в эпидемию гриппа.

Кавалер мне не понравился, много говорил, как-то рисовался. Я и подумать тогда не могла, что с этим челове-

 

- 79 -

ком проживу 33 года, уеду с ним с Колымы, перенесем вместе массу невзгод, увезу его в свою Прибалтику и там похороню. Он родом из Маньчжурии, города Харбина. В день моего освобождения он пришел меня встретить. У меня был кое-какой скарб: матрасик из верблюжьей шерсти, приобретенный в Монголо-Бурятии, бетончик, кастрюлька и одеяльце (ватное) из крашеной марли. Землячка Альдона из Каунаса подарила мне старое пальто без подклада, туфли дал Иван Каплин, житель Магадана, уже вольный. Жил он около рынка. У него был свой домик, жена и сыночек.

Вот так, с этими вещами пошли мы навстречу свободе, навстречу новой жизни. День был погожий, светило солнышко. Время уже послеобеденное. Пошли на четвертый километр, где мой будущий муж уже нанял нам жилье. Мне было весело и радостно. Я всегда была доверчива, верила, что теперь я буду не одна, у меня будет друг и я заберу своих деток. Я никогда не забывала, что на родине, в детском доме живет мой сыночек. Переписывалась с воспитателями и заведующим детским домом. Теперь конец мечтаниям, начинается вольная жизнь и дела.

Пошли, вещей мало, нести не трудно. Пока шли, все время оглядывались. Как, за нами никого нет? Да, мы свободны, но мы еще не знали, сколько горя нас ждет впереди. Мы не знали, что не сможем иметь общих детей, и что придется довольствоваться моими детьми, которые находились в двух разных детских домах. Первой мы забрали дочь, хотя сами жили еще на частной квартире. Нам ее привезли. Сына не дали. Заведующий детским домом написал, что только после окончания школы и приобретения специальности его отпустят. Он приехал позднее сам. У нас уже была квартира в Нагаево, хотя и с печным отоплением, но квартира. Это был барак бывшего лагеря, но при нем был маленький огородик. Я там сразу насадила разных деревьев, овощей, обнесла заборчиком. Я очень любила этот дом. В этом доме жили еще три семьи. Сейчас этого дома уже нет, снесли, остальное затоптали, запахали бульдозером. Годы уносят все.