ГЛАВА 7

НОВЫЙ ЭТАП

 

"Вайшвиллене, с вещами", - послышалась команда. Закончилась моя жизнь в каунасской тюрьме. Снова этап. Собирались не долго, мешок с вещами был всегда наготове. Оставшиеся детские вещи отдала сокамерницам, быстро одевшись, пошла за надзирательницей. По пути выводили из камер других женщин, группировали.

Долго держали в тюремном коридоре, потом вывели во двор. Конвоиры с собаками повели нас по городу. Очень хотелось кушать. Было страшно и тоскливо. Я все время смотрела по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из родных. Так хотелось встретиться с ними еще раз. Никто из нас не знал, куда нас ведут. Было просто жутко.

Но скоро поняли, что следуем в сторону железнодорожного вокзала, значит, повезут поездом. Это немного успокаивало, значит, не на смерть. Ночь была холодная. Город спал, было безлюдно, а мы голодные и холодные шли в никуда.

Добравшись до железнодорожного вокзала, нас усадили на перроне. Потом подошел состав, и нас начали грузить в вагон. Других пассажиров, кроме нас, сорока женщин, не было. Кто-то из попутчиц высказался, что состав пойдет на Вильнюс. Позднее это подтвердилось. Осведомленность людей в тюрьме просто удивляла.

Когда поезд тронулся, нам выдали по два сухаря, они нам показались очень вкусными. Под монотонный стук колес некоторые уснули, другие же грустно смотрели в темноту ночи через зарешеченные окошки и прощались со своей родиной, Прибалтикой.

Утром прибыли в Вильнюс и нас определили в тюрьму, которую называли Расай. Она, по всей вероятности, считалась пересыльной, так как были здесь осужденные и по политическим статьям и по уголовным. "Бытовички" - жен-

 

щины вели себя очень свободно, запросто разговаривали с надзирателями, шутили и те были благосклонны к ним. Политические же вели себя немного поскромнее. Убитые горем, они всего боялись и отличались от "бытовичек". Окна нашей камеры были без "намордников", и мы днем могли видеть как по двору, под присмотром надзирателей, прогуливаются мужчины. Однажды мы увидели страшную драку между заключенными мужчинами. Один из них был явно из преступного мира. Драка кончилась тем, что "блатного" увели, а его противника унесли. Самое страшное было то, что за избиваемого человека никто не заступился. Каждый смотрел на это страшное зрелище как на какую-то безобидную сценку. Увидев это безразличие одних и жестокость других, я основательно поняла, что выжить в таких условиях будет очень трудно. Это было жестоко и страшно.

Дни шли в ожидании дальнейшей судьбы. Через некоторое время снова объявили этап. Опять вагоны, только теперь товарные, оборудованные нарами. В вагоне имелось четыре небольших зарешеченных окошка, через которые мы и общались с внешним миром. Горячей пищи не было, давали сухари и воду, да вяленую соленую рыбу. Кто имел какой-нибудь сосуд мог набрать воды на стоянках, а вот у кого не было, приходилось очень трудно. Воду набирали в шапки или платки, но ее приходилось выпивать тут же. Некоторые стали опухать от этой ненормальности.

Днем в вагоне было очень жарко и душно, ночью - холодно. Женщины по-разному переносили эти ужасные условия, многие ослабли до такой степени, что не могли подниматься с нар. Дни были похожи один на другой.

Недели через две наш состав остановился в чистом поле, открылись двери вагонов и конвоиры скомандовали: "На выход, без вещей". Страх от неизвестности опять охватил меня. Когда все выбрались из вагонов, нас прямо здесь же - напротив, усадили на траву, потом подняли и приказали ходить по кругу. Но многие не могли двигаться и продолжали лежать на земле. Некоторые теряли сознание. Конвоиры нервничали. Часа через два нас снова загнали в вагоны, и наш состав двинулся дальше.

 

На одной из станций нам повстречался состав с заключенными мужчинами, как потом выяснилось, - литовцами. Я протиснулась к окну, поздоровалась с земляками, сказала кто я и спросила, давно ли они из Литвы. Но, увы, в свой адрес услышала грязную ругань. Причиной этому, по всей вероятности, послужил мой вид. У меня были густые и длинные волосы, которые девушки из Средней Азии, ехавшие в нашем вагоне, заплели волосы в несколько косичек, как принято на их родине. К тому же лицо мое было смуглое, и разрез глаз походил на среднеазиатский. Вот и решили мои земляки, что я не литовка.

Трехнедельный путь был полон тревог и незначительных событий, трудностей и несчастий. Одни украдкой молились, другие плакали, третьи разговаривали, четвертые молчали.

Дорога близилась к концу, но этого мы не знали. На одной из станции сидящим у окошка женщинам какой-то старичок на вопрос, что за местность, ответил обобщенно: "Сибирь это, детки, Сибирь..." А еще через несколько дней поезд остановился на какой-то станции. Засуетились конвоиры, начали открывать двери вагонов и как-то весело, шутливо командовать: "Ну, бабоньки, вытряхивайтесь, кто живой еще!" В нашем вагоне "слабых" было мало. Выбравшись на свежий воздух, мы уселись на землю, а когда все заключенные покинули вагоны, нас погнали куда-то прочь от населенного пункта.

Через некоторое время вдали показался огромный лагерь. Это было видно и понятно по вышкам и по колючей проволоке, которой была обнесена территория нашего нового жилища. Лично меня это радовало. Я вспоминала слова молоденького следователя, который закрывал мое дело, который говорил, что в лагере будет хорошо. А когда из лагеря вышел врач в белом халате и начал отбирать больных, то я совсем успокоилась. Я ведь совсем не представляла что такое "лагерь".

Откуда-то появилась лошадь с телегой, куда начали грузить вещи тех, кто не мог их нести. Тех, кто мог стоять на ногах, выстроили в колонну, пересчитали, проверили по-

 

фамильно. Отобрали судимых по политическим статьям и повели в одну сторону, остальных - в другую. Провели через вахту, после чего мы увидели какой это был огромный лагерь. Вдруг один из конвоиров сильно меня толкнул, обругал "раззявой". Мой мешок за плечами оказался разрезанным, но вытащить из него ничего не успели. Как потом выяснилось, это дело рук блатных. Они всегда грабили новые этапы. Черная каракулевая шуба, которая находилась у меня в мешке, была тоже немного порезана. Вскоре я обменяла ее на буханку хлеба. Иначе у меня бы ее все равно украли, или забрали бы силой. Мне довелось видеть, как блатные отбирали у одной литовки пальто. Средь бела дня обступили ее, она кричала, не выпускала из рук вещь. И тогда ей просто-напросто выкрутили руку и забрали пальто. Всю эту картину надзиратели видели, но не вмешались. Было такое правило: спасайся сам, как можешь, никто другой не поможет. Некоторые надзиратели сами боялись, особенно "блатных".