ОТ АВТОРА

Недавно попалась мне в руки, вышедшая в ФРГ в издательстве "Ламуф", книга "Почему мы стреляли друг в друга". Авторы ее— Генрих Белль и Лев Копелев. Как известно, оба во время войны были в армии. Один — солдатом вермахта. Другой — майором Красной Армии. Встретились и познакомились они в Москве, много лет спустя после окончания войны.

В основе книги — два совместных интервью писателей, бывших врагов, ныне друзей. Хорошая книга. Человечная. Читаешь и в очередной раз осознаешь бессмысленность и жестокость войн. Но мое особое внимание привлек в этой книге-диалоге заключительный раздел, озаглавленный "Листовки майора Льва Копелева". Как известно, Копелев был фронтовым политработником, в чьи функции входила деморализация противника — брошюры, радиопропаганда и листовки. И вот образцы таких листовок, газет, обращений, цель которых была склонить противника к сдаче в плен, включены в раздел "Листовки майора Копелева". Мой особый интерес — и это понятно в связи с тематикой книги— привлекла листовка, в которой излагаются условия содержания и нормы питания для военнопленных немцев. Датирована она февралем 43-го года. Для периода, когда советский тыл отчаянно голодал, на фоне лишений собственного населения, нормы питания для пленных немцев были

прямо-таки роскошными. Судите сами. 700 граммов хлеба в день, а для работающих еще добавка — 100-200 граммов. А зэк-то "отечественный" сегодня в лагере строгого режима получает свою "пайку" в 650 граммов. И это сегодня - в наши дни, когда и страна, вроде, не голодает, и война уже давно кончилась. Сравним дальше — пленным немцам в 1943-м году, согласно листовке, полагалось мясных и рыбных консервов 80 граммов и еще столько же свежего мяса или рыбы. Советский же зэк получает сегодня (это по норме, а еще не сказано, что дадут) мяса — 50 граммов, рыбы — 85. Опять же меньше, чем враг в плену. Возьмем для примера жиры и растительное масло. В рацион немецкого военнопленного входило 30 граммов. Сегодня же советскому зэку полагается на пять граммов меньше. Вот только сахара "свои" получают сегодня на 10 граммов больше, чем враги в 43-м году. Что и говорить, ясно, что нормативный рацион для пленных не всегда соблюдался. Ну а о том, как соблюдаются нормы питания в советских тюрьмах и лагерях я уже рассказывал. Повторяться не стану. Но задумайтесь. Тогда, в 43-м году, страна голодала, но сугубо гуманно нормировала питание своих пленных врагов. Нынче о голоде в СССР говорить не приходится, а нормы питания заключенных в советских лагерях варварские, да и только. Но о таких параллелях мир знает непростительно мало. И в этом — наша зэковская ошибка, вина даже. Мы, пережившие ужасы советских лагерей, испытавшие предел унижения, бывшие на грани смерти, чудом не потерявшие человеческий облик, мы боимся докучать миру своими воспоминаниями. Мы не хотим огорчать наших близких рассказами о том, что сделали с нами. Мы даже с детьми своими не хотим об этом говорить. В этом мы схожи с пережившими Холокоуст, — катастрофу уничтожения в фашистских лагерях смерти. И они, если рассказывают о том, что видели их глаза, что слышали их уши, что испытали их душа и тело, то вскользь, редко, как бы не зная, поверят ли им. Вот и мы — бывшие зэки — не знаем, а поверит ли собеседник, а не скажет ли "ну, ладно, будет заливать-то".

И еще есть причина нашему молчанию — мы, испытавшие самую что ни есть глубину унижения, не хотим в этом сознаваться из ложного чувства собственного достоинства. Но не нам стесняться надо за то, что с нами сделали, а им — мучителям нашим — позор и презрение. И потому мы не смеем молчать. Снова и снова, не боясь надоесть и наскучить, мы — свидетели беспримерного бесправия, жестокости и несправедливости, в долгу перед теми, кто не выдержал, кто не выжил.

Я в этой книге не ставил своей целью сведение счетов с моими мучителями. Но, с каждым днем работы, с каждой страницей становилось очевидным — М. Гернет смог написать свой столь ценный исторический труд только благодаря тому, что в его распоряжении был такой обширный свидетельский материал. Тому же, кто когда-нибудь возьмется за благородный, но нелегкий труд, написать историю советских тюрем и лагерей, — а я хочу верить, что такая книга когда-либо увидит свет — будет куда сложнее. Мы молчим. И мало таких замечательных литературных произведений, как книги Солженицына и Шаламова. Мало воспоминаний Шифрина и Кузнецова. Мы должны отбросить ложную скромность, ложную чуткость по отношению к чужим слабым нервам и впечатлительности. Мир должен узнать правду. Всю правду. Тот, кто ел, смешанные со слезами горя, унижения и отчаяния 600 граммов клейкого хлеба, не смеет молчать об этом, пока ежедневно, ежечасно в дебрях ГУЛАГа повторяется его судьба. И, если мне скромным моим трудом удалось лишний раз обратить внимание на судьбу тех, кто по сей день томится в бесчисленных тюрьмах и лагерях, пересылках и психушках, значит я выполнил свой долг.