О ГЛАСНОСТИ И ПРАВАХ ЧЕЛОВЕКА
Правда, ошибочно думать, что понятие "права человека", встало на повестку дня мировой общественности только в последние десятилетия нашего века. "Лига защиты прав человека" была создана в 1913 году, и вовсе не подразумевала тогда защиту прав человека от последствий пролетарской революции. Даже Гернет, к свидетельствам которого мы постоянно прибегаем, упоминает о ее существовании и роли, которую ей пришлось сыграть в царской России еще в 1913 году.
Приведем пример из книги М.Н. Гернета. В главе "Борьба прогрессивных сил России и Запада против террористического тюремного режима в царских застенках, в особенности в Орловском централе" ("История царской тюрьмы", т. 5) он пишет:
"Временная каторжная тюрьма в Орле, называвшаяся в просторечье "Орловским каторжным централом", являлась одним из звеньев той цепи каторжных тюрем, которые были созданы в России после разгрома первой русской революции... В эпоху столыпинской реакции судебная машина царизма работала безотказно".
Из дальнейших сведений, приводимых Гернетом, мы узнаем, что в Орловском централе, в виде исключения, находились арестанты и политические, и уголовные. Он даже приводит таблицу, в которой приводится количество за-
ключенных за "революционное сообщество", "разбой и грабеж", "убийство и истязание с увечьем", "поджог", "побег", "шайка", "подделка денег", "изнасилование" и "вооруженное преступление". На 365 заключенных в Орловском централе в том году "политических" было только 27 — это весьма примечательно, особенно, если верить Гернету, что столыпинский режим в борьбе с революционными настроениями свирепствовал вовсю...
Гернет подробно приводит издевательства и жестокости, которым подвергались заключенные в Орловском централе, избиения, мучения, которые выпадали и на долю политических заключенных (так, был забит тюремщиками до смерти студент, член РСДРП(б) Альберт Сапотницкий, хотя даже в то время в царских тюрьмах было категорически запрещено применять физические наказания к политическим заключенным).
Происходящее в Орловском централе просочилось наружу, и общество заволновалось. Гернет не скрывает этого, он даже подчеркивает, что виной тому, что происходило в этой каторжной тюрьме, были надзиратели, как нарочно, подобранные для самых жестоких расправ с заключенными.
Самым резким образом критикует Гернет условия труда в Орловском централе. Вот что он пишет:
"В Орловском централе были различные мастерские. Условия работы в этих тюремных мастерских, не подчиненных фабричному надзору (!), были очень тяжелы. Рабочий день продолжался 10, а иногда даже 12 часов. Нормы выработки были очень высоки, а расценки очень низкие". (Подумать только! Стоило об этом писать в истории тюрьмы — посмотрел бы Гернет условия труда в советской каторжной тюрьме.)
И вот 9 августа 1910 года здесь разыгралась трагедия, завершившаяся громким, процессом: группа заключенных убила особенно неистовствовавшего в истязаниях надзирателя Ветрова.
По процессу проходили 13 каторжан, которых обвиняли в убийстве с целью побега. Все уголовники.
Процесс длился 4 дня. В качестве свидетелей было вызвано 15 человек из тюремной администрации и 22 заключенных. И чем же все это кончилось? В те годы, которые сам Гернет, не говоря уже о составителях "Истории партии", характеризовал, как годы "разгула столыпинщины", все 13 обвиняемых были... оправданы.
Хотя царская администрация всячески старалась сохранить в тайне события тех дней, жестокости, применявшиеся в тюрьме, и сам процесс, видимо, выявивший деяния столь гнусные, что убийц пришлось оправдать, — все связанное с этим делом было описано заключенными, каким-то образом переслано на волю и стало достоянием общественности. Сообщения об этом появились и в заграничной печати.
Главное тюремное управление было обеспокоено всем этим, перспективой запроса в Государственной думе — и поспешило убрать наиболее жестоких надзирателей и как-то нормализовать положение в каторжной тюрьме. Она, правда, осталась каторжной, но все же...
"А в это время, - пишет Гернет, — на воле начинался новый подъем рабочею движения, шло накопление революционной энергии в глубину народных масс. На фоне этих новых, изменившихся условий общественной жизни, "на воле" произошло событие, ворвавшееся резким диссонансом в жизнь Орловского "мертвого дома". Это событие нарушило прочно установившиеся "орловские традиции", и, получив широкий отклик, как в самой России, так и за границей, доставило немало волнений орловским инквизиторам и их высокому начальству в министерстве в Петербурге".
Что же произошло? Оказывается, 20 июля 1912 года в Орел "прибыла новая партия каторжан, присланных из Шлисссльбургской крепости "на исправление". Эта группа состояла всего из 14 человек, но отличалась особыми качествами. Во-первых, это были исключительно политические каторжане; во-вторых, эти люди были спаяны крепкой, товарищеской солидарностью и решимостью дать организованный отпор при посягательстве тюремщиков на их человеческое достоинство".
Доставившие заключенных, вручили начальнику тюрьмы соответствующие характеристики на каждого и общую инструкцию, которая гласила, что "поведения они очень плохого, отношение к чинам администрации и надзору непокорное и непочтительное, имеют влияние на прочих арестантов, подбивают их к протестам и возмущают против тюремного строя". Подчеркнуто свободное поведение шлиссельбуржцов во время приемки во дворе Орловского централа резко выделило их из прочей массы каторжан и вызвало сразу раздражение и озлобление тюремщиков.
Разумеется, даже смененная администрация централа постаралась "отвести душу" на вновь прибывших.
"В бане, - пишет Гернет, - происходила оскорбительно-отвратительная процедура обыска, которому подвергали голых людей. Своими грязными пальцами тюремщики залезали в рот, нос и уши арестованных, искали чего-либо запретного, чуть ли не в порах тела, искали долго, старательно и нарочито оскорбительно". Наивный человек М. Гернет! Не знал он, как проводились "шмоны" в советских тюрьмах и на пересылках!
Заметим, что среди политических заключенных было несколько социал-демократов, другими словами — прямых врагов царской власти. К тому же один из них — Ждановский - категорически отказался подвергнуться обыску!
Ночью, когда всех развели по одиночным камерам, тюремщики устроили вновь прибывшим жестокое избиение. Происходило это в ночь на 21 июля 1912 года.
Как случилось, что уже через несколько дней об этом знала вся российская общественность? Как объяснить сегодня советским людям, что члены Государственной думы (условно скажем, сегодняшнего Верховного Совета), подали официальный документ —запрос о событиях в Орле, причем, он был подписан не только социал-демократами, но и представителями других партий?
Вскоре и в газетах появились отрывочные сведения о событиях в Орловском централе и, кстати, о "незаконных действиях" в других каторжных тюрьмах.
Запрос 64 депутатов Государственной думы министрам внутренних дел и юстиции доставил немало тревог представителям высшего чиновничьего мира царской столицы. Полетели запросы и предписания Главного тюремного управления и департамента полиции в Орел и докладные записки, донесения и разъяснения из Орла в Петербург.
Мало того, в 40 и 41 номерах парижской газеты "Будущее" были опубликованы два письма Николая Билина — одного из 14 прибывших в Орловский централ, но вскоре почему-то переведенного в Московскую тюрьму. Он был свидетелем всего, что происходило в те дни в Орловском централе, и сумел рассказать об этом русской и мировой общественности.
Публикация этих писем привлекла внимание не только прогрессивных и революционных кругов общества. На них пришлось отозваться и российской администрации. Начальник Главного тюремного управления, хоть, видно, и раздосадованный ненужным вниманием к деятельности царских карательных органов, все же был вынужден запросить у губернского тюремного инспектора Сербинова разъяснений по существу изложенных Билибиным фактов.
Письма Билибина приподняли завесу над тем, что случилось в ночь на 21 июля 1912 года в одиночном корпусе Орловского централа. О дальнейших событиях мы узнаем из других источников — например, о длительной голодовке протеста группы шлиссельбуржце в, последовавшей вслед за избиением.
Эта голодовка протеста 4 шлиссельбуржцев, окончившаяся только на 17-й день, принесла определенное смягчение режима и дала пищу для целого ряда выступлений периодической печати. Осенью 1912 года в печати, как в России, так и за границей, развернулась кампания, критикующая деятельность царских карательных органов. Зарубежная и русская пресса доставила наибольшие волнения царским чиновникам.
Ну, как тут вновь не сопоставить день вчерашний и день сегодняшний?
Именно печать - русская и зарубежная — сыграла сущест-
венную роль в том, что в России произошло заметное смягчение политики карательных органов. "Статьи в печати, -пишет Гернет, - возбуждали против русского царизма не только широкие демократические массы, но даже зарубежная буржуазия испытывала некоторое смущение (как и теперь! — прим. автора), знакомясь с новыми для нее фактами. А зарубежная буржуазия, главным образом, французская, являлась серьезным источником финансирования царского трона. С ее мнением необходимо было считаться". В интересах самого Николая Второго надо было поддержать престиж царской власти — пришлось крепко обуздать рвение тюремщиков, что и было сделано.
А со второй половины 1913 года подняла свой голос в защиту политических узников России еще одна организация.
Организацией этой была "Лига зашиты прав человека и гражданина".
Беспокоили царских чиновников и непрерывные запросы Государственной думы, и необходимость давать ответы и разъяснения на эти запросы. Подумать только, при царизме депутатам Государственной думы приходилось давать "ответы и разъяснения"!
Можно ли представить себе, чтобы кто-нибудь из депутатов Верховного Совета СССР вдруг обратился с запросом к правительству: почему, мол, выслали Солженицына или лишили гражданства Ростроповича? Уж не будем говорить о доярках и слесарях — сделаем условную скидку, что они этих людей не знают и по их кругу интересов "инакомыслящие" не проходят. Но есть ведь в Верховном Совете и ученые, и интеллигенция, которые, безусловно, о Солженицыне, Сахарове и Ростроповиче слышали. А ведь молчат. Да и представить себе совершенно невозможно, чтобы на парадно-торжественной сессии Верховного Совета вдруг встал какой-то депутат и спросил: "А как там обстоит с питанием и условиями труда в наших каторжных тюрьмах?" Почему, мол, мерзнет в Сибири, скажем, Оксана Мешко. Пожалуй, на следующей сессии такой любопытный уже присутствовать не будет, а придется ему, в лучшем случае,
мерзнуть в Сибири самому...
И вот еще один любопытный пример для сравнения: угодил в 1914 году в Орловский централ и "железный рыцарь революции" Феликс Дзержинский.
По сопроводительному письму он был отправлен туда на "исправительно-трудовое воспитание".
Рассказывать читателю, какую роль сыграл в революции, а особенно в первые послереволюционные годы, Дзержинский, возглавивший ЧК, не нужно — это все знают. "Железный Феликс" не знал пощады к "врагам революции", без пистолета в руках он допросов не вел. И вот этот соратник Ленина, один из жесточайших врагов царизма, побывал в руках царской охранки неоднократно! Правда, вся его "тюремная биография" выглядит в глазах любого арестованного советской властью, как детская игра.
По поводу Дзержинского М. Н. Гернет пишет в весьма приподнятых тонах, что "царское правительство обратило свои взоры на него, когда ему было всего 20 лет, и с тех пор старалось не только не спускать с него глаз, но и не выпускать из своих лап".
Любопытства ради перечислим хронологию "мер пресечения", примененных к этому закоренелому революционеру, с гимназических лет боровшемуся против царского режима:
1897 г. — Заключен в тюрьму на несколько месяцев.
1898 г. — Выслан в Вятскую губернию на 3 года.
1899г. — Бежал.
1900 г. — Заключен в Варшавскую цитадель, затем переведен в Седлецкуш тюрьму.
1902 г. — Выслан на 5 лет в Восточную Сибирь.
1902г. (через месяц после высылки) —Бежал.
1905 г. — Арестован в Варшаве, на 3 месяца.
1906 г, — Снова арестован в Польше. Через 5 месяцев освобожден под залог.
1908 г. — Снова арестован в Варшаве и приговорен к ссылке в Сибирь.
1909 г. — Менее чем через год после ареста бежал.
1912г. — Снова арест, и снова побег.
1914 г. — Осужден на каторжные работы за побег из Сибири, много раз переводился из тюрьмы за революционную агитацию, снова осужден на каторжные работы — и снова оказывается на свободе.
1917г. — Арестован в Петрограде, перед самой революцией и освобожден через несколько недель.
Гернет восхищается неослабевающей энергией Дзержинского, "всегда готового собственными силами завоевать освобождение из места принудительного содержания".
Остается только удивляться, как легко это было делать при царском режиме такому матерому революционеру, как Дзержинский! Словно специально держали для него открытыми двери камер!
Гернет описывает: "Суд над Дзержинским происходил в период наивысшего развития реакции во всей империи, и в особенности в Польше, где генерал-губернатор Скалой был проводником самой свирепой репрессии в борьбе с революционным движением. Дзержинский был приговорен к пожизненной ссылке на поселение в Сибирь - и сам сократил срок своего пребывания в остроге, сбежав... через 7 дней за границу". Каково читать такое человеку, проведшему 10 лет на Колыме, в самых страшных лагерях строгого режима, и ни разу не видевшему возможности сократить себе срок пребывания в местах принудительного содержания"! А что сказать об этом тем, кто отбыл в лагерях ни за что по 25 лет? Кто остался в мерзлой сибирской земле навсегда - тоже ни за что?
Напомним, что жена Дзержинского оставалась на свободе и, судя по письму к ней Дзержинского, оказывала ему в заключении немалую материальную помощь. Ведь каторжных работ этот ярый революционер не знал, физических перегрузок - тоже. Разве что моральные? Даже дотошный Гернет нигде не упоминает о том, что Дзержинский надрывался на лесоповале или работал в шахте. А жене героический Феликс Эдмундович сообщает во время одного из своих арестов: "От столь продолжительного бездействия у меня развилась настолько сильная апатия, что в последнее время она начала
меня несколько беспокоить. Я теперь подручный у портного, и надеюсь, что всякая поддержка от родных будет излишней". Ну, право же, пасторальная картинка, да и только!
Читая О состоянии апатии у Дзержинского, не могу не рассказать о случае, свидетелем которого я был сам.
На Колыме, в лагере Джибарики-хая, моими товарищами по заключению оказались, в основном, так называемые "политические".
Среди них — заслуженный летчик, кавалер нескольких орденов, старший лейтенант Лифшиц. В результате контузии у него сохранились "остаточные явления" — повышенная возбужденность, головокружения, частичная потеря памяти. Надо сказать, на Колыму он попал не сразу. После войны его лечили в военном госпитале, и, в конце концов, выписали как нетрудоспособного, инвалида второй группы, с мизерной пенсией.
Когда в конце месяца у него не оставалось денег на жизнь, Лифшиц приходил в страшное возбуждение, терял контроль над собой и начинал громко проклинать всех и вся, и в том числе советскую власть, которая не может обеспечить куском хлеба своих пострадавших воинов. После одного из таких "приступов" он был арестован. Никакие медицинские свидетельства не помогли. По статье 58-10 УПК он получил 10 лет лагерей строгого режима и прибыл к нам в Джибарики-хая.
Намучавшись на этапе, он приехал уже в состоянии полного нервного расстройства, депрессии. Он категорически отказался работать в шахте, и заявил, что поскольку он летчик, да еще авиамеханик, он согласен работать только в механической мастерской.
Разумеется, ему отказали. Эти места держал и для "своих", блатных или "ссучившихся". Получил бедняга Лифшиц за свой отказ 15 суток карцера.
Знаете ли вы, что такое карцер на Колыме? И Дзержинский тоже этого не знал, к сожалению...
Это крохотный домишко, разделенный на две части. Одна половина еще раз поделена надвое, получается два закутка
2 х 1.5 метра, а во второй половине — помещение для охранника. Отопление со стороны охраны. Зимой 5 кг дров на карцер, это при морозе (10 месяцев в году) минус 58-60 градусов. Тепла от такого количества дров даже в самой печи не ощутить. Чтобы не заледенеть, надо метаться по клетушке все 24 часа в сутки. Горячая "пища" - баланда - через день. После того, как Лифшица уволокли в такой вот карцер, я о нем больше не слышал. Скорее всего, он оттуда живым не вышел.