- 325 -

Концлагерь

 

 

После пятнадцати месяцев терзаний в следственных застенках НКВД, вначале свердловских, а затем московских, 5 мая 1943 года меня привезли из Сухановского каземата в центральное логово — Лубянку, 2.

В отличие от предыдущего «визита», за восемнадцать дней не было ни одного допроса. 23 мая вызвали с вещами. По лестницам и коридорам в сопровождении двух опричников спустился на первый этаж, в своего рода предбанник, с расположенными вдоль стен боксами

 

- 326 -

— прочными, без окон, с волчками на дверях. Закрепленный в полу круглый стульчик давал возможность сидеть. Всунутый в один из этих чуланов, ожидал, что будет дальше. Во всяком случае, хуже, чем в Сухановской, вряд ли будет.

Примерно через час двери бокса открыли. У входа — чекист в погонах и два надзирателя. Короткие вопросы: имя, отчество, фамилия, год и место рождения. Затем мне передается узенькая полоска бумаги с напечатанным текстом. В ней говорилось, что решением особого совещания при НКВД СССР приговорен к десяти годам лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях. Статья УК РСФСР 58-10, часть вторая.

О вредительстве, диверсионных группах ни слова. Тут же получил информацию — решение особого совещания окончательное, обжалованию не подлежит — и рекомендацию держать язык за зубами. Вот и вся комедия судилища! Насколько все просто и удобно для режима.

Без задержки «черный ворон» доставил осужденного в пересыльное отделение Бутырской тюрьмы, откуда через десять дней привезли на задворки железнодорожной станции к «столыпинским» вагонам, вместившим в своих «салонах» невероятное количество «врагов народа». Вечером тронулись в путь. Куда? Никто, конечно, не знал.

Везли пять суток. Затем остановка. Вагоны отцепили от состава и загнали в тупик. Началась выгрузка. Оказывается, прибыли в Свердловск.

До тюрьмы гнали пешком. Там следственных отделили от этапных, то есть уже получивших сроки. Через десять дней снова пешком до вокзала, загружали в такие же, «столыпинские». На этот раз ехали двое суток. Выгружали у всех на виду. На небольшом деревянном здании вывеска: «Станция «Тавда». Дальше, оказывается, железной дороги нет.

Путь до места назначения, расположенного почти посредине Тавды, занял около часа. Город оказался вроде большого села, с деревянными одноэтажными домами. Редкие прохожие мало обращали внимания на растянувшуюся колонну — привыкли.

Площадь самого концлагеря обнесена высоким деревянным забором, обрамленным колючей проволокой. В каждом углу этого загона установлены вышки для охранников. К широким двустворчатым воротам присты-

 

- 328 -

ковано здание проходной. Никаких вывесок с названием заведения нет, но пригнанные уже знали, что это шестой лагерный пункт Северураллага.

Перед входом долго держали, сличали с документами, считали, обыскивали. Наконец ворота распахиваются, по пятеро вступаем в зону. В начале зоны — широкая ухоженная площадка. Штакетники ограждают газоны, мелкий кустарник. На стойках закреплены плакаты, лозунги. Стоят рядами длинные одноэтажные бараки. Лагерь выглядит безлюдным.

Первая команда — в баню. Пока идет мытье, одежда и скудные пожитки обрабатываются в дезкамере. Далее — столовая. Получаем по порции жиденькой похлебки, хлеба нет.

Помещают всех вновь прибывших (500 человек) в карантинный барак с деревянными двухъярусными топчанами. Мест на всех не хватает. Немощные располагаются на полу. Я в их числе. Три дня на работу не выводят. Затем зачисление в бригады.

Направлен в слабосильную команду. Это сборище доходяг, абсолютные дистрофики. Глядя на нас, трудно представить, как подобные скелеты способны не только что-то делать, но даже самостоятельно передвигаться. На развод «животрупники» выходят последними. Трудятся на бирже в тарном цехе, собирают ящики под снаряды. Нормы никто не выполняет. Паек — 400 граммов неизвестно из чего испеченного сырого хлеба. Звено постоянно обновляется: места умерших от истощения занимают другие.

Через полмесяца, казалось, окончательно сдал. У столовой четыре ступеньки преодолевал на четвереньках. Каких усилий стоила ходьба от зоны до биржи. Держать такого, даже на таре, бессмысленно, и бригадир определил сторожем дров.

В мои обязанности входило не допускать использования расколотых сухих чурок в котельной. Локомобильный котел с паровой машиной для привода в действие шпалорезки отапливался опилом и сырой обрезью. Для поддержания давления пара машинисты, вольнонаемные женщины, таскали дрова и на протесты не обращали внимания. Бригадира убыль дров явно беспокоила, и вскоре, отстраненный от сторожения, оказался в распоряжении заведующей баней.

Здесь с утра требовалось топить большую печь для нагрева воды и самого помещения. Вечером принимать у

 

- 329 -

моющихся одежду и белье, развешивать в жарилке. Работа тяжелая, но в тепле. Один день в неделю баня не работала. Заведующая, заключенная-бытовичка, мощная вульгарная баба, целый день отсутствовала. Можно было лежать на широкой лавке в раздевалке или с крыльца смотреть на противоположный берег реки, где в личных огородах жители уже начали копать картошку. Понимая, что это какое-то наваждение, все же каждый раз досадовал: почему только копают, а не варят и не едят.

По мере того как холодало на дворе, прожорливая печь требовала все больше топлива. Трудно сказать, какие силы приводили в движение ноги, когда, насобирав и увязав веревкой вязанку отходов, взваливал ее на спину и, согнувшись, шатаясь, тащил до крыльца бани. Случалось, оступившись, падал. Для меня это была Голгофа, только вместо креста я тащил на нее вязанку дров.

К тому же почти каждый день начинался с неприятного разговора с хозяйкой. Кто-то пожаловался, что в помещении холодно, и она после этого как фурия набрасывалась на меня. Между нами происходили, с некоторыми вариациями, такие диалоги.

Она: — Вот что, падло доходное, если я еще раз услышу жалобу клиентуры, то излуплю, как собаку, и выгоню.

Я: — Но ведь я стараюсь сделать лучше.

Она: — Стараюсь, стараюсь! Работать надо, а не стараться. Только отвернешься — снова сидит.

Я: — Так ведь сил нет, сами видите.

Она: — Вот и убирайся туда, где сил не нужно.

Я: — А куда?

Она: — Это не мое дело, скоро я с тобой разделаюсь, работничек!

Вот такие разговоры, не сулящие ничего хорошего. Снова сторожем не поставят, более легкие рабочие места заняты. Замаячил конец пути. До жути все просто!

Но на другое утро заболела хозяйка. На ее место прислали хромого мужика, бытовика. Его довольно упитанная фигура свидетельствовала, что в лагере жить приспособился. Оглядев меня прищуренными, хитроватыми глазами, спросил: «Контрик?».

Я молча кивнул. Узнав, что в лагере недавно, по гражданке инженер, он сокрушенно покачал головой и мрачно изрек: «Пропасть недолго, тьма вас мрет». Боль-

 

- 330 -

ше ни о чем не спрашивал, однако помог натаскать дров. На следующий день принес откуда-то две удочки, баночку червяков и в обеденный перерыв ловил с берега рыбу.

— Можешь попытаться, — буркнул хромой, ставя удочки в кладовку.

Утром, натаскав с непосредственной помощью нового хозяина дров и расшуровав топку, взял с молчаливого согласия удочки, уселся на берегу, забросив в воду крючки с наживкой.

Даже сейчас, после стольких лет, не могу забыть того волнения, какой-то прямо звериной радости, когда поплавок качнулся, и, дрожащими руками подняв удилище, увидел на крючке трепыхающуюся рыбку — подлещика граммов на тридцать. Я его тут же съел вместе с костями и чешуей. В этот день удалось поймать еще двух маленьких рыбешек, которых постигла та же участь.

Вскоре хромой принес в мокрой тряпке десятка три беленьких червячков.

— Попробуй, — сказал, протягивая наживку, — на них лучше берется. На мою искреннюю благодарность сказал лишь: «Ну чего там. Пошли дрова таскать».

В этот раз на белых червячков посчастливилось поймать пять рыбок. Самую большую, граммов на сто, разделав и сварив, предложил «хозяину», но он великодушно отказался. После этого я проникся к этому молчаливому бытовику еще большим уважением. Получилось так, что вор, грабитель или даже бандит проявил к человеку, от которого невозможно ожидать какой-либо личной выгоды, такое сочувствие. С точки зрения лагерной действительности это было просто непостижимо. О чем я в то время горячо молил провидение, так это о том, чтобы хромой как можно дольше командовал баней.

Добавочная рыбная еда давала себя знать, хотя чувство голода не проходило, как не проходила тревога о приближающейся зиме. И вот однажды за ужением, а для этого использовалась малейшая возможность, вспоминая период сторожения дров, представил положение на эстакаде, где выбракованные бревна диаметром до полуметра и длиной шесть метров, называемые «бананами», распиливали циркульными пилами на метровые куски. Поскольку пила могла прорезать за один проход бревно не более 200 мм диаметром, деревья большего размера приходилось поворачивать до четырех раз.

На эту операцию поворачивания — кантовку — ста-

 

- 331 -

вили 10-12 человек. Работа тяжелая, требующая слаженности, а сюда выделялись обычные доходяги, так как начальство считало, что ничего трудного нет — повернут бревно и стоят отдыхают, пока рамщик пилит. На бирже действовали десять таких эстакад, каждую смену для кантовки выставлялись до 150 человек.

Идея возникла сама по себе. А что, если для поворота бревен сделать рычажный механизм, которым бы управлял один человек? Насколько облегчится процесс разделки, увеличится производительность. Посмотрев еще раз работу на эстакаде, убедился, что предложение будет, как говорится, на уровне и должно заинтересовать начальство.

Так как достать бумаги не представлялось возможным, в столярном цехе выбрал из отходов обрезки фанеры. С этого дня время на рыбалке в основном шло на обдумывание эскизов кантователя.

Кинематическая схема, основанная на рычагах, была чрезвычайно проста, а расчеты еще проще. Когда общий, весьма непритязательный вид приспособления был готов, показал его хромому. Внимательно осмотрев эскиз, немного подумав, спросил:

— Ну и что?

— Да вот тут кое-что предлагаю, — несколько неуверенно проговорил я. — Хочу облегчить труд работягам на разделке дров.

— Облегчить? — переспросил он. — А если их на более трудную работу переведут? Вряд ли они тебе спасибо скажут! Но это другой разговор. От меня-то что надо? — Он уставился на меня одним глазом, прикрыв другой пальцем.

— Хотел посоветоваться... — начал я.

— Да какой же из меня советчик? — решительно перебил банщик. — С изготовлением дров я никогда никаких делов не имел.

— А не будете возражать, если буду здесь чертить?

— Черти, если хочешь, — как-то безразлично ответил хозяин.

На этом разговор окончился.

Однако на следующее утро хромой снова удивил и растрогал меня, когда, придя в баню, протянул четвертушку карандаша. Прижав к груди руки с этим огрызком, растерявшись, молчал, а хозяин, махнув рукою, позвал таскать дрова.

Прошло уже девять дней пребывания хромого в бане.

 

- 332 -

Он еще раз приносил на наживку белых червячков и не препятствовал черчению. Считаю, что съеденная свежая рыба, а также помощь в работе сохранили тогда мне жизнь.

Закончив общий вид кантователя с некоторыми деталями, сложил «чертежи» в угол кладовки, где хранился банный инвентарь. И вот дня через два после этого как снег на голову появилась прежняя хозяйка. Хромой благодетель тут же исчез, отмахнувшись от моей искренней благодарности, и рыбный сезон закончился.

Буквально на следующий день я получил от этой мегеры незабываемый урок. Принеся очередную вязанку дров, увидел, что в топке догорают куски фанеры. Заглянув в кладовку, с отчаянием убедился, что угол пуст. В этот момент казалось, что с дымом летят в трубу все мои и так призрачные надежды.

Пришлось восстанавливать сгоревшее. На этот раз я решил ограничиться пока общим видом в двух проекциях. Хозяйка косилась и снова ругалась за «художества», полагая, что это идет за счет ухудшения моего отношения к основной работе, даже жаловалась нарядчику.

Когда общий вид кантователя был готов, предстояло самое трудное — привлечь внимание начальства.

Начал с лагерной администрации, безраздельно ведающей кухонным котлом. Лишь через неделю сумел попасть на прием к начальнику лагпункта лейтенанту Т. К сожалению, он ничего не понимал в технических вопросах и, рассматривая вверх ногами эскиз, отрывисто допрашивал, чего от него хотят и что за чертовщина тут намалевана. Очевидно, все закончилось бы выгоном из кабинета, не появись в это время мужчина в штатском, оказавшийся инженером производственного отдела Северураллага Барановым.

Подойдя к столу, он долго рассматривал рисунок. Видимо, записи о выгодности устройства произвели на него некоторое впечатление.

— Он? — кивнул головою в мою сторону штатский.

— Да вот, притащил фанеру, — подтвердил Т. Пробежал взглядом еще раз записи, велел выйти в

коридор. Через пару минут позвал обратно.

— Ну вот что, — проговорил штатский, возвращая мне фанеру. — Предложение вроде стоящее, следует показать начальнику биржи.

В обеденный перерыв следующего дня зашел в контору лесобиржи. К начальнику меня не пустили. Однако

 

- 333 -

состоялась беседа с инженером биржи, так назвал себя маленький суетливый еврейчик с узенькой рыжей мордочкой. Он внимательно выслушал все объяснения и пообещал доложить.

Утром в бане появился посыльный и увел в контору. У начальника был предельно краток: при внедрении высвобождаются 150 человек на кантовке, производительность увеличивается на 20 процентов.

Тут же последовало заключение: изготовить один экземпляр кантователя и установить. Это было, конечно, неопределенное, а попросту говоря, пустое решение, что в дальнейшем и подтвердилось.

На пороге стояла уже зима. Ночами сильно подмораживало, выпадал снег. На разводах холод пробирал до костей, рваные, грязные бушлаты не держали тепло, стыли ноги в разбитых ботинках.

Шли дни за днями, но меня больше не вызывали. Лагеря пополнялись без ограничения, и 150 заключенных — больше или меньше — какое это имело значение для системы. В этой ситуации осознавал, что жизненные акции снова упали до отметки, близкой к нулю.

И вот однажды в баню неизвестно каким ветром занесло начальника шестого лаготделения капитана Байду, грузного детину лет 48, с кирпично-красным надменным лицом маленького владыки. В свите были начальник лагпункта, старший уполномоченный («кум»), начальник биржи и еще несколько человек. Редчайший случай, и пропустить его было, как говорится, смерти подобно.

Вооружившись чертежом кантователя на фанере, протиснувшись ближе, выкрикнул одним духом:

— Гражданин начальник подразделения, разрешите обратиться?

Байда повернулся, глядя поверх голов, и кивнул. Коротко изложив суть дела, протянул эскиз. Взяв фанеру и повертев в разные стороны, он сунул ее начальнику лагпункта, коротко бросил: «Разберитесь».

Вечером вызвали в контору, там оказался и начальник биржи. Пришлось снова объяснять принцип действия кантователя, его преимущества. Подумав, начальник лагпункта спросил, что потребуется для изготовления механизма, и я порекомендовал выполнить вначале модель. Предложение понравилось. Тут же пояснил, что модель сделаю сам, если дадут время и поддержат немного питанием. Необходимость в этом не нуждалась

 

- 334 -

в доказательстве — скелетный вид, землистый цвет лица, явная дистрофия. Но таких был полон лагерь, а байдовское «разберитесь» уже нельзя было так просто отбросить. Байду боялись.

После некоторого колебания начальник лагпункта на маленьком клочке бумаги написал: «Пом. нач-ка по быту. Выдавать вторую порцию из остатков. Т.».

Крепко зажав в руке эту словно источающую жизненные силы бумажку, взял эскиз и, поблагодарив, вышел из кабинета.

Маленькая записка со знаком «Т» явилась своего рода «сезамом» и немного приоткрыла двери лагерной харчевни. Помощник по быту повел в столовую и, поманив пальцем заведующего, сказал, показывая на меня:

— Видишь этого? Запомни хорошенько. Будешь выдавать двойную порцию с сегодняшнего дня. Вот указание.

Модель начал делать в столярной мастерской. Бригадир Удалов, серьезный столяр-краснодеревщик, набора 1937 года, посмотрев эскиз, без расспросов повел по цеху и указал на свободный верстак у самой стены, за печкой. Здесь я был скрыт от лишних глаз, в тепле.

Десять дней, прошедшие в подборке материалов, увязке размеров, были отдыхом после бани. Очень медленно начала оказывать действие вторая порция. Все же стругать, долбить было еще тяжело. Модель создавалась медленно. Единственный, кто изредка появлялся в цехе узнать, в каком состоянии дело, был Гинзбург, тот самый инженер из конторы биржи. Ему я подробно все докладывал, показывал.

Прошел месяц. Зима вступила в свои права. Начались сильные морозы, бураны. Дорогу между лагпунктом и биржей часто переметало. К разводу очищать не успевали, приходилось пробираться, увязая в снегу. Ноги стыли, холод пробирался до самого нутра.

Каждый раз, добравшись до рабочего места, быстро разувался, вытряхивал снег из ботинок и портянок, прислонял их досками к стенкам печи, а ноги долго грел о кирпичи. Видимо, благодаря такой прокалке удалось избежать простудных заболеваний, которые подкашивали обессилевших голодных людей всех возрастов и национальностей беспощадно — от 15 до 20 человек умирали ежесуточно.

Через два месяца кантователь в модели был готов, внешне выглядел удовлетворительно и действовал безотказно. Различного диаметра и длины бревнышки,

 

- 335 -

уложенные в желоб, при нажатии на рычаг свободно поворачивались вокруг своей оси. Модель Гинзбургу понравилась, и он пообещал без задержки сообщить начальнику.

Прошло еще полмесяца. Никто меня не тревожил, и я, как таракан, сидел за печкой. Наконец в цехе появился Гинзбург, взял у Удалова одного мужика, и мы притащили кантователь с бревнышками в контору, водрузили на стол.

В кабинете собралась комиссия — человек 8 гражданских. После краткой информации начальника биржи каждый из присутствующих укладывал в желоб бревнышко и дергал за рукоятку. «Балаганчик» исправно поворачивался, без пробуксовки. Простота, наглядность и надежность действия устройства получили одобрение. Модель осталась в конторе. Мне велели ждать дальнейших распоряжений.

Прошло два месяца. Мне ежедневно по-прежнему наливались в котелок две порции, я сидел в тепле и мало-помалу приходил в себя. Наконец поступила команда через того же Гинзбурга делать один экземпляр кантователя, для чего меня переводили к механизаторам. Это, конечно, очередная удача, поскольку бригада считалась привилегированной и попасть в нее было непросто. Через два дня на работу вышел уже с механиками.

Ознакомившись с чертежами и моделью, главный механик Барсуков и его помощник Раткевич, оба вольнонаемные, заявили, что изыскать материалы для изготовления кантователя невозможно, и меня определили на «силовую». Так я стал машинистом локомобиля «Людиновский-75».

Дни проходили за днями, о кантователе никто не вспоминал, но это, откровенно говоря, и не тревожило. Вторую порцию продолжал получать, работая в тепле. За машиной ухаживал, вынужденных остановок не было. Начальству больше ничего и не требовалось.

Прошла зима. Хотя я был тощим, всегда голодным, но это не шло ни в какое сравнение с 1943 годом.

Весной 1944 года меня назначили дежурным слесарем на лесотаску — деревянную эстакаду с цепными транспортерами, с помощью которых сплавляемый по реке Тавде лес выгружался из воды на берег и штабелевался. В мои обязанности входило обслуживание трех приводных станций и транспортерных цепей с каретками. Работа не тяжелая, на свежем воздухе. Продержали

 

- 336 -

слесарем до июня 1944 года, затем перевели в механическую мастерскую, где начал исполнять обязанности конструктора-мастера.

До этого здесь трудился заключенный Райхельт, чистокровный немец, берлинец, набора 1937 года, инженер. Маленького роста, рыжий, худой, он походил на гнома. Высококвалифицированный специалист, не признававший никаких отступлений от норм, зачастую пытался доказать безграмотным Барсукову и Раткевичу неправильность даваемых ими указаний, но достиг лишь того, что угодил на работу токарем.

Я откровенно поговорил с ним. После ареста его таскали по многим внутренним и центральным тюрьмам. Суда не было. После начала войны направили в концлагерь. Через год его снова куда-то отправили, и дожил ли он до лучших времен — неизвестно.

Следует сказать, что после перевода к механизаторам пытался разыскать хромого банщика, которому во многом обязан выживанием в тот критический для меня период, но в лагере его уже не оказалось.

В то время, когда я был мастером, механический цех по техническому снабжению существовал, как говорят, на подножном корму. Изворачивались как могли. Во многом выручало мастерство бригадников, способных, казалось, изготовить любую поделку из отходов. Особенно хочется упомянуть жестянщика Быхно, кузнеца Воинова, слесаря Гайдамаку, сварщика Березовского. Работали они не только для производства, но и обслуживали многочисленную свору, начиная от надзирателей и выше. Все такие нелегальные заказы Барсуков и Раткевич передавали мне для срочного исполнения.

Однажды у нас появилась машинка для стрижки волос, завернутая в листы, вырванные из журнала. Что это было за издание, тиснутое на бумаге очень плохого качества, осталось неизвестным, но там приводился рисунок привода оригинальной конструкции, действующего от вращающихся на нем ведущих колес автомобиля. Рассматривая в свободные минуты плохо оттиснутые контуры чертежа, пришел к мысли о создании погрузчика круглого леса на автомашину-лесовоз. Под руками имелись готовальня, бумага, и вскоре был выполнен эскизный проект погрузчика с таким приводом.

Раткевич, незадолго до этого назначенный главным механиком вместо пьянчуги Барсукова, после ознакомления с проектом ухватился за идею создания механиз-

 

- 337 -

ма. Взяв чертежи, показал их главному механику Северураллага капитану Сахно. На удивление оперативно последовало указание об изготовлении погрузчика в минимальные сроки.