Ждя меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

К. Симонов.

 

VI. В ФАШИСТСКИХ ЛАГЕРЯХ

 

Сдали меня в лагерь военнопленных как доктора. Жили мы в помещениях, в которых ранее были какие-то склады, обнесенные забором из колючей проволоки. Кормили один раз в сутки, около 14 часов, давали баланду из овощей, приправленную мукой или крупой. Каждый должен иметь свои котелок и ложку. Со своей посудой мы выстраивались в большую очередь к котлу, повар черпал баланду и выплескивал ее в твою посудину. Если кто высказывал недовольство, например, что зачерпнул одной воды, повар горячим черпаком мог ткнуть тебе в лицо. Другой человек раздавал пайки хлеба на сутки. Обслуживающий персонал кухни состоял из военнопленных.

Во время обыска у меня почему-то не отобрали крупу пшено, и я в первые дни варил на костре из нее кашу. Это была хорошая поддержка. Очень страдали курящие, они за папиросу отдавали половину своего хлеба. Я же не курил и не мучился из-за этой пагубной привычки.

Спали на нарах, прижавшись друг к другу, так как уже стояли холодные ночи. Появились вши. Среди нас были и старожилы — те, что попали в плен в начале войны, они много рассказывали о трагической участи своих товарищей—военнопленных зимой 41—42 гг.

Известно, в начале войны в окружение попадали целые дивизии и армии, в составе их были в основном кадровые солдаты и офицеры — словом, цвет армии. Сотни тысяч их погибли в ту зиму в лагерях на родной земле от голода, холода и болезней.

Из Оленине нас перевели в г. Ржев, где находился пересыльный пункт. Здесь стали сортировать по национальному признаку. Украинцам и крымским татарам предлагали вступить во Власовскую армию, добровольцам обещали немецкое обмундирование и паек. Кое-кто клюнул на такую приманку.

Поскольку части Красной Армии начали наступление на Ржев с северо-востока, то город подвергался обстрелу. Как-то один из снарядов угодил в группу казахов-военнопленных, собравшихся на обед, многие были убиты и ранены. Вскоре нас отправили в Оршу, где находились всего 22 дня. По прибытии выстроили в одну шеренгу, пришел щеголевато одетый не-

 

 

мецкий офицер с тросточкой и, продвигаясь вдоль строя, каждого рассматривал в лицо. Остановился около одного, крикнул:

—Хинозе? (Китаец?).

Пленный ответил, что он русский. Переводчик, сопровождавший офицера, спросил фамилию у «китайца».

— Джусунбаев, — ответил тот.

— Откуда родом?

— Из Джамбула.

Подошел к следующему:

— Иуда?

— Нет, я украинец.

Узнав его фамилию, офицер продолжал путь дальше.

Словом, из строя тогда вывели несколько человек, ночью их расстреляли. Немцы искали евреев и комиссаров Красной Армии. Они даже обещали пленным вознаграждение, если те укажут евреев и комиссаров.

В конце августа нас, большую группу пленных, перевезли в город Борисов, где держали до 14 ноября. В один из холодных дней нас строем привели к складу, приказали снять свою обувь и выдали хольцшуе (деревянные колодки). На мне были хорошие сапоги, пришлось с ними расстаться. Колодки попались малого размера, я сказал об этом выдававшему кладовщику, а тот огрел меня колодкой по шее и выгнал из помещения. Я босиком по снегу бежал до казармы. Обменить колодки на больший размер мне удалось лишь через несколько дней. В казарме стоял холод, так как она совсем не отапливалась. Спали мы на нарах в три этажа. О какой-то постели не могло быть и речи, ложились, в чем днем ходили. Спать мешал постоянный стук деревянной обуви о пол — это люди ходили в туалет. Чтобы было теплее, я сшил из тряпья мешочек, набил его сухой травой — получилось нечто вроде подушечки, ночью подкладывал ее под голову, а днем, если выходили на улицу, приспосабливал к спине, привязывая ремнем. У меня получался горб, но зато было теплее. По моему примеру такими подушечками обзавелись и другие.

Нас почему-то очень часто перегоняли из лагеря в лагерь. Одна причина была известна: нестабильность фронта. Вот и на этот раз, пробыв в Борисове ровно три месяца, нас повезли в Литву, в город Калъвария — небольшой, хорошо озелененный, с чистыми улицами и домами, крытыми оцинкованным железом или черепицей. Разместили в военных кирпичных казармах, возведенных еще в царское время. А с фронтов

 

прибывали все новые партии советских военнопленных, от них мы узнавали о положении на фронтах. Они рассказали, в частности, что тяжелые бои идут в районе Сталинграда, что наше командование пытается окружить Ржевскую группировку немецких войск, захватить города Белый и Сычевку, сюда подтянуты соединения 22 армии Калининского фронта, главной ударной силой является Третий мехкорпус, в нем 175 танков. В 41-ю армию, нацеленную на г. Ржев с запада, входили Первый механизированный корпус и Восьмой Сибирский стрелковый корпус. Соединения 20-й армии наступали на Сычевку с востока, ее ударную силу составляли Шестой танковый и Второй гвардейский кавалерийский корпуса. После прорыва вражеской обороны им надлежало развивать наступление на запад и в конце замкнуть кольцо вокруг Ржевской группировки. Однако получилось несколько иначе. 41-я армия, продвинувшись вперед на несколько километров, вынуждена была перейти к обороне, а в дальнейшем попала в окружение. На выручку на фронт прибыл генерал армии Г. К. Жуков. Войска под его руководством сумели пробить коридор для выхода из окружения...

В Кальварии я пробыл 109 дней. 14 марта 1943 года нас погрузили в крытые товарные вагоны по 60 человек в каждый и повезли. И вот мы, 1500 офицеров-военнопленных Советской Армии, оказались в лагере «Шталаг-317», что в Австрии. Ехали четыре дня, почти на каждой большой остановке из вагонов выносили трупы пленных, умерших от ран, голода и холода, скученности. Горячую пищу в виде жидкой каши и 200 граммов хлеба давали один раз в сутки. На местной станции около нашего состава собралось много гражданских людей, некоторые, особенно из женщин, глядя на наш жалкий вид, плакали. Да, выглядели мы, как говорится, хуже нельзя: обросшие, одетые в лохмотья, многие не могли без помощи встать на ноги. Немецкий офицер через переводчика обратился к нам:

— Кто сам не может идти, три шага вперед!

Таких оказалось 67 человек. Их усадили в автомашины, увезли. После мы узнали: несчастных доставили на кладбище и там расстреляли. Среди них были и хитрецы: выходя из строя, они, вероятно, думали, что повезут в больницу. И жестоко поплатились жизнью. Уже в мае 1945 года на том месте мы установили простой памятник.

Оставшихся в строю построили в колонны и повели в лагерь, огороженный проволокой в два ряда, с вышками по уг-

 

лам. В помещении увидели знакомые по другим лагерям двухэтажные нары.

Была весна, стояли теплые дни. С заснеженных альпийских вершин веяло благодатным ароматом оживающей земли. Через колючую проволоку мы созерцали заманчивые мирные картины. Вот утром хозяйка дома, что стоял неподалеку от лагеря, открывает настежь окна, а затем начинает прибираться в квартире. Там тепло, уютно. А у нас... С завистью смотрим, как люди свободно, куда хотят, идут, живо разговаривают, смеются, едят на ходу яблоки. А мы...

30 апреля меня перевели в рабочий лагерь Плангенау, где я вместе с десятками других невольников работал все лето на бетонировании высокогорной штольни. Работа заключалась в следующем: одни устанавливали опалубку из небольших металлических щитов, другие заливали бетон. Через сутки опалубку снимали, очищали, смазывали и ставили на новое место по мере проходки штольни. Эта выработка предназначалась для пропуска воды. Кроме того, мы собирали в штольне скопившийся строительный и иной мусор и в вагонетках вывозили в отвал.

Четвертого октября группу военнопленных, в том числе и меня, направили в Энцигербаден, где мы занимались ремонтом горных дорог, возводили из камня опоры, предохраняющие от оползней. Когда и здесь все сделали, нас 5 апреля 1944 года перевезли в Шнайдерау, здесь очищали бассейн-отстойник от накопившегося в нем ила. Это была очень грязная и тяжелая работа. Слой ила достигал 80 и более сантиметров, в вагонетки грузили его лопатами, выкатывали на борт бассейна и вываливали. Здесь познакомился с молодым лейтенантом Михаилом Алексеевичем Тулуповым. Он 1919 года рождения, хорошо знал немецкий язык, был весьма общительным и приятным собеседником.

Рядом с бассейном, находилась усадьба бауэра (крестьянина) с большим фруктовым садом. Однажды, вооружившись металлическими палками, мы с Тулуповым стали сбивать с деревьев спелые груши. Сами досыта наелись, принесли и товарищам. В очередной вылазке Тулупов промахнулся и попал железным прутом в провода — произошло короткое замыкание. У крестьянина в хозяйстве, видно, были какие-то моторы, они остановились, и он пошел выяснить, в чем дело. Мы ретировались на свое рабочее место, однако бауэр появился у нас и, верно определив виновника, бросился на Тулупова. В дело вмешался мастер Макс, не дал в обиду товарища, уговорил

 

 

крестьянина, чтобы тот не вызывал полицейского. Макс — австриец, ненавидел немцев, а к нам, русским военнопленным, относился доброжелательно.

И вот новый адрес: 5 сентября 1944 года нашу группу на грузовых автомобилях повезли в горы, в местечко Васерфаль-баден. Работа оказалась знакомая — очищать от снега горные дороги. В то время тут выпадало много осадков, за ночь, случалось, до метра и более. Работа на свежем воздухе бодрила, делалось все легко. Нередко на скалах появлялись дикие серны, и мы любовались этими красивыми смелыми животными. Они людей не боялись, так как тут их охраняли.

По дороге, которую мы содержали всегда в проезжем состоянии, в обоих направлениях шло много машин с различными грузами. Однажды я заскочил в кузов одной из них. В кузове оказался картофель и я стал выбрасывать клубни прямо на дорогу, а когда на повороте машина сбавила скорость, выпрыгнул. Товарищи помогли собрать трофеи. Вечером после отбоя вымыли картофель, протерли его на самодельной терке и из массы испекли лепешки.

Такие набеги на проходящие машины я совершал часто, уж наловчился. Как-то выбросил килограммов 80 отличной брюквы. Сколько могли, съели, а оставшуюся спрятали около дороги, прикрыли мхом. Через неделю мы с Тулуповым пришли на то место, а брюквы не нашли, вернее, нашли лишь объедки — за нас постарались, видно, мыши.

В этом местечке работали до 10 января 1945 года, в тот же день нас повезли в лагерь «Голенг». Здесь находилось большое количество русских пленных.

Обстановка на фронтах, между тем, складывалась не в пользу немцев. Советская Армия успешно наступала на всех направлениях, вела бои на территориях стран Западной Европы, в том числе, Австрии. Из Вены и других городов страны спешно эвакуировались военные и гражданские (те, кто сотрудничал с немцами). Удирали на автомашинах и лошадях. В лагере нашем никто не работал, стало плохо с питанием. Австрийские полицейские привозили нам убитых лошадей, мы их разделывали на мясо и варили. Это было спасением от голодной смерти. В лагере стали распространяться слухи, что есть приказ из Берлина об уничтожении всех русских военнопленных. Среди нас были два полковника однофамильцы — Яковлевы, они стали организовывать группы захвата. Если нас поведут на расстрел, мы по команде Яковлевых должны напасть на конвой, разоружить его и скрыться в горах. Однако пока в

 

лагере все шло нормально, даже стали брать на работу, хотя и небольшими группами, по 5—6 человек. Вечером все возвращались живыми, иногда приносили листовки, сбрасываемые американцами с самолетов. В то время они усиленно бомбили немецкие города. Самолеты поднимались в Италии и летели через Австрию, и вот попутно бросали листовки, адресованные в основном австрийцам. Тон их был ободряющий. В частности, сообщалось, какие немецкие города захватили русские, сколько немецких солдатов и офицеров взято в плен, и другие новости. Все это было рассчитано, чтобы поднять дух народа Австрии.

Среди наших военнопленных нашлись «стукачи», они докладывали немецкому начальству лагеря обо всем, что происходило среди узников. Стало известно им и имя Тулупова, который читал нам листовки. В конце апреля его забрали, а через день нам сообщили, что расстреляли за враждебную пропаганду и агитацию среди военнопленных. Забегая вперед, скажу, что когда кончилась война, и я вернулся домой, сразу сообщил матери Тулупова о гибели ее сына, но к большой моей радости получил ответ от него самого. Мы стали, как родные братья, долго переписывались. Он и сообщил, что сочувствующие советским пленным австрийские солдаты помогли ему уйти в Швейцарию.

Одним из теплых весенних дней я загорал на солнце, и вдруг почувствовал недомогание. Ушел в барак, лег на нары. Боль не проходила, напротив, ночью поднялась температура. В таком состоянии — больной и голодный — лежал на нарах несколько дней. Никакой медицинской помощи мне не оказывали. Но и на этот раз победил мой, в общем-то, молодой и крепкий организм, помог выжить и высокий моральный дух. Я постоянно внушал себе: ты должен выжить, ты должен вернуться на Родину, в семью. Эти мысли помогали мне в самые тяжелые минуты жизни.

Было это за несколько месяцев до Победы. Нас вывели из бараков, построили и объявили, что с нами будет говорить офицер Власовской армии (РОА). И вот он перед нами. Рассказал об успехах РОА, в которой якобы миллионы бывших советских солдат, и которая в скором времени разгромит Красную Армию, освободит все народы России и других республик от коммунистического гнета. В конце он призвал нас вступить в Русскую освободительную армию, рассказал о себе. Он москвич, окончил столичный университет, даже назвал свой московский адрес (все это не удержалось в моей памяти). Он

 

напомнил нам, что Сталин не признает военнопленных, всех их считает изменниками Родины, и если он победит, то всех нас сошлет на Урал и в Сибирь. Нам обещали немецкие пайки и обмундирование, разные блага. Однако никто всерьез не принял путанной речи, никто не пожелал вступить в ряды РОА. Поняв, что акция проваливается, нас распустили по баракам, а затем стали вызывать поодиночке или небольшими группами в контору лагеря и там продолжали агитировать. Применялись угрозы и насилия. Но и это не дало желаемых результатов, и представитель изменника Власова уехал ни с чем.

5 мая 1945 года нас вдруг вернули в лагерь «Шталаг-317 С», находившийся в пос. Понгау — туда, где мы были в марте 1943 года. Я еще полностью не избавился от плеврита, чувствовал себя плохо. Меня как больного поместили в госпиталь лагеря. Здесь работал врач из военнопленных. Он осмотрел меня и поставил диагноз: эксудативный плеврит, назначил лечение. Некоторые препараты доставлялись в лагерный госпиталь через Красный Крест. В соседней зоне находились больные сербы и югославы, они — тоже через Красный Крест — получали из дома посылки с продуктами и медикаментами, письма. Подобными привилегиями пользовались англичане, французы, американцы и некоторые другие. И только мы, русские, все советские, не пользовались, если можно так сказать, льготами. С нами обращались особенно жестоко.

Закончу главу данными, взятыми из различных источников и ставшими известными после войны. В нашем лагере побывало до пяти тысяч пленных офицеров, из этого количества умерло от голода не менее 3500, ко Дню Победы осталось в живых до 1500 человек, из них 400 неходячих, изнуренных, измученных до крайней степени. Я, например, весил всего 47 килограммов — немногим более половины своего обычного, нормального веса.