ГЛАВА 27

ИЗ ССЫЛКИ НА РОДИНУ

 

1

 

Поезд подкатил к перрону. Пассажиры и провожающие словно очумелые шарахнулись на посадку. Мишка со своими спутницами тоже заспешил к третьему вагону, в который кассирша выдала ему проездной билет.

 

Он совсем было завяз со своим неуклюжим чемоданом среди наседавших со всех сторон людей, и если бы не помощь Маши с Нюркой, он не сумел протиснуться до отведенного ему места. Он и сам не помнил, как сумел преодолеть отчаянный натиск обезумевшей толпы и превозмочь то, что было выше его сил и реальных возможностей.

У него подкашивались ноги, спирало дыхание, и он только огромным напряжением силы воли держался на ногах и не был смят как немощный кутенок напирающей толпой. Ни Машеньки, ни Нюрки он уже больше не видел, когда оказался на вагонной площадке перед раскрытыми дверями.

Только когда дали сигнал к отправке поезда, толпа провожающих подалась назад, все еще что-то выкрикивая и махая руками, будто провожала своих родственников на вечный покой. Мишке казалась вся эта многоголосая пестрая ватага сборищем ополоумевших людей, которых кто-то злоумышленно напоил колдовским зельем, и они никак после этого не могли прийти в себя и по-хорошему разойтись по домам.

- Чего стоишь, как пень обгорелый?! - цыкнула на парня проводница. - Иди занимай свое место, пока его другие не заняли. Будешь тогда всю ночь сидеть истуканом, и никто тебе не посочувствует, что ты смертельно умаялся и не ожидаешь впереди скорого облегчения от переутомления.

- Я домой из ссылки еду. С сестренкой Нюркой и подружкой Машей попрощаться в толчее не успел, - пояснил Мишка. - Налетели как бешеные и поперли с таким нахрапом, будто белены до одури облопались. Я не могу так, потому что я не обезьяний выродок, а самый обыкновенный русский человек. Много я видел плохого и несправедливого, но не мог из-за этого ожесточиться и стать законченным идиотом. Человек - не баран, он может и должен знать чувство меры и никогда не позволять себе ничего такого, что унижало бы его высокое общественное предназначение.

- Чем разводить туманную философию, - снова посоветовала парню проводница, - шел бы лучше спать. Сейчас это для тебя важнее всяких рассуждений о мудрости жизни. Чему быть, того не миновать. Все, что делается на свете, предопределяется свыше. Этого никак нельзя обойти.

Мишка так и сделал: забрал свои вещи и направился с ними в вагон. Как и предсказывала проводница, место его занял пожилой человек, тревожить которого он постеснялся и решил расположиться на верхней свободной полке. За десять лет невольнической жизни он привык ютиться кое-где да как-нибудь, не помышляя даже о самых скромных удобствах и благополучии. Тень прошлого будет отныне до гробовой доски ходить по его стопам и диктовать свою железную волю. Иными словами, он и с паспортом останется невольником до последнего дыхания.

Едва смежив глаза, Мишка сразу будто в бездну провалился. Волнения последних дней, неудача с учебой, холодные, а подчас и враждебные

 

отношения с родителями - все это не могло не сказаться на его самочувствии. Он ходил как потерянный и видел все в искаженном свете, не умея избавиться от завладевшего им отчаяния.

Ему и во сне было горько и гадко. На него навалились тяжким грузом кошмарные видения, будто за поездом бежали, махая иссохшими ручонками, его сестренка Ниночка, братцы Коленька и Сашенька, другие умершие дети троицких лишенцев, которые остались, лежать в чужой неприютной земле, где теперь от их могилок, наверно, и следа не осталось.

А некоторое время спустя за Ларионовыми малютками по обеим сторонам железнодорожного полотна нескончаемыми вереницами бежали тысячи убитых красномазой системой невинных людей. Они кричали надрывными голосами, готовые всей своей всполошенной массой навалиться на локомотив: "Мишенька, возьми и нас с собой. Нам ужасно надоело лежать в непроглядной мгле среди тошнотворного зловония изгаженной злодеями земли. Мы тоже хотим жить, радоваться вместе со всеми восходом солнышка, пению птичек в изумрудной зелени леса, ярким ковром цветов на благоухающем нежным ароматом цветов на весеннем лугу, всеобщим порывом свободных народов к счастью и благоденствию для всех и каждого навсегда. Мы ведь тоже люди, а не забитые твари, каковыми нас сделали приверженцы красного дракона."

У Мишки тисками сжимает сердце, ему самому становится нестерпимо душно и скверно. Он хочет приподняться со своего жесткого, неудобного ложа, позвать кого-то на помощь, но свинцовая тяжесть не позволяет сделать ему ни единого нужного движения. Уши несчастливца заложили пронзительные крики и вопли несущихся за поездом вставших из могил покойников. Они взбираются на крыши и подножки вагонов, заглядывают в окна, с легкостью быстрокрылых бабочек цепляются и виснут за любой выступ мчащегося поезда.

Мишке начало казаться, что он и сам превратился в такого же призрака, какие обступили вагоны и локомотив и делает еще одно напряженное усилие, чтобы спрыгнуть с полки на пол. Парнишка стал взывать о помощи, но никто не спешил на его зов. Пассажиры будто оглохли все до единого или не хотели связываться с каким-то ненормальным парнишкой, который выкрикивает явные несуразности, которые сами говорили за себя, изобличая в нем психически неполноценное существо. Если бы эти люди знали, какие ужасы и невероятные трудности перенес этот восемнадцатилетний крестьянский парнишка, они прониклись к нему чутким состраданием, ужаснувшись тому, как он еще умудрился остаться в живых, когда целых десять лет находился под хищным оскалом по пятам ходившей за ним прожорливой смерти.

Прошло еще несколько утомительных минут, и Мишка загремел с пол-

 

ки на пол, шмякнувшись рядом со стоявшим здесь чьим-то большим чемоданом, раскроив себе об него висок и подбородок. Многие еще не спали, но никто из них не поспешил парнишке на помощь. Лишь одна немолодая женщина, оказавшаяся медицинской сестрой, не осталась безучастной к случившемуся. Она смазала несчастному кровоточащие ушибы йодом и заклеила их пластырем.

- Во всей печально случившейся истории виноват громоздкий чемодан, который незадачливые люди поставили в неположенном месте, - заметил пожилой человек со шрамом на правой щеке. Не будь этого неуклюжего походного сундука здесь, парень остался целым и невредимым. Все наши беды проистекают из-за безалаберного отношения к делу.

- Все может быть, - подхватил толстяк с холеными усиками. - А если бы не были в нашем вагоне этого ненормального шкета, оравшего на весь вагон глупые несуразности, мы не испытали бы никаких неприятностей, и спокойно пребывали в сладостных объятиях Морфея. - Мишка догадался, на что намекал самодовольный толстяк.

Больше никто не стал высказываться по поводу случившегося. Пассажиров одолевал сон. Мерное постукивание колес на стыках рельсов и плавное покачивание вагона располагало к этому. Мишке ничего не оставалось, как покорно последовать заразительному примеру других. Он тут же забрался на злополучную полку и сразу быстро уснул.

На этот раз спал спокойно и беспробудно, не испытывая никаких неприятных раздражений, будто принял большую дозу снотворного. Проехали Верхотурье, Верхнюю и Нижнюю Туру. Красноуральск и Кушву, гору Благодать. Только в Нижнем Тагиле наш незадачливый пассажир начал освобождаться от объятий сна и осмысливать свое зыбкое положение на будущее. Оно вырисовывалось в самых безрадостных тонах, где не было и мизерной надежды на благоприятный жизненный исход.

Он даже и не надеялся с самого начала, что теперь будет для него сама манна падать с небес. Его в Чапаевске, кроме дедушки Андрея, никто не ждал и ждать не мог. Про него за десять лет ссылки все забыли в родном Троицком. Дедушка стар, здоровье слабое, его безжалостно угробила сталинская каторга. Он может в любой день отдать Богу душу. А кто другой будет ему рад и посочувствует в тяжкие минуты невзгод и душевных страданий. Как не прикидывай, а просвета впереди нет.

Ехать в Троицкое Мишка не собирался. Там еще, может быть, какие-то родственники остались, но им он тоже не очень приболел. Сейчас себе то не все рады, потому что время хуже горькой редьки настало.

 

2

 

Поезд прибыл в Свердловск рано утром, когда Мишка немного успокоился от пережитого волнения. Как и другие пассажиры, приготовился к выходу из вагона, но где-то в глубине души чувствовал себя одиноким орленком, у которого подрезали крылья и лишили возможности свободного взлета в безоблачную высь, куда стремилось и рвалось его свободолюбивое сердце, едва научившись отличать тьму от света.

Таких, как он, было много, и все они терпели ужасные неудобства жизни, словно преступники, связанные по рукам и ногам, у которых все было отнято и потеряно до последней пряди волос. И было в этом что-то безжалостно предопределенное чьей-то сурово карающей рукой.

Мишка видел в этом нечто неискоренимое, которое будет долго тяготеть над погруженной во мрак Родиной и ее беспечным, запуганным народом, пока не найдутся отважные богатыри и не позовут на битву с зарвавшимися врагами и злейшими поработителями.

На вокзале было шумно и многолюдно. Тут и бывалому человеку было не так-то просто с ходу разобраться в происходящем столпотворении не то что несмелому Мишке, приученному с детства к беспрекословному подчинению старшему и сильному. Мишка сделал попытку протиснуться в кассовый зал, чтобы закомпостировать билет на другой поезд, но он не смог протиснуться со своими вещами через тесную толпу народа. Ничего не оставалось, как пойти в камеру хранения и оставить там хоть свой неуклюжий чемодан с обитой жестью уголками.

Но где она, эта самая камера хранения, Мишка не знал. Спросил одного, другого, но никто не хотел с ним разговаривать, тратить драгоценное время на болтовню с каким-то ротозеем-парнишкой.

Он только однажды был в Свердловске летом, когда приезжал поступать в педагогическое училище, но был вероломно изгнан из города как сын кулака-лишенца. Мишке до сих пор оставалось непонятным, зачем же ему тогда выдали паспорт, если он не избавлял его от пут позора и неволи, от возможности быть хозяином своей судьбы?

До Куйбышева и дальше через него на Урал и Сибирь шло немало поездов. И на каждый из них было много пассажиров, которые по два-три дня стояли в очереди за билетом. Мишке стало не по себе. Он присел на чемодан и крепко задумался, проклиная свою горемычную жизнь и все на свете. Потом сдал чемодан в камеру хранения, сумку с сиротскими харчами и разным барахлом оставил при себе, чтобы можно было в любой подходящий момент хоть кое-как перекусить. Он очень нервничал и переживал, что очередь медленно движется, а время, как назло, торопилось обогнать все события и человеческие устремления к благородным порывам

 

в мир добра и справедливости. И вдруг по служебному радио объявили, что билеты на самарский поезд кончились и едущим в данном направлении пассажирам предложили присоединиться к очереди на харьковский скорый.

Мишка еще больше расстроился. У него заложило в груди, и ему стало трудно дышать. Это особенно испугало его, будто перед ним неожиданно встала неприступная стена, преодолеть которую было невозможно, не свернув себе шеи. Новую очередь он нашел быстро, но уже потерял всякую восторженность на перемену к лучшему будущему.

Когда он вышел из здания вокзала наружу и прислонился спиной к газетному киоску, к нему вдруг подошел парень лет двадцати пяти и голосом старого знакомого пробасил с непринужденной улыбкой:

- Как делишки, браток? Или не лучше, чем у хилого скворца в зиму. - Незнакомец зябко поежился, почмокал толстыми губами и прибавил: - Куда путь-то держишь: на восток или на запад? Ежели с билетом не получается, я быстро это дело проверну. Я работаю в багажном отделении, а отец - в депо машинистом. Меня здесь почти каждый знает.

Чем больше Васька рассказывал о своей жизни и бедствиях, выпавших на его далеко не счастливую долю, Ларионов все сильнее проникался безграничным доверием к своему собеседнику. Для пущей убедительности рассказанного Васька вытащил из-за пазухи серебряный крест на шелковом гайтане и показал его Мишке. "Без креста живут только пропащие люди, - как клятву произнес Лютиков. - Всем им одна дорога: в геенну огненную. Так в священном писании сказано".

Мишка был окончательно покорен железной логикой своего собеседника и понял, что такой человек никогда и ни за что не обманет.

- Мне надо закомпостировать билет до города Чапаевска, - открылся под конец Мишка своему добродушному собеседнику. А это, оказывается, не такое простое дело, как я подумал спервоначала. Народа собралось тьма-тьмущая. А мне никак нельзя в ночь оставаться. Видишь, какие у меня ботинки? Того и гляди совсем развалятся. Да и ноги зябнут в них проклятущих. А здоровье у меня, что у малого дитяти. Чуть простыл - грипп начинает до одури мучить.

- Так-так, - тяжело вздохнул Васька, - значит дела твои как сажа бела. Я рад бы тебе помочь, да времени нет. Скоро домой побегу. Мамка болеет, помочь ей, кроме меня, некому. Вот и разрываюсь, как чумной на части: то домой тороплюсь, то на работу спешу. На отдых остается часа три-четыре ночью. Остальное время кручусь, как белка в колесе. Отцу тоже некогда, он часто бывает в командировках.

- Значит, с билетом мне помочь не сможешь? - молвил почти в отчаянии Мишка, - жаль, очень жаль, а я очень надеялся на тебя, что ты со своими друзьями-знакомцами без особых затруднений поможешь. Я бы тебе от,

 

своих скромных ресурсов на бутылочку выделил. А сам я и за сухой корке с картошкой в мундирах двое суток прожил. Я привыкший к скудному питанию. В Ломовке шубу свою съел да и то с голоду не умер как другие лишенцы. И сыромятные ремни ел, и мох болотный, и березовую кору. И кошек с собаками пробовал.

После Мишкиных слов Васька как-то сразу съежился и нахмурился, будто его кто-то невидимый палкой по спине огрел. Он стоял какое-то время молча, а потом внушительно проговорил, словно отрезал:

- Тут, братец мой любезный, бутылочкой не отделаешься. Здесь надо, как цыганки говорят, кое-кому ручки позолотить. И кассиру, и главному контролеру и мне надо что-то за свой рискованный труд вознаграждение получить. Вот и прикидывай, сколько на худой конец надо, чтобы экстренным образом твой билет по всей форме был оформлен сегодня и сегодня же к вечеру ты покатил в свой тухлый город. Не забывай, дружище: за компостер нужна еще и доплата. Словом, гони десять червонцев, давай свой билет, и я начну немедленно действовать. Жди меня ровно через час здесь же. Я приду непременно. При условии даже, если и не успею сегодня закомпостировать билет. Васька Лютиков не такой подлый человек, чтобы позволил себе сделать кому-то непристойную гадость, а таким прекрасным людям, как ты, тем более.

И он тут же шмыгнул в здание вокзала, будто юркая мышь в стог сена. Было холодно, в воздухе кружились пушистые снежинки, по небу ползли низкие мохнатые тучки, навевая невеселые думы у прохожих. Мишке было, может быть, во сто крат грустнее, чем другим, но он держался с достоинством, довольный тем, что проклятую ссылку чудом выдержал и пережил многих своих друзей и сверстников, не Стал преждевременной добычей прожорливых могильных червей и большевистских могильщиков.

Он то и дело поглядывал на большие часы над центральным входом в вокзал и с замиранием сердца отсчитывал оставшиеся минуты до прихода Васьки к нему с оформленным на проезд билетом. Чем меньше оставалось времени до возвращения Лютикова, тем неспокойнее становилось у Мишки на душе. Почему-то ему начало казаться, что Лютиков вовсе не тот человек, за кого себя выдавал. Лицемеры многолики, их сразу не раскусишь. Нужен большой практический жизненный опыт, чтобы суметь заглянуть в душу мерзавца и отличить его от честного человека.

И когда назначенный час возвращения Лютикова пробил, Мишку Ларионова будто кто-то невидимый плетью по заднице огрел. И если бы не стена киоска, он наверняка упал на запорошенную снегом землю. Но Мишка не потерял чувства самообладания, только навязчивая мысль как бабка-сплетница навевала ему неприятные раздумья: "Пропал, бедолага, пропал! Таким глупышкам надо дома сидеть, а не мыкаться по белу свету в поисках

 

богатого клада. Никто не припас его для тебя. И кому ты нужен, такой немощный и нескладный, разве что ведьмам на потеху?"

Мишка постоял еще какое-то время на прежнем месте и когда окончательно пришел к мысли, что его самым бессовестным образом надули как малыша-несмышленыша, он нехотя потащился в здание вокзала, надеясь там встретить своего "благодетеля" и отобрать у него билет и деньги, хотя и мало надеялся на такой исход, скорее действуя по указке ущемленного, самолюбия ради собственного утешения.

3

 

В дверях входа в вокзал с Мишкой случилось непредвиденное происшествие. То ли разбитые ботинки за что-то зацепились на пороге, то ли у Мишки от постоянного недоедания и вчерашнего ушиба головы при падении с верхней полки вагона свердловского поезда, ноги стали изредка заплетаться. Когда он с шумом грохнулся в проходе, сумка отлетела в сторону, из нее вывалилось несколько картофелин в мундирах и горбушка черствого черного хлеба. Одни пассажиры бросились поднимать парнишку с пола и усаживать на диван, а другие - начали собирать его скудные харчи и складывать их обратно в сумку. На какое-то время от испуга падения Ларионов потерял сознание, но быстро пришел в себя, обескураженный случившимся шоком. Все молчали, молчал и Мишка несколько смущенный и озадаченный. К собравшимся зевакам подошел могучего телосложения усач и сказал голосом, не допускавшим возражения:

- Ну, чего столпились как дикие козы перед двугорбым верблюдом?! — У парня перед трудным жизненным испытанием закружилась голова, и он неожиданно упал. Упал, как все мы падаем, когда нам бывает не слишком сладко и весело. А ему, этому парню, может, так горько было в той ссылке, из которой он возвращается, что другой на его месте от подобного во сне от страха умер. Я слышал, о каких ужасах он рассказывал, это никак в рамки здорового человеческого осознания не укладывается. И тем не менее, это истина, очень страшная и безобразная, отчего кровь стынет в жилах. Из нашей волости тоже многих сослали, но до сих пор ни один из них домой не вернулся. По слухам, большинство из них давно уже Богу душу отдали. И это, пожалуй, к лучшему. Не надо будет всю оставшуюся жизнь страдать от позорного клейма "врага народа".

Люди не уходили. Они толком ничего не знали, некоторые считали, что перед ними сидит захудалый парнишка из шайки карманных воришек, попавшийся с поличным в надежные руки рыцарей правопорядка.

Усатый богатырь стоял почти рядом с приунывшим парнишкой,

 

обшаривая свои карманы, приговаривая скороговорной: "Сейчас, сейчас, все устроим, милок, как надо и у тебя будет новый проездной билет". Человек вытащил из кармана пиджака большой лист бумаги, толстый красный карандаш и, подойдя к окну, написал на листе бумаги крупным жирным почерком:

"Дорогие граждане! Посочувствуйте пострадавшему пассажиру Мишке Ларионову, возвращающемуся из ссылки в город Чапаевск на постоянное жительство. Сегодня утром после высадки из серовского поезда обманным путем у меня выманили проездной билет и небольшую сумму денег, которые я берег на компостер и скромное пропитание до места назначения. Теперь я остался в самом безнадежном положении, гол как сокол и только ваша душевная доброта может помочь мне в постигшей беде. Не подумайте, что я какой-нибудь шаромыга и попрошайка, который задумал поживиться за ваш счет. С документами у меня все в порядке, я любому их могу показать, кто хочет в этом удостовериться. Не осудите меня, дорогие сограждане, за это вынужденное обращение к вам. Низко кланяюсь за оказанную мне помощь и вашу сердечную доброту. К сему Михаил Ларионов, уроженец села Троицкое, Томыловской волости, Самарской губернии."

Усатый человек снял с Мишки кроличью шапку, положил ее рядом с ним на диван. И первым бросил в нее три хрустящих червонца. Люди как-то по особенному посмотрели на усатого толстяка, словно впервые увидели его и начали кто по рублю, кто по трешнице класть деньги в шапку пострадавшего. Ларионов чувствовал себя крайне обескураженным, будто он эти деньги вытаскивал из чужого кармана и клал в свою шапку.

А его заступник уже разговаривал с каким-то представительным военным человеком в ладной шинели с нашивками офицера внутренних войск в чине капитана. Мишка понял, что разговор был о нем и очень смутился. Происходящее с ним казалось Мишке невероятным наваждением, и ему даже было немножко боязно от предположения, что все это диктуется недобрыми намерениями и кончится для него чем-то печальным и даже трагическим, хотя горше и печальнее происшедшего с ним за десять лет сталинской ссылки - каторги ничего нельзя было и придумать.

Мишке недолго пришлось мучиться и переживать насчет предвидений будущего, как все обернулось самым наилучшим образом в его пользу. Не прошло и более получаса, как в шапку его проходящие люди уже набросали денег не только на билет, но и на еду на целую неделю.

По Мишкиным прикидкам, усач играл значительную роль не только на свердловском вокзале, но и на всей уральской железнодорожной магистрали.

Прошло еще несколько недолгих минут, и Мишкин деловой

 

покровитель в сопровождении капитана вернулся обратно и спросил, много ли у него набралось пожертвований. Парень быстро пересчитал купюры и сказал:

- Полторы сотни... - смутился Мишка, не зная как назвать своего покровителя и заступника. Тот подсказал, выручая парнишку: - Зови проще - товарищ инспектор. А то пока мы разбираемся в терминологии, твой поезд может уйти. Чтобы не допустить такой оплошности, идем скорее за билетом. Да у меня и самого времени осталось в обрез.

Мишка сунул деньги в карман, подхватил свою замызганную сумку под мышку и заторопился в сторону кассы, куда подались его благожелатели. Парнишку удивляло одно: ради чего старались эти весьма ответственные начальники о нем, пропащем отпрыске врагов Советской власти, обреченном на невероятные пожизненные страдания?

На какое-то время приоткрылась дверь кассы, и усач сказал:

- Давай, деньги-то, - и протянул свою широкую ладонь в образовавшийся просвет. - Сто десять целковых и ни копейки больше. Остальные оставь себе на пропитание. Ведь у тебя, кроме пяти картофелин и горбушки ржаного хлеба, за душой ничего нет. А впереди двое суток езды...

Пока те двое выправляли Мишке Ларионову проездной билет или вели с ним какую-то таинственную, игру, тот стоял в коридорчике около кассовой двери и никак не мог смириться с мыслью, что двое незнакомых людей искренно заботились о его интересах. У Мишки пошла такая путаница в голове, что он уже плохо соображал и не знал, что ему теперь оставалось делать. Все это скорее всего напоминало какую-то бредовую возню в состоянии глубокой невменяемости нежели диктовалось здравым смыслом в выборе лучшего решения в трудном положении.

Мишке не пришлось предпринимать никаких защитных мер, чтобы выбраться из заколдованного круга живым. Спасение пришло само собой, словно неожиданно свалившись с чудного неба. Усатый вышел от кассира первым, держа в руках вновь купленный билет до Чапаевска и оставшиеся рублевки и трешки от подаяния пассажиров и провожающих граждан.

- Я ведь все знаю, что произошло с тобой в серовском поезде. Я ехал в том же вагоне и видел, как ты шмякнулся с верхней полки и малость расквасил себе вывеску. Доброжелательная медичка смазала тебе ссадины йодом и заклеила их аккуратно пластырем. Ехал я по особому поручению, мне нельзя было особенно высовываться, чтобы не попасться на глаза кому не следует. Если бы меня засекли, я претерпел значительно больше, чем ты со своей сиротской бедой. Главное, милейший, не тужи, гляди в оба, а то и без штанишек останешься. Твердо помни: твой поезд отбывает в два часа дня с третьего пути. Не исключено, что мы с тобой, может, еще встретимся, только не в такое сумбурное время. Тогда-то и поговорим без всякого страха

 

и сомнения обо всем.

Оба представительных гражданина ушли, ни разу не оглянувшись назад, будто никакого отношения к Мишке и не имели, А он какое-то время стоял в недоумении и думал: "Может, и эти не такие уж большие начальники, какими прикидываются, а только маскируются, чтобы легче дурачить простых людей. Тогда зачем усатый со мной столько возился и даже выправил новый билет? А что если и кассир с ними заодно? Дал фальшивый билет и катись колбасой. Нет, это надо проверить".

Мишка взял в камере хранения свой чемодан и отправился на третью платформу, куда должен был прибыть его поезд. По дороге туда купил в киоске буханку пшеничного хлеба, пачку маргарина и двести граммов карамели. У него есть большая алюминиевая кружка, ножик, и он теперь может ехать всю дорогу спокойно до самого Куйбышева и Чапаевска.

4

 

Третью платформу Мишка нашел без особых затруднений. Народу там было немного, имелись свободные места на диванах, но Мишка не спешил присаживаться, присматриваясь к пассажирам, выискивая для себя место, где можно было бы обрести надежного собеседника, а может и попутчика.

На этот раз с ним произошло самое благоприятное: на диване, к которому он подошел, сидели женщина с парнем. Он только хотел спросить, можно ли с ними рядом присесть, как женщина сама первой указала ему на свободное место и услужливо подвинула чемодан на середину дивана, будто Мишка был пожилым человеком или доводился ей родней.

- Садитесь, не стесняйтесь, - сказала женщина. - Места всем хватит. Вы на читинский или на какой-то другой поезд?

- Да, на читинский, - поспешил ответить Мишка. - третий вагон, место тринадцатое, как говорят несчастливое. На серовском мне не повезло: я упал с верхней полки и ободрал себе немного вывеску. Ладно нашлась добрая душа, женщина смазала мне ссадины и заклеила их пластырем. Медичкой оказалась она и, видать, как вы уважительной.

Вскоре они многое узнали друг о друге. Женщину звали Ольгой Михайловной, а сына, с которым сидела рядом - Виктором. Он окончил машиностроительный техникум, устроился на работу в инструментальный цех. Едет в город Сызрань на похороны дедушки, который умер от инфаркта сердца совершенно неожиданно будто шальной пулей сраженный. У самой Ольги Михайловны порок сердца и пускаться в дальний путь она не решилась, да и была крайне суеверной.

Мишка тоже коротко рассказал о себе и немножко взгрустнул от того,

 

что жизнь его не удалась из-за проклятой ссылки, и он очень переживал, что не имеет никакого специального образования и должен вследствие этого заниматься только черновыми работами, к чему не очень подготовлен из-за слабости здоровья.

Время за разговорами промелькнуло незаметно. Они даже опомниться не успели, как их поезд подкатил к платформе и объявили посадку. Ольга Михайловна была очень довольна, что ее сыну Витеньке хороший и надежный попутчик нашелся, на которого можно было как на близкого родственника положиться. Теперь она наказывала обоим, чтобы были осторожны и бдительны в дороге и не очень доверялись случайным людям и тем более не особенно часто выскакивали из вагона на остановках без крайней на то необходимости.

- Береженого и Бог бережет, - сказала Ольга Михайловна под конец со слезами умиления на светло-голубых глазах. - Есть такие хитрые-премудрые, что и глазом не успеешь моргнуть, как с вас последнюю рубашонку снимут и босиком оставят, а вы ни только этого сразу не почувствуете, но еще и спасибо скажете этим ловким мошенникам.

Поезд начал плавно набирать скорость, а она все стояла на платформе на одном месте, размахивая вслед уходящему поезду платочком над головой. Витька с Мишкой махали в ответ Ольге Михайловне руками и выкрикивали ей слова всяческих удач и благополучия в жизни. Им было обоим грустно и даже печально, как это обычно бывает перед дальней и не испытанной дорогой.

Места у Мишки с Витькой оказались рядом, и они могли постоянно быть вместе, рассказывая друг другу о своей жизни, о планах на будущее, которое у обоих вырисовывалось не в очень заманчивом свете, особенно у Мишки Ларионова из-за вероломно приписанной ему черной биографии "сына кулака".

У Витьки с биографией было все в порядке. У него отец с матерью происходили из рабочего сословия и ни только не занимались никакой политикой, но и никогда разговора о ней не вели, чтобы не схлопотать самого завалящего пункта знаменитой пятьдесят восьмой статьи. Так что похвалиться какими-то заманчивыми, эпизодами из своей жизни он не мог. Да и не слишком печалился из-за этого, как он считал, интеллигентного пустяка. Он думал, что главная его биография вся впереди и он собирался сделать ее очень привлекательной. По его прикидкам, он еще должен прожить не менее полсотни лет, а за это время можно многое придумать и сделаться знаменитым.

Зато у Мишки Ларионова за плечами почти девятнадцатилетней жизни было столько всего невероятно трудного и мучительного, что этого достаточно было, чтобы сделать несчастными десятки людей. Об этом можно

 

было рассказывать без устали долго и вдохновенно, что наш герой и делал при каждой представившейся возможности.

Он никогда не забывал об одном мудром и поучительном правиле: обо всем выдающемся и ужасно гиблом, что случалось вокруг, должно было знать как можно большее число людей. Хорошее они возьмут себе на пользу, а плохое отправят в лету забвения.

5

 

Разве мог он удержаться от того, чтобы не рассказать обо всем своим попутчикам, о тех, кого мучили и терзали под людоедским лозунгом Сталина ликвидации кулачества как класса на основе сплошной коллективизации?! Адовы муки ссылки он прошел сам, испил до конца их невероятно горькую чашу. Видел, как мучились и страдали другие, корчились от спазм голода и суровых побоев озверевших надсмотрщиков, исходили в душераздирающих предсмертных стонах старцы и задыхались в истерических воплях крошечные младенцы у холодной, безжизненной груди умершей матери. Иногда он так заразительно вдохновлялся, что рассказывая о тех страшных событиях, сам обливался горькими слезами, не испытывая перед слушателями ни малейшего чувства неловкости. Каждый раз его рассказы об ужасах пережитого собирали все большее число людей. Может быть, так оно и продолжалось бы до самой Самары, но однажды, когда Мишка стоял наедине у окна, к нему подошел старичок с бородкой клинышком и заговорил тихим, будто опасаясь кого-то и не желая, чтобы кто-то посторонний услышал его слова и не воспринял их за нечто злонамеренное и провокационное?

- Это очень интересно, о чем ты рассказываешь, - убежденно проговорил старичок. - Ведь далеко немногие знают всю правду о высланных крестьянах. А высокое начальство и не желает, чтобы люди знали об этом всю правду. Найдутся и такие, которые воспримут твои рассказы за пропаганду против Советской власти. Могут сообщить о тебе куда следует, и на любой станции тебя отправят в тюрьму. Родные и концов не найдут, куда ты запропастился. Так что будь поосторожнее.

Мишке даже страшно стало. "А ведь старичок-то прав, - подумал Мишка про себя. Эти подлые шакалы повсюду шныряют. Надо остерегаться их. Им человека сгубить, что муху прихлопнуть. На этом деле они не только по десять собак слопали, а может, и по десять крокодилов целиком проглотили да и то не подавились, шкуры поганые!"

Всю остальную дорогу вплоть до самого Куйбышева Мишка с Витькой говорили вполголоса, не затрагивая насущных вопросов современности. А

 

когда миновали Абдулино, начали, приготавливаться к выходу из вагона. Тут оба почувствовали себя почти дома и торопливо спешили поведать друг другу о главном и самом необходимом и обменялись адресами. Прошло совсем немного времени, а они уже почувствовали себя почти родными и очень жалели, что минута расставания пришла так неожиданно. После Куйбышева Мишка вышел со своим чемоданом в тамбур. Витьке после Чапаевска оставалось не более часа езды до Сызрани.

- Пиши, - сказал Витька, - буду с нетерпением ждать.

- Ты тоже пиши аккуратно, - отозвался в ответ Мишка. - За мной дело не встанет. Я люблю писать и книги читать. Только времени на это нет.

- До свиданья, дружище. Не забывай, о чем договорились.

- Нет, нет, никак не забуду, - со всей убежденностью заверил Мишка. Лучше язык себе откусить, чем говорить пустые слова. Мы с тобой еще мало жили, чтобы с юности кривить душой, Если будем часто лгать, нас не только люди, но и собаки начнут обходить десятой дорогой.

Поезд остановился. Он стоит здесь, как и все пассажирские поезда, не более пяти минут. Они крепко обнялись на прощанье. Виктор вскочил на подножку, а Мишка стоял на одном месте, пока поезд не скрылся во тьме за элеватором. Была тихая звездная ночь. Часы на здании вокзала показывали половину двенадцатого. Пассажиров сошло с поезда не более 5-6 человек. Мишка остановился у перекидного моста, чтобы спросить кого-нибудь, где находится улица Максима Горького. Он сказал первому же подошедшему сюда человеку, что прибыл издалека и что ему нужна улица Горького, на которой живут его дедушка с бабушкой.

- О, это не слишком затруднительная проблема, - ответил человек. - Надо только перейти перекидной мост и следовать по Вокзальной улице налево. Первая на вашем пути улица с аптекой на правом углу будет улицей Кирова. Идите дальше по Вокзальной. Следующая улица с аптекой на правом углу называется Советской. По ней вам придется идти не менее километра. Там вы увидите магазин №16 с двумя осветительными фонарями. Не доходя до него, встретите пересечение улицы М. Горького. Идите по ней левым порядком. Третий дом от Советской и будет тот самый дом, который вам нужен. Счастливо добраться вам, милейший.

"Какой добрый, обходительный человек, - подумал Мишка, - таких теперь редко встретишь. Сейчас много развелось таких, которые стремятся не добро сделать, а по уху звездануть. Ничего не поделаешь, если время такое поганое пришло. Впереди, надо полагать, нас еще более худшее ждет. По всей видимости, заслужили мы это, Бога не почитаем, забыли его святые заповеди. Больше стали красным идолам поклоняться.

 

6

 

За десять лет город значительно изменился, но все же не настолько, чтобы его нельзя было узнать даже глубокой ночью. Уличное освещение было слабым, запущенным, а дома за палисадниками казались какими-то странными наваждениями с темными провалах окон. Мишка до ссылки не раз ходил по этой улице на базар к бабушке Поле, которая торговала овощами с дедушкиной огородной плантации, но сейчас не узнавал ее, может быть, еще и потому, что был тогда почти ребенком. Была середина октября, но еще по-летнему было тепло и уютно и никак не хотелось верить, что со дня на день могла нагрянуть холодная, промозглая осень со всеми ее неприглядными перипетиями и невзгодами, которые навевали настроение уныния и душевной пустоты.

Мишка даже не заметил, как дошел до перекрестка улиц Советской и Чапаева, где стоял двухэтажный деревянный дом со шпилями над крышей, в котором жили сотрудники милиции. Парнишкой всякий раз овладевал безотчетный страх, когда он проходил мимо этого злополучного дома. Позади этого дома через три двора, в переулочке находилась дедушкина квартира, которую он снимал у одной вдовы на летний сезон. В этой квартире часто ночевал и Мишка, когда не уезжал в Троицкое. Часто случалось так, что он просыпал уход бабушки на базар, и шел к ней один мимо милицейского логова, называя его тюрьмой.

Наконец Мишка добрался до улицы Максима Горького. Остановился у угла первого дома, еще раз посмотрел на магазин № 16, контуры которого хорошо высвечивали фонари перед ним.

Мишка ни разу не видел этого дома ни в Чапаевске, ни в Троицком. Его перевезли сюда скорее всего сразу же после начала коллективизации. Это по всему было видно, что он здесь далеко не первый год надежно стоит. Если бы не высокие заводские трубы да несколько многоэтажек неподалеку от завода, каждый посторонний человек принял Владимирский поселок за большую деревню.

Дом был с крыльцом, но подниматься на него Мишка не стал, зная, что парадный ход не один путный хозяин на ночь незапертым не оставлял. Он сразу зашагал к калитке. Она оказалась незапертой, а только закрыта на щеколду. Чемодан Мишка поставил на крыльцо и стал заглядывать в окна. Позади дома была пристроена из досок с засыпкой из опилок запасная летняя спальня, но над ней торчала труба. Значит, летнюю спальню в силу необходимости приспособили под дополнительное жилье. С надворной стороны здесь было два окна.

Было поздно, уже за полночь, и Мишка никак не решался стучать в окна, чтобы беспокоить спящих и сидеть до утра на улице тоже было

 

неудобно да и прохладно. Во дворе Мишка увидел сарай. Подошел к нему, чтобы узнать, что в нем находится. Если в сарае найдется сено, то тогда можно до утра и здесь вздремнуть. Это дело для Мишки стало с самой Ломовки привычным. Но сарай оказался закрытым на замок. Деваться было некуда, и Мишке пришлось стучаться в окно. Дедушка Андрей откликнулся на Мишкин зов первым и без промедления открыл дверь. Они крепко обнялись и расцеловались. Бабушка Поля была чуткая как воробышек и быстро поднялась с постели.

- Мишенька, приехал, - плаксиво захлюпала она, хватаясь за сердце. - А я думала, что уж больше никогда тебя не увижу. Все болею, сердешный ты мой. И остальных хотелось бы хоть одним глазом увидеть, а потом и помирать можно было со спокойной душой.

- Это ты зря говоришь, бабаня, - сказал Мишка. - Мы еще должны в гробах своих мучителей увидеть, а уж потом сами на погост пойдем.

- Ну, ладно, мать, об этом нюни распускать, - перебил бабушку дедушка Андрей. Ему надо сейчас с дороги чего-нибудь поесть да быстренько спать ложиться, пока других не разбудили. Ведь им на работу надо будет идти. Теперь с этим дело строго обстоит.

Бабушка предложила пшенную кашу, оставшуюся с вечера. Ее надо бы малость подогреть, и она сойдет за хорошее, аппетитное кушанье.

- Когда теперь с подогревом канителиться, - возразил внук. К тому же она, наверное, не на улице стояла. Я могу ее безо всякого подогрева есть. Там нас не очень-то всякими деликатесами потчевали. Приходилось не то что холодную, но и всякую всячину сырую есть. Как, например, потроха дохлой лошади и опаленные на огне шубы умерших старух и стариков. И многое другое.

После "ужина" Мишке покидали на неостывшую еще печку какие-то мешки, старые пиджаки, замызганную фуфайку. Ему и этого барахла было некуда девать. Он тут же уснул как убитый, едва соприкоснувшись с не очень удобной постелью.

Проснулся он довольно поздно, когда взрослые ушли на работу, а дети - в школу постигать премудрости разных наук. А он лежал в уединении, предаваясь грустным раздумьям. И было о чем ему поразмыслить и вспомнить. В прошлом, длиною в десять горьких лет, у него ничегошеньки не было такого, о чем можно теперь с уважением вспомнить. Зато гадостей, мерзостей всевозможных было невпроворот. Как только над людьми не глумились и не издевались, а натешившись, вволю, истребляли невинных тружеников как ненужный хлам, не опасаясь за свои злодеяния, ибо находились под надежной защитой самого верховного сатаны, которому верно служили и готовы были в любой момент отдать за него свою душу.

Мишка очень жалел, что родился в такое дьявольски непутевое, лихое

 

время. Собственно, не повезло не только ему, но и многим миллионам других несчастных крестьян. Выход из заколдованного круга оставался только один: уйти добровольно из этого изгаженного, изуродованного большевистскими изуверами мира безо всякого страха и содрогания, чтобы не мучить себя бесполезными и маловероятными надеждами на перемену к лучшему. И все-таки в глубине души настойчивым аккордом звучал затаившийся протест против такого унизительного малодушия. Впереди еще целая жизнь.

Не может быть, чтобы еще на долгие годы остались у власти разбойные твари и измывались как им вздумается над одураченным народом. Любому началу бывает конец, а плохому тем более.

За этими печальными раздумьями и застал Мишку вошедший в дом дедушка Андрей с пучком тальника. Услышав возню внука, сказал:

- Ну, как спалось, юный враг народа? - спросил дедушка, - или с одного раза не разобрался? Нам теперь о чем-то хорошем и думать нечего. Мы - обреченные, а у обреченных яркого просвета впереди нет.

Мишка слез с печки, умылся и стал собираться. У него была только одна смена нижнего белья и одна запасная верхняя залатанная рубашонка из дешевого, грубого полотна да пара шерстяных носков. Вот и весь его скромный бедняцкий гардероб. Если бы в местах ссылки была богатая жизнь, люди сами бежали тужа, а не дожидались, когда их насильно туда увезут или этапом пригонят.

Когда вернулась из магазина бабушка Поля, Мишка уже поел и сидел на лавке с дедушкой Андреем и наблюдал за его работой. Он плел корзины для хозяйственных надобностей из чернового тальника и продуктовые плетенки из колотых очищенных прутьев.

Из дедушкиных рассказов внук узнал, чем тот занимался, как зарабатывал себе с бабушкой на пропитание. Выходило, что дедушка Андрей после отбытия каторжного наказания ни в какие организации на работу не устраивался, жил со старухой на случайные заработки: пилил дрова, ремонтировал дома и хозяйственные помещения, рыл погреба, перекапывал огороды. Летом нанимался на заготовку сена как к частникам, так и в совхозы. Убирал и скирдовал с напарниками солому в разных хозяйствах, отчерпывал нужники. Словом, не брезговал никакой работой, которая давала более менее сносный заработок. На вопрос Мишки, почему дедушка не устроился на работу в завод или какую-нибудь организацию, батянька ответил внуку?

- Не везде, Мишенька, меня берут с замаранным 58-й статьей паспортом. Да и сам боюсь: случись какая-нибудь беда, на меня свалят. И снова на Колыму уволокут как злостного врага народа.

Звали в Троицкое, чтобы снова возобновил там огородничество. Ничего

 

у них с этим делом не получается. Сюда мне тем более нечего было соваться. Многие на меня здесь затаили злобу и никак не могли мне простить, что я сумел их во многом опередить. Уж, они-то нашли бы повод и в подходящий момент одним махом отомстили за все, слопали с потрохами и даже не подавились. Знаю я их, хамов!

Вот и перебиваюсь случайными заработками, пока здоровье не подводит. А там как Бог даст. Может, все-таки мерзостям мошенников так или иначе наступит конец. Они уже и без того слишком много сотворили людям лиха и всяческих гадостей. Пора бы им и счет предъявить за совершенные злодеяния. Святые заповеди призывают прощать врагам своим и не платить той же монетой, какой они воздавали нам. Но мы так настрадались, от них, что уже и сил не осталось, чтобы лишний раз преклонять колени перед безбожными лихоимцами. Господь милостив, может простить наши человеческие слабости. Мы все в его власти. Он волен прощать или наказывать нас своею могучей десницею. Он знает всемилостивый, когда и как это сделать.

Мишка теперь сидел на табуретке напротив дедушки Андрея, наблюдал за его работой, внимательно слушая, что тот говорил о его дальнейшей жизни в новых условиях. Внук отлично понимая, что ему надо начинать все сначала в довольно сложных условиях и быть очень осторожным, чтобы по наивности не допустить какой-то промашки. У него нет ни только своего угла, но даже завалящей койки с постелью или плохонького топчана. Дедушка точно угадал невеселые мысли внука и заговорил задумчиво рассудительно, будто решал непостижимо трудную, замысловатую задачу.

- Я думаю, - звучал тихо, но внушительно дедушкин голос, - тебе надо куда-нибудь устроиться на постоянную работу. Ты молодой, твой паспорт не с такой устрашающей пометкой, как мой, и тебя могут куда-нибудь взять. Только не на военный завод. Там нечего и пытаться искать, счастья. Ты тоже отверженный и заклейменный, но твоя пометка менее внушительная и устрашающая, нежели моя 58-я. А пока будешь мне помогать корзины плести. Дело это простое и не слишком обременительное. Главная трудность состоит в том, чтобы заготовить тальник и привести его домой. Летом я его вожу на коляске, а зимой - на салазках. Ходить за ним приходиться километров за десять-двенадцать, а порой и подальше.

Мишка хотел сказать дедушке что-то такое, над чем давно ломал голову, но не мог никак самостоятельно разрешить беспокоившего его вопроса, как в это время кто-то властно постучал в дверь.

- Входите пожалуйста, - отозвался дедушка Андрей. - Дверь не заперта. Нажмите только посильнее. Если не осиляете, я помогу вам.

В дом вошел плотный человек лет пятидесяти в теплом осеннем картузе. Он, видно, быстро шел и от этого тяжело дышал.

 

- А-а, - протянул с расстановкой дедушка Андрей, - Федор Иванович, добро пожаловать. - И пододвинул к вошедшему лавку.

- Не беспокойтесь, я заскочил мимоходом, на несколько минут, - отозвался вошедший человек. Мне сказали, что к вам приехал из ссылки внук. Я хочу только спросить: приехал на побывку или на постоянное жительство? Завтра я пойду в милицию, а вдруг меня спросят: "По какому поводу к Андрею Ларионову приехал внук? Что я отвечу по этому поводу, если сам ничегошеньки не знаю, что делается в пределах вверенного мне квартала. Чтобы не сесть в калошу, и вы бы на моем месте поступили аналогичным образом. Не так ли?

- Совершенно верно, - поспешил согласиться дедушка Андрей, чтобы потрафить незваному гостю, - где нет бдительного надзора, там не бывает и надлежащего порядка. Это каждому балбесу понятно. - А про себя подумал: знаю я вашего забубённого брата. На собственной шкуре испытал ваш звериный порядок. Тебя бы самого сунуть в этот кровавый переплет, тогда воистину узнал, что такое большевистский порядок и чем он пахнет! Моли Бога, что не попал в эту жесточайшую мясорубку, тогда бы от тебя и пшика не осталось.

Квартальный внимательно просмотрел Мишкин паспорт, повертел в руках так и сяк, что-то выписал в свою пухлую замызганную тетрадь и, подавая Мишке паспорт, наставительно сказал: завтра сходи в милицию и пропишись, а то могут оштрафовать. Знаешь, где она?

- А как же? - за Мишку ответил дедушка Андрей, человек очень умный, обходительный, который не любил бросать слова на ветер. — На улице Кирова, напротив горсада. Милицию, как и общественный нужник, завсегда все знают. Без нее нас и на кладбище не пустят.

Через минуту квартальный проворно шмыгнул за калитку и с видом очень, занятого человека зашагал по улице Советской в сторону базара, который находился на пересечении улиц Кооперативной и вокзальной, а оттуда до милиции рукой подать.

- Видал как нас оберегают, - проговорил сердито дедушка Андрей. - Едва ты глубокой ночью успел перешагнуть порог нашей квартиры, а утром только сходить в нужник, а о твоем приезде уже стало известно заинтересованным лицам. Я и говорю тебе: за нами, как мать за малым ребенком следят. Так оно и будет продолжаться до скончания века. Большевики прекрасно знают, что без неусыпного сыска и доносительства их кандальная система в два счета развалится. Вот они и следят ни только в оба глаза, но и пятками обеих ног. В этом их сила и слабость одновременно.

Мишке стало не по себе. У него закружилась голова, защемило сердце, зарябило в глазах. Он до конца все понял: хорошего ему больше никогда не увидать. Не для него будет светить солнышко, петь птицы в изумрудной

 

зелени лугов и леса, заливаться чудными трелями соловьи, как они заливались некогда в троицкой роще.

Прошло еще какое-то недолгое время, и Мишка свалился с лавки на пол, не помня самого себя и не видя ничего и никого вокруг. Он будто провалился в какую-то мрачную бездну, где кишмя кишели страшные призраки и нудными голосами пели: "Со святыми упокой, упокой, он покинул мир земной..."

Бабушка с дедушкой всполошились, а Мишка словно в утешение своим добрым прародителям быстро пришел в себя и открыл глаза.

- Дорогие мои, - тихо проговорил Мишка, - несмотря на загубленную не по своей вине жизнь, я считаю себя счастливым. Счастливым потому, что помирать приехал на родную землю, чего не удостоились мои младшие братья и сестры. Очень прошу вас, мои дорогие, похороните меня в Троицком, рядом с прахом наших замечательных предков и родичей, чтобы мне не было прискорбно лежать в одиночестве, хоть там и другая, несхожая с земной, жизнь.

- Нет, Мишенька, - сказал дедушка Андрей, - тебе еще рано помирать, ибо ты еще очень молод.

- На то воля Божья, - ответил внук и впал снова в беспамятство. Вызванный дедушкиной дочерью Настей врач внимательно осмотрел молодого пациента и авторитетно сказал будто грешник на покаянии:

- Все это последствия перенесенных страданий и бесчеловечно жестоких потрясений. Со временем при нормальных условиях здоровье молодого человека нормализуется. Он еще не так слаб и беспомощен, чтобы в свои девятнадцать лет ложиться в гроб.

Но кто мог поручиться, что благоприятные жизненные условия наступят в недалеком будущем в стране, густо опутанной колючей проволокой со сторожевыми постами и зубастыми овчарками?!

- Да, - сказал дедушка Андрей, - все это во власти Всевышнего. Только он, всемогущий и благий, волен сотворить свою высочайшую милость и никто другой на грешной земле.

 

25 декабря 1994 года.

Саушкин Михаил Иванович