ГЛАВА 23

ДЕДУШКА АНДРЕЙ

 

1

 

Мишка часто вспоминал о своем любимце, учителе и наставнике дедушке Андрее, или как все ребятишки Ларионовых в Троицком звали его батянькой. Придавленный рабской неволей и забитый жестокими поработителями парнишка уже потерял всякую надежду на встречу с этим дорогим для него человеком. Это было равносильным для него встретиться наяву с давно умершими людьми как братец Толенька и сестра Ниночка.

Однажды, возвратясь с работы, Мишка с радостью узнал, что дедушка Андрей прислал письмо и собирается приехать к ним в Лобву. Он дважды прочитал письмо и все никак не верил, что это скоро сбудется. И дедушка действительно приехал, когда его и не ожидали. Без вторичного уведомления телеграммой, свалившись как снег на голову в жаркий день июля. Мишка даже оторопел от неожиданности, увидя во дворе пожилого человека с подкрученными седыми усами и красивой профессорской бородкой. "Это он, батянька, - подумал парнишка, застыв на месте. - Только как он сильно изменился за годы насильственной разлуки. Каким крепким и бравым дедушка был, когда в январе 1930 года забирали его сотрудники ОГПУ! У него не было тогда бороды, а усы и волосы головы отливали светло-золотистой желтизной. Высокого роста, широкоплечий, обладающий силой натренированного атлета, он производил на односельчан покоряющее воздействие. Теперь он был уже не тот: надломленный, постаревший, белый, как лунь. Суровая Колыма безжалостно наложила на него свою хищную лапу. А сколько таких, как он, навсегда упрятала в могилу".

- Чего торчишь, как пенек? - одернула Мишку откуда-то возвратившаяся Екатерина. - Вон батянька к нам приехал. Или ты не узнал его? Это товарищи его так отделали, идолы, что человек на себя не стал похож. Иди скорее к нему. Мы столько лет не видались с ним. Он соскучился о каждом из нас. Один-одинешенек он был там да в какой кабале!

У Мишки так и дрогнуло все внутри, будто через него электрически ток пропустили. Он мало-помалу пришел в себя и двинулся навстречу дедушке, не в силах унять поднявшегося волнения. Ноги дрожали, и сам он весь как-то неестественно напружинился, словно перед ним неожиданно встало на пути крайне затруднительное препятствие. Он даже не помнил, как подошел к батяньке и расслабленно уткнулся ему головой в грудь. Дедушка поцеловал внука в лоб и стал гладить огрубевшей рукой по голове. У Мишки жгучим комком встали в горле слезы, и он тихо заплакал. А

 

следом за этим на непокрытую Мишкину голову упало несколько дедушкиных слезинок. Внук понял, какая горькая беда терзала старое, разбитое сердце деда в эти волнующие минуты встречи.

Сейчас оба они, шестидесятиоднолетний дед Андрей Ларионов и его шестнадцатилетний внук Мишка, стояли в бурном смятении чувств, совершенно невиновные перед Советской властью и жестоко наказанные ею. Сколько не ломали голову, объяснения этому не находили.

- Что вы тут стоите среди двора, как чужаки какие, тятенька? - вдруг подала голос Екатерина, отрешившись от состояния патологической подавленности. - Заходите в дом. Там и поговорите о всех своих лютых мытарствах на чужой стороне. Нелегкое это дело - остаться бездомным на старости. Ступайте. А я пойду что-нибудь наскоро поесть приготовлю.

2

 

Они рассказывали друг другу о пережитых невзгодах сперва в квартире, потом вышли во двор, и уже с этого времени, казалось, вовсе перестали сколь-нибудь соотноситься с окружающим их миром. Мишка больше слушал, чем говорил, потому что каждое слово дедушки Андрея было для него чудеснейшим откровением. Перед ним страшно уродливыми видениями вставали эпизоды из дедушкиной лагерной жизни, которые как бы когтями хищника рвали Мишкино сердце на части. Мишке казалось, другой бы на месте батяньки подобных адских мучений не выдержал, а дедушка устоял, потому что ему Бог помог за праведную жизнь и соблюдение святых заповедей. Другие были сильнее и моложе его, но не сумели выдержать железного натиска истребительной машины, действующей с фантастически неудержимой силой. Она работала круглые сутки, изо дня в день, требуя вновь и вновь запланированных жертв, которых бесперебойно поставляли специальные команды со всех концов Союза на его малообжитые окраины. Когда рассказ, дедушки дошел до вершины человеческой трагедии. Мишке сделалось не по себе, даже очень плохо. Потом дед повел свой рассказ о том, с чего все это пошло и как на чистое небо Родины наползли черные тучи.

А началось это совершенно неожиданно. Однажды зимой 1906 года в Троицкое нагрянули приехавшие в Россию на заработки болгары. Они поселились на квартиру в большом доме Ларионовых. Братушки сняли в аренду несколько десятин земли, а ранней весной приступили к закладке парников. Крестьяне посмеивались, считая затею болгар пустопорожним делом. Мужики удивились, когда те получили богатый урожай овощей и стали хорошо зарабатывать от продажи их. У мужиков и вовсе глаза на

 

лоб полезли.

Болгары-огородники произвели такое количество овощных культур, что их не удалось реализовать среди крестьян местной округи. Кто-то подсказал болгарам: овощи большим спросом пользуются в Самаре. Туда надо их везти. Братушки плохо понимали по-русски, им потребовался компаньон из местных крестьян, который мог бы успешно продавать их товар. Они стали подыскивать такого человека, развитого и грамотного и в то же время честного и безукоризненно справедливого.

Андрейка Ларионов лучше, чем кто-либо другой, подходил на эту роль. Он окончил четырехклассную церковно-приходскую школу, работал два года волостным писарем, был расторопным, смекалистым молодым человеком. А главное Андрей был искренним и неподкупным христианином, духовно чистым, как слеза младенца. Такой человек не мог кого-то обмануть или хоть на копейку обсчитать. Совершив по оплошности малейшее отступление от принципов справедливости, он долго мучается и обращается с молитвами к богу о прощении, изводит себя всякими запретами за грехопадение. Что касается вина, то он пил его только по большим праздникам и чуть ли не наперстками. Не под какими предлогами не пропускал богослужения, считая это чуть ли не самым тяжким грехом.

Зная положительные достоинства Андрея Ларионова, болгары при первой же необходимости обратились к нему с предложением стать их компаньоном. Когда Андрей заговорил на эту тему с отцом, тот категорически заявил ему свое несогласие. В упрямстве Лариона трудно было сломить и тем не менее после долгих препирательств он уступил настоянию любимого сына, на которого возлагал большие надежды под старость.

Так Андрей Ларионов, выйдя из отцовского хозяйства, первым в Троицком порвал с хлебопашеством и занялся новым для него делом. В помощники себе принял Прошку Трифонова, человека не очень охочего до хлебопашества. Для начала Андрей взял у озера в аренду десятину общинной земли и с этого приступил к воплощению задуманного. Поливали огород чигирем, за которым ходила полуслепая лошаденка, а урожай получили не хуже, чем братушки, и к неожиданности хорошо заработали.

Окрыленный удачей, на следующий год Андрей Ларионов размахнулся с огородом уже на двух десятинах. Приобрел небольшой двигатель для полива, обзавелся добротным огородным инвентарем. Недоброжелатели в первую очередь братушки, пророчившие Андрею неудачи на новом поприще, были жестоко посрамлены и теперь встали на путь вредительства ему.

Год от году Андрей все прочнее утверждался на ниве огородничества, увеличивая производство овощей. Он купил в Иващенково под строительство дома и овощехранилища участок земли. Собирался заиметь просору-

 

шку, открыть овощной магазин, с круглогодичной продажей огородной продукции. Он начал подумывать и о наследниках своего дела.

Но тут пошла такая заваруха, что всем чертям стало тошно. Сперва разразилась первая мировая бойня, потом всколыхнул необъятную матушку-Русь большевистский Октябрьский переворот. За Октябрьским переворотом последовала братоубийственная гражданская война. На необъятных просторах Отчизны все пошло кувырком и нельзя стало за что-то прочно уцепиться в надежде на выживание. Человек превратился в придаток станков и механизмов, в покорную игрушку в руках всесильной повелевающей плутократии. Все кругом рушилось и приходило в запустение.

Пока Андрей мыкался по фронтовым дорогам, болгары решили подсидеть своего конкурента: они обманным путем скупили за бесценок у супруги Ларионова Пелагеи и двигатель, и весь огородный инвентарь. Демобилизовавшись из армии, Андрей вернулся домой к разбитому корыту. Деньги к тому времени обесценились, и на всю вырученную сумму от продажи супругой инвентаря болгарам Андрей сумел купить лишь стригуна и кое-какой инвентарь. При поддержке отца и брата Андрей снова взялся за огородничество, от чего уже не мог отстать как завороженный.

При новой власти дела с огородничеством пошли у Ларионова туго. Он почувствовал, что над ним довлеет подспудный груз, который мешает ему во всю силу развернуться, сдерживает его инициативу и самостоятельность. Его начинают одергивать представители местной власти, какие-то загадочные приезжие типы. На него глядят косо, начинают прижимать налогами, угрожают репрессиями, словно он совершал темное дело.

Как бы он ни прикидывал, получалось одно и тоже: надо все бросать и убираться куда-то подальше от родного села, от всего привычного, что вошло в плоть и кровь и навсегда завладело всем существом. Пока Андрей взвешивал да прикидывал, с какой стороны подступиться к решению нелегкой задачи, произошло то, что спутало все его карты и ошеломило даже самых стойких Троицких мужиков.

3

 

Случилось такое, о чем никто, никогда и подумать не мог: Андрея Илларионовича Ларионова в январе 1930 года забрали приехавшие сотрудники ОГПУ как врага народа и Советской власти. Через несколько дней Андрея после допросов под дулом пистолета отправили из Иващенкова в Самару. С этого времени бывший крестьянин-огородник как в воду канул, никаких следов о нем не осталось, будто бы он сквозь землю провалился.

Только в начале 1934 года от пропавшего бесследно Андрея Ларионова

 

пришла коротенькая весточка с сообщением, что его досрочно освободили из места заключения, и он скоро вернется домой.

Это обещанное "скоро" произошло осенью того же 1934 года. Пока оформлял он документы в органах ОГПУ да таскался по различным инстанциям, зарабатывал себе на хлеб с тележкой носильщика на железнодорожном вокзале в Самаре. Там и ночевал, полусогнувшись на диване или отдаленном закуточке, куда реже заглядывали сотрудники милиции.

Случайно встретил на вокзале знакомых людей из Троицкого, которые сообщили, что его зять с дочерью изгнаны из села как подкулачники и живут теперь в Чапаевске. С ними выехала из Троицкого и его болезненная супруга Поля, добывая себе на пропитание хождением по миру. За четыре года невероятной сталинской каторги Андрей так изменился, что его не сразу узнавали даже родные. Он так натерпелся от тюремных надзирателей, что стал крайне пугливым и раздражительным, словно его долго держали под ледяным душем и жестоко истязали.

Оказавшись на свободе, он по-прежнему всего боялся, постоянно оглядывался назад, опасаясь снова быть схваченным тайными агентами и упряченным в места заключения без всякого на то повода как и раньше.

Будучи уже среди своих, он не сразу отважился рассказать всю правду о пережитом, потому что боялся из-за этого снова загреметь на Колыму. Такое в то лихое время заработать было проще пареной репы.

Только заручившись клятвенным заверением близких хранить по поводу услышанного гробовое молчание, дедушка Андрей рассказал об ужасах, которые он увидел и испытал в сталинских концлагерях.

Куда только коварная судьба не забрасывала вчерашнего огородника: и на Колыму, и на Камчатку, и во многие другие труднодоступные места Дальнего Востока и Чукотского полуострова. И везде "врагов народа" использовали на самых тяжелых работах под проливным дождем, палящим солнцем, по колено в ледяной воде. Ночевали заключенные под открытым небом на ворохе соломы. Единственной постельной принадлежностью политзаключенных было лишь байковое одеяло. Морозы же в местах отбывания сфабрикованного наказания достигали пятидесяти градусов по Цельсию. Имущество заключенного свободно умещалось в одном мешке. Не считая одеяла, в нем, кроме котелка, кружки и ложки ничего не было.

Заключенных часто перегоняли с места на место и в этом отношении они, как солдаты, готовы были в любое время по команде конвойных сняться с места и двинуться, куда им прикажут. Лагерное начальство было для каждого заключенного неограниченной властью. Политзаключенных избивали до потери сознания за малейший проступок, а порой и лишали самой жизни без всякого на то основания, потому что "враг народа" не имел прав.

 

Однажды из лагеря убежали двое заключенных. Узников подняли по тревоге и выстроили в колонну по четыре человека в ряд. Перед замершими в неподвижности политкаторжанами начальник лагеря выстроил в линейку взвод стрелков охраны. Угрожая всяческими карами, он кричал на узников голосом разъяренного зверя и готов был растерзать любого на кусочки.

- Признавайтесь, суки вшивые, куда подались ваши сообщники по контрреволюционному подполью! Вы не можете не знать этого. Вы заодно с ними, вам всем поперек горла Советская власть. Признавайтесь, шакальи морды, пока я вас до единого собственной рукой не прикончил! - размахи вал над головой револьвером разъяренный живодер. - И, обратившись к конвоирам, приказал со звериной истерикой:

- Расстрелять врагов социалистической Отчизны. Нет пощады контре. Солдаты застыли в немом оцепенении. Лишь некоторые клацают затворами, но не собираются поднять руки на своих вчерашних товарищей по оружию, с которыми вместе шли на штурм самодержавия и вековых угнетателей. Еще яростней свирепеет исчадие преисподней, отдавая новое приказание стрелкам совершить людоедскую расправу над беззащитными людьми.

- Что, не можете подлую нечисть в упор прикончить?! - заорал во всю глотку сталинский подонок. - Так сделаем по-другому: расстреляем каждого десятого в шеренге. Встать в линейку по одному. Выше голову, мразь поганая! Взгляните последний раз на своего всемогущего Бога, который не хочет своих светлых очей одним взглядом на вас поганить.

Едва узники успели перестроиться, как тут же последовала команда рассчитаться по десяткам. Все происходило словно в тумане. Каждого трясло как в лихорадке. Рядом стоящий с Андреем сельский староста Елистратов напустил себе от страха в штаны. Другие в испуге перед смертным часом как подкошенные падали в обморок, бились в жутких конвульсиях.

- Десятый три шага вперед! - слышится роковая команда.

У обреченного земля колышется под ногами. Он видит все как в зыбком мареве и, путаясь в словах, начинает оправдываться в своей абсолютной невиновности ни перед людьми, ни перед социалистической законностью...

- Я, гражданин начальник, никогда не замышлял ничего враждебного против своей великой Родины и готов отдать за нее жизнь, если потребуется.

- Ты что, издеваться надо мной, мерзавец вздумал?! — ошалело взревел в ответ на слова заключенного начальник. Прикидываешься добреньким патриотом, бандитская рожа. Знаю я вашего лукавого брата. Меня вокруг пальца не обведешь, я стреляный воробей, а ты мне собрался зубы заговаривать.

Обреченный на смерть узник не успел сказать последних слов оправдания, как тяжелый удар пистолета в лицо, оборвал его речь. Захлебываясь

 

кровью, он тщетно пытался все-таки произнести что-то последнее в жизни, но второй удар пистолета по голове опрокинул несчастного наземь.

- Расстрелять врага народа! - приказал пышущий злобой самодур.

Двое конвоиров подбежали к теряющему сознание узнику, поволок его с поляны за ноги в сторону леса, а на снегу следом за дергающимся человеком оставался густой кровавый след.

А начальник лагеря занимался в это время допросом с пристрастием другого десятого, вышедшего из строя. С ним происходит тоже самое, что произошло с первым: избитого до потери сознания узника подхватывают конвоиры и волокут за ноги или за руки в тот же лес на расстрел. Конвойные патронов не жалеют и для пущей убедительности всаживают в каждого заключенного по две-три пули кряду.

За час отъявленный живодер избил до полусмерти семь человек. Конвоиры уносили изувеченных узников в лес и пристреливали там. Сколько бы еще несчастных страдальцев отправил на тот свет распоясавшийся мародер со своими кровожадными сподручными, если бы не помешали этой злодейской расправе подоспевшие на хлопки выстрелов из соседнего селения мужики с охотничьими ружьями, топорами и вилами. Они с таким бесстрашием набросились на оголтелого палача, что тот вынужден был прекратить дальнейшее истязание беззащитных узников. Через два дня палача-насильника убрали с занимаемой должности и на его место прислали другого, менее приверженного к садизму и кровавому насилию. Политкаторжанам улучшили условия быта и питания, их не стали, как при прежнем злодее-начальнике безнаказанно истязать и пускать в расход.

4

 

Где только не пришлось побывать дедушке Андрею за годы отбывания "наказания". И всюду этот путь был отмечен жестокими муками и обильно пролитой кровью невинных жертв. На долю заключенных выпадали такие невероятные испытания, которым, наверное, не подвергаются грешники в загробном аду. В любом лагере все было подчинено одной изуверской цели: максимально большему истреблению "врагов народа". Кто не падал от голода, болезней и побоев лагерной администрации, того добивали изощренными способами насилия. За убитого каторжанина никто из лагерного персонала не отвечал, как за случайно раздавленную букашку.

Самое потрясающее по своей садистской жестокости случилось во время пребывания Андрея Ларионова в Приморском крае. У Мишки волосы на голове вставали дыбом до самой смерти, когда он вспоминал об этом изуверском случае истребления лучших людей православной России.

 

Политкаторжане не сразу догадались, как это началось и кто первый придумал такую гнусную вакханалию. Вопреки установившемуся правилу, поздно вечером в бараки стали приходить вооруженные конвоиры. Они забирали с собой по нескольку человек заключенных и уводили их невесть куда. Подобные визиты тайных могильщиков все больше настораживали заключенных, пугая их своей строжайшей секретностью.

Так было поначалу. А некоторое время спустя секрет стал известен многим. Люди узнали: тех, кого уводили ночью с вещами, пускали в расход. Обреченных привозили в порт, сажали на катер, и он шел в море.

Специально вышколенные для разбойных дел подонки связывали узникам руки и ноги, вешали на шею тяжелый груз и сбрасывали несчастных в морскую пучину. Проводилось это по-хозяйски аккуратно, будто осуществлялась очень важная манипуляция. На смерть заключенных смотрели как на обыденное театральное представление, которое ни капельки не удручало лагерных живодеров. Скорее наоборот, очень потрафляло их волчьим вкусам, скрашивая серые будни тюремной жизни.

Других узников истребляли еще более изуверским способом, при одном воспоминании о чем людям становилось непомерно дурно. Суть этого злодейства состояла в следующем. Катер с очередными жертвами выходил ночью в открытое море. Связанным арестантам затискивали в рот кляп, а потом по два человека сажали в куль из-под угля, клали туда же камни или кирпичи, сверху куль с обреченными узниками завязывали, чтобы содержимое его не вывалилось раньше времени. Непонятно, ради чего совершалась эта гнусно жестокая вакханалия?

Не много требуется усилий, чтобы убить человека. Изуверов-насильников это не устраивало. От простого убийства они не получали удовольствия. Вот они и изощрялись в искусстве мародерства, чтобы вдоволь насладиться нечеловеческими страданиями жертвы, увидеть, как она страшно корчиться, задыхаясь в последних потугах вырваться из цепких лап подступившей к ее горлу смерти.

А море безумно рокотало, готовое с холодным безразличием принять в свои ледяные объятия как великих праведников, так и матерых злодеев.

5

 

Едва ли Андрей Ларионов выдержал отмеренный тройкой пятилетний каторжный срок, если бы его не выручила счастливая неожиданность. Он сам себе не мог объяснить, чем была вызвана по отношению к нему как с неба свалившаяся милость. Суеверный человек, он приписал это божьей благодати и еще усерднее стал обращаться с молитвами к богу.

 

Случилось, может быть то, чего сам новый начальник лагеря Делягей не ожидал. К нему ни с того ни с сего вдруг из Москвы жена с матерью и двумя малолетними дочерьми погодками приехала. Это внесло крутую перемену в жизнь начальника-одиночки, заставило коренным образом перестроиться. Раньше Делягей столовался в лагерной кухне, забегая туда с черного хода. С приездом семьи встал вопрос об организации питания в домашней обстановке. Начальник поручил своим подчиненным подыскать из числа заключенных подходящих людей на должность повара и прислуги.

На должность прислуги жребий выпал Андрею Ларионову. Лучшей кандидатуры в лагере не нашлось: Андрей Ларионов скромен, честен, справедлив. Как примерный христианин, он не мог произнести бранного слова, обидеть беззащитную птичку, обмануть кого бы то ни было, и даже пожелать худа своему заклятому врагу. Это был поистине святой человек.

Последние полтора года лагерной жизни Андрей провел как у Христа за пазухой. Это было похоже на чудесный сон. Он пролетел словно один миг. Андрей даже не успел осмыслить всего случившегося, как невозможно с отчетливостью проследить путь падающей звезды на небосклоне.

Ларионов быстро освоился с возложенными на него обязанностями. Да и много ли было трудного и непостижимого в простом для смекалистого крестьянина деле. А прилежания и аккуратности Андрею не надо было занимать. К этому он приучился с детства и уже никогда от ранее выработанного правила не отступал. Сделать что-то плохо, для Андрея было равносильно, что плюнуть хорошему человеку в лицо,

То, что приходилось ему выполнять на лагерных работах, в услужении начальнику представлялось детской забавой. А питание с хозяйского стола что душе угодно: мясо, рыба, сыр, копчености, разные печенья и варенья. Даже спиртные напитки на выбор: водка, коньяк, марочные вина. Но Андрей Ларионов не был охотником до горячительных напитков, он предпочитал им хороший крепкий чай и ядреный домашний квас.

Как правило, все распоряжения на следующий день Делягей отдавал с вечера. Чаще всего они были изложены в записке, где все было размечено, что надо приготовить назавтра и на сколько персон. К нему время от времени приезжали откуда-то представительные гости, и они вели с Делягеем неторопливые беседы за рюмкой вина далеко за полночь. В такое время окна в квартире начальника лагеря плотно занавешены, и повар с Ларионовым не смыкают глаз до утра, оберегая покой своих господ.

Вскоре Делягей убедился, что его слуга человек с понятием, умеет держать язык за зубами, знает, с кем и о чем говорить. Сделав для себя это неожиданное открытие, начальник стал больше доверять Ларионову, рассказывал иногда такое, о чем раньше предпочитал умалчивать.

В результате установившейся доверительности к подчиненному, Ларио-

 

нов узнал о своем начальнике много такого, о чем даже и подразумевать не смел. Не встретившись на тернистом пути с этим загадочным человеком, он вряд ли сумел вынести суровую каторгу.

По рассказам самого Делягея выходило, что он еще до революции получил инженерное образование и вплоть до Октябрьского переворота работал в составе дипломатической миссии в Японии. Там и захватила его революционная буря. Пришлось делать нелегкий выбор: идти в одном строю с восставшим народом или сражаться против него. Делягей предпочел остаться с народом, хоть и явно недолюбливал взбунтовавшуюся чернь.

Вернувшись из Японии на родину, возглавил партизанский отряд в Приамурье, ратным подвигом подтверждая свою преданность Советской власти. Этот патриотический поступок Делягея был по достоинству оценен большевистским правительством. Его наградили орденом Красного Знамени, он стал членом привилегированной верхушки обновленного общества. По существу вчерашний буржуазный аристократ в результате незначительной модернизации превратился в советского бюрократа. Откровенно говоря он мало что потерял от прежней дворянской привилегии.

Более чем странными представлялись Андрею Ларионову некоторые поступки и действия Делягея. Однажды жеребенку отдавило скатившимся из штабеля бревном передние ноги. Начальник приказал конюхам спалить покалеченного жеребенка или хотя бы закопать его в одной яме с умершими заключенными. Ларионов слышал этот разговор и с озабоченностью милосердного человека высказал по этому поводу свое осторожное мнение:

- Зачем же, мой благодетель, закапывать жеребеночка, когда его можно заключенным отдать. Они будут очень довольны вашим великодушием. И забот поубавится: жеребенка не сжигать, не закапывать не надо будет, от него одни копыта с хвостиком останутся, остальное, как, на горящем костре в голодных желудках заключенных расплавится.

В ответ на слова Ларионова Делягей заразительно расхохотался, поджимая живот. Потом рассудительно проговорил, сделав решительный жест:

- Если бы мы с тобой, братец, проявили такую телячью жалость, о которой ты только что намекнул, нам обоим крепко не поздоровилось бы. Прежде всего, нас обвинили бы в сочувствии классовому врагу. А те, кому мы отдали покалеченного жеребенка, на другой день поломали бы ноги другим жеребятам в надежде, что с ними произойдет та же история, что и с первым. Не забывай, что в наше время не слишком высоко ценятся любые благонамеренные порывы души. Прежде всего, нужно помнить о том, что сытыми, счастливыми и довольными всех никогда не сделаешь. Это нелепое заблуждение чудаков, которые оторвались от реальной жизни и не хотят понять того, что все в мире основано на взаимно полярных противоположностях, и этого никакими ухищрениями пылкого воображения

 

не изменишь.

6

 

Не желание повидаться с сыном и внуками заставило Андрея Ларионова ехать в незнакомую ему Лобву, а страх перед завтрашним днем толкнул его на этот нежелательный шаг, чтобы избежать надвигающейся беды, которая угрожала потопить в бездне лютого кошмара все живое на своем пути.

Эта беда тайно подкрадывалась к обреченным судьбой людям, которые чем-то не угодили властям и уже побывали за решетками сталинских тюрем и колючей проволокой концентрационных лагерей. Теперь за этими людьми рыскали вышколенные Ежовым тайные ищейки и снова гнали их на Колыму, в отдаленные районы Сибири и Дальнего Востока, где остро требовалась даровая рабочая сила на грандиозных стройках социализма.

Из Троицкого и Чапаевска приходили тревожные вести: тайные агенты хватали повсюду подозрительных людей, увозили в Самару, а из Самары исчезали бесследно, будто сквозь землю проваливались. Ни родным, ни близким не приходило о них никакого уведомления.

При таких удручающих обстоятельствах возвращаться домой Андрей побоялся решил лихое время переждать до весны в Лобве. Он устроился истопником в новую Лобвинскую среднюю школу, построенную в поселке лишенцев. В здании школы было двадцать с лишним голландок. Причем, истопнику надо было самому и дрова колоть. При мизерном окладе для одного человека это была очень трудная работа, но другого выхода не было, и Андрей согласился на эти кабальные условия.

В этой школе начали учиться и дети Ларионовых. Мишка стал первым и единственным помощником дедушки Андрея на работе. Колол дрова дедушка сам, а Мишка разносил их по голландкам, закладывал в топки. И так было каждый день, кроме выходного дня. В герметически закрытой голландке дрова горели медленно, постепенно тлея, и жар в них держался целые сутки. Разжигать голландки приходилось лишь раз в неделю, после выходного дня.

Спокойный и уравновешенный, дедушка Андрей никогда не повышал голоса на Мишку. Даже тогда, когда тот в чем-то был виноват или что-то сделал не так. В лексиконе дедушки Андрея не было ни единого матерного слова. Кроме, чума его убей или лихоманка его возьми никаких других бранных выражений от него никто не слышал.

Дедушка Андрей был прямой противоположностью своего сына Ивана, Мишкиного отца, который мог по любому пустяку вспыхнуть, наговорить массу неприятностей, хоть и не доходил в своей раздражительности до пре-

 

дельного накала, как супруга Екатерина, способная в такие моменты совершить самые дикие выходки аморальной безответственности.

День ото дня Мишка все крепче привязывался к дедушке Андрею, видя в нем ни только замечательного человека, но и прекрасного, чуткого друга и наставника, который участливо разделял его печали и неудачи.

Наблюдая за взаимоотношениями между отцом и дедом, Мишка невольно заметил, что между ними было так ничтожно мало общего, что могло бы их крепко объединять и роднить. Связанные кровными узами, они оставались людьми чужими и далекими друг от друга по идейным убеждениям. У них даже не находилось общей темы для разговора. Обменявшись друг с другом малозначащими фразами, они быстро расходились порознь, занимаясь каждый своим делом, и не испытывая потребности к обоюдному общению.

Что касается Екатерины, тупой и ограниченной бабы, то ее поведение не вызывало ни у кого двусмысленной реакции. Она не в состоянии была скрыть своих симпатий или антипатий к кому-то. Как пожарная каланча, она у всех была на виду и поэтому до конца была понятной каждому. Екатерина тяготилась свекром. И только из-за того, что он в какой-то мере стеснял ее своим присутствием в доме. Чтобы избавиться от свекра, Екатерина порола на него мужу самую, несусветную чушь.

Дед Андрей понял, куда клонит сноха, и решил найти способ избавиться от ее ехидных происков. Он даже хотел уйти от сына на квартиру к новому другу Черняку, но Иван воспротивился этому, считая такой поступок отца унизительным для себя. Андрей не прочь был уехать обратно в Чапаевск, но тревожные письма из дома удерживали его от этого рискованного шага. Не выдержав внутренних борений, дедушка Андрей излил душу перед Мишкой как перед равным, сказал ему со всей прямотой: - Мать ваша, Миша, была всегда нелюдимой и черствой. С ней трудно ужиться. Я, вижу, и тебе с такой колючей мамашей нелегко приходится.

Больно уж щедра она на оплеухи и подзатыльники. Так и норовит кого-нибудь по шее огреть. Без этого она никак не может. Врожденное это у нее.

- Ласковой, батянька, она и во сне, наверно, не бывает, - грустно ото звался Мишка. - Все время, как шкодливая коза, так и норовит боднуть.

- А ты не связывайся с ней. Помалкивай больше. Пофыркает-пофыркает да перестанет. Таким забулдыгам ничего не докажешь. И доказывать не собирайся. Я еще с месяц поживу у вас, а там видно будет. Может, обратно домой подамся. А если говорить по правде, то теперь у меня нигде никакого дома нет. Товарищи бездомным бродягой сделали.

Дедушка Андрей смастерил из досок топчан и затащил его на сеновал. Вместо ватного матраца, положил на топчан набитый сеном большой мешок, а подушку дедушке заменила старая фуфайка. Свободное время деду-

 

шка теперь проводил здесь за чтением церковных книг и газет, которые давали ему новые друзья. За неимением ничего другого, он читал и старь подшивки газет, которые давал ему директор школы Никонов.

При клубе спецпереселенческого поселка была небольшая библиотека с читальным залом, где можно было почитать не только центральные, но и областные и местные газеты. В газетах много писалось о процессах над врагами народа, о происках фашизма и тому подобное.

Мишка сперва читал газеты только в библиотеке, а потом рассказывал о прочитанном дедушке. Тот очень жалел, что не имел возможности прочитать газеты сам и сделать из прочитанного более объективные выводы. Сообщения внука о прочитанном казались дедушке Андрею зачастую наивными и неубедительными, где не было доминирующей линии вопроса.

- Ты, Мишенька, должно быть, невнимательно читал, - делал старик внуку замечание, - потому что в жизни так не бывает, как ты поясняешь. По неопытности это происходит. Со временем все наладится, и ты много поймешь, до чего раньше своим умом не доходил. Без жизненной практики в сложных вопросах политики, дружок, никак не обойтись.

Все чаще по вечерам стал заходить Мишка в клуб. Не для того, чтобы посмотреть концерт или новый кинофильм, хотя было и такое желание, но у него, как всегда, не было денег на билет. На детские сеансы билеты стоили в три раза дешевле, но на них ему никак не удавалось попасть из-за своей постоянной занятости на работе и возни с кроликами и козами. Летом он всегда крутился как белка в колесе, не видя просвета.

Основная его цель посещений клуба состояла в том, чтобы почитать газеты, узнать, что в них пишут о гражданской войне в Испании, где развернулась мужественная борьба интернациональных бригад с фашистскими разбойниками. По убеждению деда Андрея война в республиканской Испании была лишь прологом войны фашизма с первой страной Советов - Советским Союзом. Вот почему дед Андрей так пристально следил за развернувшимися событиями в Испании и заразил этим интересом внука. Это еще больше сблизило обоих и сделало неразлучными.

Центральных газет в читальне было мало, и все они аккуратно подшивались. А "Лобвинского рабочего" на столах лежало три экземпляра и два из них даже не подшивались. Мишка задумал один экземпляр унести домой, чтобы показать его деду. Заведующий клубом привык к парнишке как к активисту и стал поручать ему кое-какие задания, и даже пускал его в зрительный зал на вечерние киносеансы, чем немало подкупил Мишку.

Многотиражка понравилась деду Андрею и особенно тем, что в ней была постоянная рубрика "За рубежом", в которой давались сообщения о военных действиях в Испании. Прочитанную газету парнишка относил на другой день в читальню и тайком выкладывал на прежнее место.

 

Как Мишка не изощрялся с проделками с газетой, заведующий узнал о таинственных приключениях многотиражки и однажды сказал своему добровольному помощнику без всяких предисловий как о чем-то безобидном:

- Я вижу, дружище, ты любишь газеты читать. Это похвально. Так бери их, когда надо, только записывай на память вот в эту тетрадь. И не забывай их аккуратно возвращать назад. Газеты на то и издаются, чтобы их люди читали. А насчет твоей добросовестности я не сомневаюсь.

- Мы вместе с дедушкой газеты читаем, - смущенно пролепетал в ответ Мишка. - Он здорово в них разбирается. И мне непонятное поясняет.

- Знаю, знаю, дружище, - отозвался заведующий клубом. - Кто отбывал срок по пятьдесят восьмой статье, в политике разбирается недурно...

- Откуда вы это знаете, Сергей Васильевич, - не сразу осмелился задать вопрос Мишка, - что дедушка в заключении был?

- Такой человек по земле боком ходит, всего боится, - сказал Мишкин собеседник. - А для чего ты думаешь у нас на бугре дом за высоким забором раскорячился? - махнул Сергей Васильевич рукой в сторону комендатуры. Там умеют читать мысли на расстоянии. И тем более у тех, кто интересуется политикой, вместо того, чтобы до хрипоты в голосе орать к делу и без дела здравицы великому "отцу народов." Мишка молчал, не зная, что ответить Сергею Васильевичу, будто его неожиданно засекли за неблаговидным занятием. Но собеседник сам заговорил первым, выручив парнишку из затруднительного положения. Он похлопал Мишку по плечу как старого дружка-приятеля, сказал ему:

- Ты уж не бери себе ничего лишнего в голову. Сказанное останется между нами. Я не какой-нибудь лихоимец-доносчик, а такой же как и ты лишенец, у которого отняли Родину и загнали на задворки как неисправимого преступника. Короче говоря, мы с тобой оба одинаково жестоко наказаны и делить нам, кроме цепей, нечего. На предательстве счастья не заработаешь, скорее потеряешь последнее, что имеешь. Вот так-то!

Мишка сделал небольшое оконце на сеновале, набил два мешка сеном и стал ночевать теперь с дедушкой, когда они засиживались допоздна за чтением книг и газет при свете самодельной коптилки. При подозрительном шорохе за стеной их убежища дед Андрей боязливо вздрагивал и посылал внука посмотреть, не подслушивал ли кто их разговоры. Может быть, еще какое-то время дедушка Андрей пожил в Лобве, если бы не всколыхнуло его письмо дочери о тяжелой болезни бабушки Пелагеи. С неделю старик мучился от горьких раздумий. Под конец не выдержав душевных страданий, взял расчет в конторе и уехал в Чапаевск.

На прощанье дед Андрей озабоченно сказал Мишке полушепотом, как заклинание, в котором слилось воедино, все что тяготило его душу:

- Чует мое сердце, милок, что скоро должно произойти нечто очень

 

важное и взбудоражит оно всю страну от летаргического сна. Чтобы случилось, духа не теряй. Страшнее того, что выпало на нашу долю, будет. Хотя в наше смутное время, при наших вероломных правит допустимы и самые бесподобные столпотворения. Можно подумать, что у каждого нашего теперешнего государственного руководителя по десять, то и более чертей вселилось. Иначе отчего бы им быть такими подлыми и кровожадными?