ГЛАВА 4

БАБИЙ БУНТ

 

Мишку Ларионова одолевало любопытство. Ему не терпелось узнать, что затевали бабы, но он тут же одернул себя, рассудив, как бывалый человек: "Бабы есть бабы и ничего путного они не придумают." Однако в своем умозаключении Мишка не до конца был уверен и на всякий случай зашагал к тому бараку, возле которого подозрительно гудели бабы. Мишка не стал вплотную подходить к столпившимся бабам, а остановился на некотором расстоянии от них, делая вид, что поправляет расшнуровавшийся с полуотвалившейся подошвой ботинок. Присев на корточки, он стал внимательно прислушиваться к голосам женщин. Убедительнее других говорила молодая женщина в сиреневой кофточке, которую все называли Маринкой. Мишка только тогда увидал ее, смелую воительницу, когда приподнялся во весь рост. "Так вот она какая удивительная красавица, - подумал про себя Мишка, - взявшая на себя смелость бороться

 

с разбоем оголтелых мерзавцев!" Он даже забыл про всякую осторожность и стоял в завороженной растерянности, а Маринка все с той же неистощимой горячностью говорила обступившим ее слушательницам:

- Завтра, подруженьки, и соберемся с наступлением сумерек у тринадцатого барака. А сейчас давайте разойдемся по своим темницам, пока нас не засекли собачьи выродки. Пусть думают, что мы благоразумно смирились со своей рабской участью и готовы покорно нести каторжное бремя бесконечно долго в угоду нашим самозванным господам.

Ни ночью, ни днем Мишка не смыкал глаз, нетерпеливо ожидая наступления вечера. У него от переутомления сильно голова разболелась, и он зашел в барак, чтобы посидеть на сундуке и переждать так не кстати подступившую головную боль. Парнишка не заметил, как тяжелый приступ изнеможения свалил его на сундук, и он тут же уснул, будто опрокидываясь в бездонную пропасть.

Очнувшись, Мишка не сразу сообразил, что с ним и где он. Вокруг было темно, хоть глаза выколи. Однако парнишка быстро освободился от сонной одури и вышел из барака. На западе догорали последние оранжевые полоски закатной зари. Не мешкая, он тут же поспешил к тринадцатому бараку, откуда доносились до его слуха сдержанные голоса женщин, чьи-то протяжные стоны.

Первое, что заметил Мишка, подходя к тринадцатому бараку, было то, что Маринка, как и вчера, давала женщинам какие-то указания, советовала держаться всем в требованиях до последних возможностей. - Если мы струсим или будем выпрашивать, что принадлежит нам на законных основаниях, как нищий милостыню, мы ничего не добьемся, - на высоких нотах звучал Маринкин голос. - Будем же едины и неустрашимы в своих требованиях! Покажем извергам, что мы не рабы, а вольные люди!

- Правильно, Маринушка, идти надо всем миром, - выдвинулась из толпы другая молодая женщина, - никто за нас не постоит, если мы сами за себя не постараемся. Действовать надо без промедления, пока банда шакалов не передушила нас самих. От этих злодеев милости не дождешься, а пакостей натворить они сумеют почище любого отпетого гада.

- Веди, Маринушка, веди! - раздалось сразу несколько отчаянных голосов. - Больше нам нечего ждать, не на что надеяться, мы потеряли все до последней крохи. У многих и саму жизнь отняли, злодеи!

Толпа до полусотни человек решительно направилась к комендатуре. От бараков бежали ребятишки, ковыляли старушки. Каждому хотелось не только увидеть, что произойдет в споре с комендантом, но и самому сделать что-то посильное на пользу обреченных системой людей. Мишка заметил, как перед походом женщин к комендатуре от толпы баб отделились трое мальчишек и побежали в конец лагеря, где на повороте дороги к Лузе

 

тянулись телефонные провода. Парнишка не придал этому серьезного значения, потому что мальчишки всегда чего-то изобретали.

Впереди всех шла Маринка, такая смелая и неустрашимая, что перед нею уважительно расступались все воспылавшие жгучей ненавистью к кровавым душителям народа. Вслед за выстроившимися в цепочку женщинами потянулись к ненавистной комендатуре дряхлые старушки, вооруженные кто клюкой, а кто случайной суковатой палкой. Замыкали эту странную процессию мальчишки с девчонками. Это было похоже на похоронную процессию, только без соответствующих песнопений и жжения ладана.

По мере приближения к комендатуре старые и дряхлые люди начали отставать от более сильных и решительных, готовых к любому исходу затеянного дела. У ворот комендатуры в это время не было видно часовых, там не наблюдалось каких-либо экстренных приготовлений.

Мишка Ларионов набрал полные карманы крупной гальки, поднял с дороги два больших ржавых гвоздя, невесть откуда взявшихся на его пути. Захваченный небывалым развитием событий, парнишка даже забыл про еду, хоть и был голодным как волк. До еды ли ему было теперь, когда заваривалось такое, отчего даже дух невероятно захватывало!

Почти совсем стемнело, когда Маринка пришла со своими сподвижницами к воротам комендатуры. Часовой словно из-под земли в эту минуту вырос, шагнув с винтовкой наперевес навстречу бунтаркам.

- Давайте-ка, красавицы, поворачивайте назад! - осадил баб чернявый как грач охранник осиного гнезда местного палача ОГПУ. - Чего вы вздумали шататься, на ночь глядя? Или с правилами лагерного распорядка не знакомы? В таком случае мы можем вас соответствующим образом образумить. Вы быстро вспомните, как надо себя вести в казенном месте. Не надейтесь, что по отношению к вам, как к особам слабого пола, будет сделано какое-то исключительное снисхождение. Этого не ждите!

- Мы хотим срочно видеть коменданта, - выступила вперед Маринка, слегка напружинившись и вскинув голову кверху. - Дело у нас к нему...

- Поздновато пожаловали, сударыни, - пытался шутками отделаться охранник. - Он уехал по важным делам в Лузу и вернется не скоро. Придите завтра утречком. Я доложу ему об этом. Ступайте по-хорошему, иначе себе хуже сделаете. Зачем доводить дело до конфликта?

Комендатуру окружал сплошной почти двухметровый досчатый забор. Вдоль забора возвышалась большая поленница березовых дров. Мальчишки, одолеваемые нетерпением дознаться, что делается во дворе комендатуры, стали забираться на поленницы дров, повисли на сучьях деревьев, юрко вглядываясь во все закоулки постылой для них крепости обидчиков крестьян. Один из мальчишек увидал за окном комендатуры человека в

 

военной форме, который торопливо крутил ручку телефонного аппарата. В ту же минуту, словно ужаленный, парнишка заорал во все горло, оповещая столпившихся у ворот комендатуры бунтарок: - Там он, комендант-то. Вон как телефонной ручкой наяривает! На подмогу попавшему в затруднительное положение собрату у ворот пришел еще один охранник, красный и запыхавшийся. Он с ходу набросился на баб, поливая их черной бранью, требуя незамедлительно разойтись по баракам. В ответ на злобные ругательства стражника женщины всей массой навалились на калитку с воротами и тут же оказались во дворе комендатуры. Оттиснутые дружным усилием разгоряченной толпы, охранники отступили к входной двери: комендатуру.

Осмелели и те, что поначалу не отважились вместе со всеми приблизиться к пугающему бастиону карателей. По примеру зачинателей бунта женщины начали вооружаться палками, обломками кирпича и всем, что попадалось под руку, зная, что в горячей схватке и осколок стекла оружие если им будешь умело и решительно манипулировать.

С каждой минутой толпа у здания комендатуры росла, гудела как потревоженный улей, готовая бесстрашно ринуться на цитадель своих врагов. Разбуженные примером отваги исстрадавшихся женщин, к комендатуре потянулись и старые люди с ребятишками, поначалу не осмелившиеся на такой рискованный шаг. Теперь они были душой и сердцем вместе со всеми, с кем делили с первых дней муки, слезы и горечь каторжной жизни.

Северная ночь светла и коротка. Здесь почти заря с зарей сходятся. Людям средней полосы России это казалось странным и загадочным, и они никак не могли привыкнуть к новым природным условиям, из-за чего часто спать ложились ранним утром, а просыпались далеко за полдень. Старые и больные люди, сутками не выходившие из погруженных во мрак бараков, и подавно потеряли счет времени. Оно для них как бы остановилось в своем стремительном беге на одном месте, как и все привычное в их обкраденной властями жизни. К тому же она потеряла для них всякий оправданный смысл, ибо они перестали быть хозяевами своей судьбы.

Атмосфера с каждой минутой накалялась. Прошло еще какое-то время, и в здание комендатуры полетели поленья, комья ссохшейся глины, пустые бутылки, обнаруженные мальчишками между забором и поленницей дров. Комендант задернул на окнах, шторы, дважды выстрелил из револьвера в форточку. Бунтарки дрогнули, некоторые побежали к своим баракам, опасаясь преследования и расправы. Мальчишки, словно воробьи с мяки-

 

ны, рассыпалось кто куда, обгоняя друг друга. Но беглецы быстро опомнились от испуга, остановившись на месте, упрекая себя за жалкую слабость перед лицом возникшей внезапно опасности.

Лишь Маринка да десятка два под стать ей отважных казачек не испугались комендантских выстрелов и не струсили перед возможной расплатой 1)а свои дерзкие выступления против изуверов насилия. Напротив, устрашающие выстрелы коменданта придали женщинам уверенности в своих силах, вызвав еще большую ненависть к оголтелым палачам.

- Ах, вот как! - вскрикнула как от хлесткого удара плети Маринка. - Стрелять вздумал, тварь поганая. И в кого? В безоружных женщин да в старух с ребятишками! Ну, погоди же, собачья шкура, мы доберемся до тебя, свиное рыло, покажем как воевать с беззащитными людьми!

Толпа снова подалась вперед, поравнявшись с Маринкой, застыла в немом ожидании, чего скажет эта мужественная женщина, чтобы превозмочь все преграды на пути к достижению цели - вырвать у врага уступку, добиться хоть малейшего послабления ужасов лагерного режима.

- Бабоньки! - Дорогие мои подруженьки! - с еще большей напряженностью взметнулся над головами бунтарок голос молодой казачки. - Кого вы испугались, родные?! Этого пса вонючего, у которого нет ни капельки человеческой совести, ни жалости к людям. Он - отродье змеиное, тварь омерзительная, гаже чего не встретишь на свете другой погани. Не надо пугаться этого лютого чудовища. От него уже давно ничего живого не осталось, кроме зла и яда аспидного. Идемте все вместе, докажем этому ублюдку, что мы - честные люди и постараемся постоять за себя.

Охранники на минуту растерялись, они начали опасливо пятиться назад. Им никак не хотелось отдавать жизнь за самодура-коменданта, на которого доведенные до отчаяния ссыльные бабы задумали совершить карающее нападение. С какой стати им, молодым парням, надо было лезть на рожон, когда они еще не успели ни только кому-то причинить зло, но и по-настоящему разобраться в сложных явлениях новой жизни. Комендант - другое дело. Он, может быть, чем-то крепко обидел этих несчастных женщин, насолил им под завязку, а теперь они решили расквитаться с ним за содеянное. Пока часовые оценивали перипетии сложившегося положения, взбунтовавшиеся женщины не теряли времени даром. Они все настойчивее порывались добраться до коменданта. Пользуясь неуверенностью поведения охранников, бабы оттеснили их в сторону, а сами тут же сбившимся потоком хлынули через открывшуюся дверь в приемную комендатуры. Тут все ходуном заходило, распаляясь.

Комендант еще дважды выстрелил в потолок и встал спиной к стене, обезопасив себя от предательских ударов сзади. Это был человек лет сорока, с бледным лицом и массивным подбородком. Его тупую, похожую на маску

 

физиономию, искривила злая гримаса. Толстая, отвисшая, как у старой лошади, нижняя губа коменданта нервически дергалась. В его глубоки посаженных бесцветных глазах блуждала мрачная тень тревоги за свои судьбу. У него было немало оснований дрожать за свою жизнь.

Комендант был для каждого узника лагеря царем и Богом, всемогущи» повелителем. Он мог любого лишенца раздавить как ничтожную козявку и не нести за это никакой ответственности. Напротив, он на то и был поставлен, чтобы истреблять кулаков как классовых врагов и самую последнюю нечисть. Разве не было в том его вины, что только за первые три месяца пребывания лишенцев в Лузском лагере более двух тысяч из них слегло в могилу? А разве он не причастен к тому, что семьи остались разъединенными и беззащитными? Один из тех, кто исполнял звериную волю верховных кумиров власти, комендант наравне с ними отвечал за все кровавые злодеяния против собственного народа.

Маринка и ее сподвижницы по сталинской каторге стояли перед комендантом с независимым видом, требуя от него облегчения своей невыносимой участи. Но комендант, казалось, весь ушел в себя, как бы превратившись в уродливое каменное изваяние. Он молча искал глазами свои телохранителей, а те словно сквозь землю провалились. Прижатые мятежными узницами к стене тамбура за дверью, они никак не могли пробиться к коменданту через сплошную массу разопревших женских тел.

Хозяин лагеря почти не прислушивался к гневным высказываниям бунтарок. Он как затравленный зверь бросал во все стороны хищный взор, пытаясь напасть на след своих желторотых сподвижников.

У коменданта поползли мурашки по спине. Им владела одна единственная мысль, как бы поскорее выбраться из дурацкого положения, а потом, вызвав спецвзвод бывалых усмирителей, всыпать каждой длинногривой шалаве двадцать шомполов по мягкому месту. После этого надолго пропадет охота бунтовать против законной пролетарской власти.

Стрелять в мятежных узниц комендант не решался, боялся этим еще больше ожесточить их и подтолкнуть на отчаянные действия. "Прикончим одну, другую, - рассуждал он сам с собою, - а остальные вцепятся в тебя как голодные собаки, и разорвут на части. Они окончательно озверели. Такие на любые крайние меры могут пойти. Лучше оттянуть время и дождаться подмоги. Тогда и наверстать за упущенное можно будет сполна. После отменной взбучки не только детям, но и внукам закажут, как надо перед каждым представителем власти денно и нощно благоговеть."

У коменданта пересохло во рту, ему вдруг стало душно, будто кто-то невидимый крепко сжал ему горло и угрожал лишить жизни.

"И все из-за капитана Свинцова так неосмотрительно получилось, - досадовал с горечью комендант, - это он уверял, что бабы без мужиков

 

крепко хвосты прижмут. Без них они шагу лишнего не сделают. А бабоньки-то на поверку не овечками, а тигрицами оказались. Если бы не он, я на охрану не двоих лопоухих сосунков, а человек двадцать самых надежных кадровиков оставил. Те бы не дозволили бабенкам языками трепать да кулаками размахивать. Быстро мокрохвосткам показали, где раки зимуют. Мы своего ни на йоту не упустим. Пусть пока потешатся, стервы полосатые. Задним числом мы все припомним. Да так, что всем чертям станет тошно. У нас сила, какой нигде в мире нет".

- Вы что же, товарищ комендант, не хотите разговаривать с классовыми врагами? - разом загудели женщины. - Или вы считаете для себя оскорбительным иметь дело с темными деревенскими бабами? Нам тоже не доставляет ни малейшего удовольствия унижаться перед грубыми солдафонами, - присоединила свой звонкий голос Маринка к патетическим голосам подружек. - Хоть скажите нам, куда девали наших мужей и братьев? Или, может быть, их уже в распыл пустили? Что молчите? Ответьте!

- Его надо без нежностей по скулам погладить, - посоветовал кто-то за дверью, - тогда он скорее дар речи обретет, вражина непутевая. На нашем юре и мучениях вон какую харю широкую разлопал!

Он в два счета дождется этого, зануда вонючая, - отозвался еще один негодующий голос. - Они с нашим братом не шибко церемонятся. Чуть что не так, сразу берут за шиворот и делают навыворот.

Лицо коменданта побагровело, на щеках вздулись тугие желваки, и весь он как-то неестественно напружинился, будто его безжалостно черти на кусочки раздирали, фанатически преданный своему садистскому ремеслу и не умеющий ничего другого больше делать, этот захребетник с собачьей преданностью исполнял все указания начальства, дабы заслужить его расположение к себе и добиться легкой и сытой жизни при всеобщей чехарде неустроенности бедных слоев городского люда. Так оно и шло: чем беспощадней драл он с оказавшихся в его подчинении несчастных шкуру, тем любезнее относилось к нему начальство. О высоких принципах морали и гуманности комендант не задумывался, считая это наивной выдумкой бесплодных мечтателей, людей далеких от логики жизни.

В разбитое окно комендатуры мальчишки швырнули дохлую лягушку. Земноводное шмякнулось почти у самых ног коменданта. Повелителя Лузского лагеря ссыльных неприятно передернуло от этой неблаговидной проделки мальчишек. Он долго шмыгал носом, брезгливо отплевываясь. Желая, видимо, как-то усыпить бдительность бунтарок и обвести их вокруг пальца, комендант, не глядя на людей, пробурчал скоропалительно:

- Через неделю приедут ваши мужья. Их направили на разгрузку барж с лесом в Котлас. Там с этим делом большой затор образовался.

- Врешь, бродяга! - хором ответили бабы. - У тебя у самого в башке

 

затор образовался. Колом его только можно устранить и ничем другим. Ты не заговаривай нам зубы, вражина! - выкрикивали другие. - Знаем мы истинную цену вашим лживым словам. Не впервой нас сладкими посулами потчуете. Под завязку сыты мы ими. Хватит темнить нам головы. Мы - не маленькие. О деле говорите, о главном, что нас больше всего волнует. Мы не лыком шиты, знаем, что к чему.

Едва обозначавшаяся ранее на востоке бледно-розовая полоса предутреннего рассвета разгоралась все ярче. В лесочке, начинающемся неподалеку от комендатуры, нерешительно забродил ветерок, защебетали тут и там разбуженные им птички. Восток с каждой минутой разгорался все ярче, окончательно рассеивая предрассветные сумерки. А минуту, другую спустя на верхушках деревьев вспыхнули золотистые лучи солнца. И же по очнувшейся от ночной дремы земле побежали трепетные тени.

 

3

 

Пока неразумные бабы вели с комендантом бесплодную перепалку, кто-то успел донести в Лузское управление ОГПУ о случившемся в лагере ссыльных. Наследники Дзержинского были аккуратны как черти и без всякого промедления двинулись на выполнение порученного задания.

Мальчишки, как водится, первыми увидали мчащихся со стороны Лузы всадников. Спрыгивая с поленницы дров и забора, они неистово орали, предупреждая бунтарок о надвигающейся опасности. Бабы не сразу поняли, какая угроза нависла над ними и какое-то время стояли в немом оцепенении каменными изваяниями в самых невероятных позах. Лишь через минутное замешательство сами обнаружили, какая страшная беда надвигалась на их безрассудные головы. Теперь стало ясно: от расплаты не уйти, спастись бегством было уже поздно. От страха у многих даже в глазах потемнело. Но никто не проронил ни звука отчаяния.

Между тем на поляну со стороны Лузы выскочило несколько вооруженных всадников. С азартными выкриками и улюлюканьем они мчались в направлении к комендатуре, будто преследуя в яростной атаке заклятого врага. Вслед за разгоряченным разъездом в том же направлении поскакало еще не менее полувзвода солдат в гимнастёрках, оставляя позади тучи пыли.

Заметив скачущих прямо на них обезумевших от звериной ярости конников, женщины дрогнули и побежали от комендатуры прочь. Лишь десятка два самых отчаянных узниц лагеря во главе с Маринкой остались на месте. Им уже было незачем и некуда прятаться от опасности.

- Спокойно, подруженьки, спокойно, - подбадривала у двери своих сподвижниц Маринка. - Мы не сделали ничего преступного, мы требуем только

 

самого необходимого и не столько для самих себя, сколько для своих детей. Разве есть в этом что-то противозаконное?

Всадники ошалело неслись к комендатуре, то и дело взмахивая плетьми над головой и выкрикивая злобные ругательства. С лошадиных морд белыми хлопьями летела во все стороны густая пена. Во главе карателей мчался на гнедой кобылице лейтенант Угробилов. Равняясь на своего лихого предводителя, стой же неудержимостью неслись на толпу бунтарок и его подчиненные. А у бараков было тихо, словно там неожиданно все обитатели умерли, и их некому стало оплакивать.

Кобылица Угробилова сбила сходу двух замешкавшихся женщин, а скачущие вслед за лейтенантом солдаты начали хлестать разбегающихся бунтарок плетьми, не пощадили и оказавшихся здесь мальчишек с девчонками. Воздух над поляной перед комендатурой всколыхнули дикие крики и вопли избиваемых, но никто не приходил к ним на помощь. Если бы даже и нашелся такой мужественный заступник, его самого подвергли не менее жестокой порке за пособничество "классовому врагу". Да и откуда он мог взяться, этот самый народный защитник, среди безбрежных топей и болот, всеобщего страха всего живого перед железной диктатурой бездушных насильников и убийц?!

Вот бежит, спасаясь от озверевшего преследователя, пожилая женщина с окровавленным лицом. Глаза ее расширены от ужаса, она почти ничего не видит перед собой, кроме тучи вздыбленной пыли и метущихся в панике обезумевших людей. Женщина уже плохо осознает, что делает, она задыхается от переполнивших ее чувств, кричит не своим голосом:

- Разбойники! Нехристи бездушные! Хоть детей малых пожалейте, ироды.

Комендант оправился от пережитого потрясения и теперь готовился расквитаться сполна с ненавистными бунтарками за причиненное ему оскорбление. Он уже вовсю брызгал ядовитой слюной, подавая чеканные команды подоспевшим к нему на помощь ретивым рыцарям кровавых дел. Он испытывал прилив бодрости и действовал на радостях с большим начальственным размахом, как и подобает любому неограниченному властолюбцу. Ему давно было известно, как строго надо держать в узде подчиненных, чтобы не распускались и вели себя в пределах допустимого.

- Всыпьте им, стервам, покрепче с тройным перехватом, - распорядился комендант, самодовольно вышагивая вокруг стола. - В другой раз не захотят бунты устраивать и законной власти не повиноваться.

То, что не успели сделать лихие конники, их разбойный почин довели до конца пехотинцы. От их усердия в выполнении порученного задания трещали ребра бунтарок, выкрашивались зубы, пучками летели наземь вырванные с голов волосы. За полчаса толпу взбунтовавшихся женщин развеяли, как стадо баранов, и загнали в бараки, а главных зачинщиц бунта

 

заперли в изолятор, расположенный во дворе комендатуры.

На поляне перед комендатурой воцарилась мертвая тишина. Она напоминала в эти минуты поле только что закончившегося побоища. Кругом валялись изодранные платки, клочья от платьев, потерянные вещи. Пространство у комендатуры было истоптано лошадиными копытами и забрызгано тут и там человеческой кровью, кровью ссыльных кулачек, которые сталинские опричники ценили не дороже колодезной воды.

Часа через два в лагере был наведен строжайший порядок. У каждого барака, как и перед угоном мужчин, выставили часовых с винтовками. На сторожевую вышку солдаты втащили станковый пулемет. Возле него поставили наряд дежурных - как и положено на боевой позиции. Попробуй теперь подступись к бастиону лагерной крепости! Случись опасность, рука дозорных не дрогнет: солдаты социалистической Отчизны до конца исполнят свой священный долг перед народом.

На шпиле сторожевой вышки гордо реял алый стяг - символ пролит крови трудящимися за счастье всех угнетенных и обездоленных. А над всем, где час, полтора назад гудел надрывный стон избиваемых женщин с детишками, воцарился гробовой покой. Казалось, все вокруг замерло в летаргическом сне и вряд ли когда-нибудь проснется к радости потерянной жизни, потянется к солнечным далям и ароматам полевых цветов, где не будет ни скорби, ни печали, ни злобы сатанинской и ничего такого, что омрачало бы человеческое сердце страхом вечной муки, еще боле каверзной, нежели в демоническом царстве кровавого коммунизма.