Глава 21

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ВОЛЮ

 

Приезд мой и Виктора Некипелова в Чистопольскую тюрьму ознаменовался одним памятным событием. В первые дни мы еще только осваивались, не работали. И тут утром замолчало радио. Я начал стучать в «кормушку»:

— Командир, в чем дело? Почему не работает радио? Но тут оно само собой включилось, и зазвучал такой знакомый траурный марш.

— Так! — воскликнул я. — Есть кто-то.

Гадать долго не пришлось. Это был ноябрь 1982 года. Наши радостные вопли заставили примчаться начальника отряда.

 

— Чему вы так радуетесь? — спросил он.

— Начальник, — сказал я. — Нам радостно, что не стало человека, который один во всем мире знал, за что мы сидим.

Уже в те первые минуты мы понимали, что смерть Брежнева означает начало больших перемен. Так и случилось. Правда, до того, как началась перестройка, нам в Чистопольской тюрьме довелось услышать еще несколько траурных маршей — по Андропову, Черненко. Ну, а потом начались реформы Горбачева. Мало кто больше, чем мы, политические заключенные, так ждал перемен в нашей стране.

Весной 1981 года я отправлялся по этапу к местам своего второго заключения в полной уверенности: грядут скорые перемены. Но в 1985 году, когда уже была объявлена перестройка и гласность, я и мои товарищи все еще находились в лагерях. А Горбачев на вопросы иностранных журналистов с таким искренним удивлением отвечал: какие, мол, политзаключенные? Ну, может, есть два-три человека, и то с ними надо разбираться...

И все же в 1985 году наши лагеря уже были не те. Вежливее стало начальство, посвободнее режим. И в карцер, ШИЗО, ПКТ нас уже не сажали так часто и густо. Я в это время уже покинул Чистопольскую тюрьму. После Чистополя меня повезли по старым этапным «тропам» через Потьму в Мордовию.

Это огромный «Архипелаг», если говорить по-солженицынски. Бесконечное количество лагерей! От Потьмы вся железнодорожная ветка целиком принадлежит Министерству внутренних дел. На каждом небольшом перегоне, у каждого столба новый лагерь. Там содержатся уголовники. Они заняты в деревообрабатывающей промышленности, делают и различные сувенирные поделки — расписные ложки, шкатулки... Женщины в лагерях шьют простыни и наволочки для железной дороги, других лагерей. В этих гнилых болотистых и комариных местах, среди «моря» лагерей остались от старых времен два лагеря для политических заключенных — мужской и женский. У мальчишек из окрестных деревень самая популярная игра в зэков и охранников. Однажды, когда в лагере для политзаключен-

 

ных погас свет, что-то случилось с электричеством, вдоль заборов бегали мальчишки, колотили палками по железу и кричали: «Фашисты, фашисты, вы не убежите, мы вас охраняем!..»

Вот туда, в Мордовский политический лагерь меня привезли в ноябре 1985 года. И хотя, как я уже сказал, в это время ясно чувствовалось послабление режима и нас, заключенных, не наказывали, я все же угодил в ПКТ. В феврале 1986 года во второй день очередного партийного съезда.

Я поругался с женщиной-цензором, которая, изучая наши письма, решала, что можно, что нельзя писать, какое письмо посылать, а какое нет. У нас с цензорами были вечные проблемы. И вот после одного такого спора я был посажен в ПКТ на несколько месяцев.

 

Шесть шагов от стены к рукомойнику,

Два шага от толчка до стены.

По решетке, стеклу, подоконнику

Бьют упругие волны весны.

 

Вновь, Весна, мы с тобою не встретились —

Словно два разнополых зэка,

Словно мы друг у друга свидетели

По делам, заведенным в ЧК.

 

Столько лет только зимы да осени,

Столько лет только серость и смрад,

Что не веришь и даже не рад,

 

Когда видишь весенние просини,

Когда солнце смеется в окно —

Ведь былое забыто давно.

Мордовия. ПКТ. 25 апреля 1986 г.

 

Я был последним узником ПКТ в Мордовской зоне. Находясь там, узнал о трагедии Чернобыля...

Я рассказывал уже, как был освобожден и какую роль в этом сыграл академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Шла весна 1987 года. Многие вышедшие из заключения друзья уезжали за границу. Звали и меня. Но у меня и на секунду не возникало такой мысли, хотя очень скоро вновь на-

 

чались осложнения с властями и очередное противостояние КГБ. Я вновь пошел работать в свой «Кинотехпром» ремонтировать киноаппаратуру, снова сел за руль «УАЗи-ка». В общем, начал почти с того места, откуда был взят в 1980 году.

Я не профессиональный политик и не предполагал заниматься политической деятельностью. Но мое поколение политзаключенных не было оторвано от событий, происходящих в стране. Мы читали практически все центральные газеты, слушали радио, получали журналы, были очень активны политически и готовы к той жизни, которой нас должна была встретить воля.

 

Брату Владею

 

Как хорошо, что время не стоит!

Как хороша его неукротимость!

Как хорошо, когда оно бурлит

В поступках и умах, как Божья милость!

 

Но почему так медленен твой ход?

Мы отстаем на целые столетья!

И срок ползет, как постаревший крот,

И начинаю взаперти дряхлеть я.

 

Но как ты быстро мчишься, время, стой!

Как тяжело угнаться за тобою.

Быть может, пусть трубач трубит отбой?

Страшусь остаться за твоей спиною.

 

Как хорошо, что время нас не ждет,

Вперед летит во след мечте крылатой,

Которую и мы за годом год

Лелеяли с моим любимым братом.

Мордовия. Лето 1986 г.

 

Все прочитанное мы живо обсуждали, было, с кем это делать. Все помнят, наверное, какими интересными стали в середине восьмидесятых центральные журналы, какие шли публикации — неожиданные, откровенные, смелые. Мы восхищались публицистикой Юрия Черниченко (запомнился его «Работающий американец»), были возмуще-

 

ны рассказом Виктора Астафьева «Ловля карасей в Грузии». Огромное впечатление произвела история гениального фильма Абуладзе «Покаяние». Наши друзья Леван Бердзанишвили и Константин Лашкарашвили получали все грузинские газеты, и мы узнавали многие новости из них.

Сегодня мало кто знает, насколько драматической была история создания «Покаяния». Фильм снимался тайком, по крайней мере насколько это было возможно, в обход грузинского КГБ, под непосредственным патронажем Эдуарда Шеварднадзе. И вот, когда фильм уже был готов, случилась трагедия. Один из главных актеров, игравших внука диктатора Торнике, был арестован за попытку захвата самолета. Этот террористический акт имел тяжелые последствия. В результате перестрелки погибло несколько человек, а молодой актер в числе других был приговорен к расстрелу. Все были уверены, что после этого фильм никогда не увидит зрителя, но Абуладзе совершил невероятное — были пересняты все кадры с участием Торнике, благодаря чему мы все имели счастье познакомиться с этим шедевром.

Вообще, о Мордовской зоне можно много рассказывать интересного, например, что в ней сидело 11 кандидатов наук из разных республик, специалистов разных отраслей — эдакая маленькая академия наук. Практически все были с высшим образованием. Особенно я сдружился с кавказцами. Это были Леван Бердзанишвили, Константин Лашкарашвили ( в шутку его звали Джони), Георгий Хомизури, Рафаэл Папаян.

 

Георгию Хомизури

 

Среди напрасно осужденных

Один из «около двухсот»

Наследник горцев благородных,

Спустясь с заоблачных высот,

 

Нашел в Мордовии убогой

Все, что искал. Но видит Бог,

Из испытаний жизни строгой,

Из многих праведных дорог

 

Ты выбрал самую крутую,

Где нет удобной колеи,

Но годы не прошли впустую, —

Ты совесть взял в поводыри.

 

Очередное восхожденье

В кругу друзей ты совершил —

44-й день рожденья —

Простор для мыслей и души.

 

Шагай, мой друг, все так же смело

Туда, где дышится легко

И где родная Сакартвело

Обнимет сына своего.

 

Лети туда, где вместо чая

Пьют кахетинское вино,

Где ждет, надежды не теряя,

Тебя прекрасная Нино.

Мордовия. 9 февраля 1986 г.

 

Мы часто собирались, называя себя «Закавказской федерацией». Ближе других мне был Рафик Папаян, который учил меня армянскому языку. Человек чрезвычайно одаренный — поэт, переводчик, музыкант.

Леван Бердзанишвили — кандидат наук, филолог. Энциклопедически образован, тонкий знаток грузинской и русской литературы.

С моими грузинскими друзьями мы много говорили о событиях на Кавказе вообще и в Грузии в частности.

На меня, и я думаю на всех, тяжелое впечатление произвело выступление Звиада Гамсахурдия по телевизору. Вместе с Мерабом Коставой он входил в наиболее активную часть грузинских диссидентов. Однако сразу после ареста он не выдержал и стал сотрудничать со следствием. Потом покаялся и суд уже был простой формальностью, он по статье получил только ссылку, но не в Якутию или Магадан, а в свое родовое имение.

Что касается Мераба Коставы, то, на мой взгляд, это был один из самых мужественных и порядочных грузин, с кем мне пришлось тесно общаться и который, увы, трагически погиб.

 

Грузия в последнее десятилетие дала миру двух великих Мерабов — Мераба Коставу и Мераба Мамардашвили — выдающегося философа. Это он сказал (трудно себе представить, как ему было тяжело такое сказать): «Если мой народ проголосует на выборах Президента Грузии за Гамсахурдия, — я выступлю против своего народа».

Запомнился мне также Григорий Куценко, военный строитель из Подмосковья. Он по собственной инициативе поехал в Горький в надежде встретиться с Андреем Дмитриевичем. Надежды не сбылись, но в поле зрения КГБ попал.

Обыск, нашли какую-то самиздатовскую литературу и пожалуйте под трибунал. Статья 70-ая, срок 5 лет.

Парень он был надежный и сегодня с ним встречаться приятно.

Да все разве вспомнишь! В общем, мы жили активной культурно-политической жизнью. И когда мы вышли на свободу, как-то сразу включились в такую же активную, наполненную новыми веяниями жизнь.

Мне так и не пришлось пересечься на лагерно-тюремных дорогах с Паруйром Айрикяном — безусловным лидером армянского правозащитного и демократического движения. Забегая вперед, скажу, что потом мы стали и друзьями и единомышленниками. Он с юных лет пошел по лагерям и тюрьмам и общий срок исчисляется почти двадцатью годами, был одним из организаторов и лидеров Армянского движения.

Уже после освобождения, в самый разгар перестройки в 1988 году, власти попросту не знали, что с ним делать. Почти все бывшие политзэки активно включились в общественную жизнь, проводили общие встречи, создавали всесоюзные общества, встречались с иностранными лидерами и корреспондентами. Вспоминаю, например встречу во Французском посольстве в Москве с Жаком Шираком, где собирались только что вышедшие из тюрем и лагерей.

Подобное власти терпеть не могли. И если меня просто (ведь Харьков — провинция) дважды в 1988 году снимали с поезда и силой приводили в районную милицию, то Паруйра решили арестовать. Продержали несколько

 

месяцев без всяких санкций в СИЗО, вызвав невиданную волну протеста во всем мире. А дальше... в это трудно поверить, посадили в самолет и выпустили в столице Эфиопии Аддис-Абебе! Но Паруйр быстро нашел контакт с местной армянской общиной, полетел в Америку и вскоре вернулся в уже совсем другую страну.

Армения стала независимой, Айрикян вместе с Азатом Аршакяном, Ашотом Новосардяном, Рафиком Папаяном стал депутатом Верховного Совета Армении, а потом дважды баллотировался на пост Президента своей страны.

А по-настоящему политическая работа началась с общества «Мемориал». В «Мемориал» я не мог не пойти. Но на первом собрании общества в Харькове две женщины из руководства — не хочу называть их фамилии — возмущенно говорили мне: «Зачем вы пришли? Как вы не понимаете, если вы будете в «Мемориале», КГБ вообще не разрешит это общество!..» А я и в самом деле не понимал: кому же быть в «Мемориале», если не таким, как я, недавним политическим заключенным? Уже позже в кулуарах собрания я понял, кого имели в виду в качестве участников этого движения упомянутые дамы. Здесь находился доцент Харьковского юридического института. Я узнал в нем человека, который в составе кагебистской команды приезжал к нам в лагерь и проводил профилактические беседы, убеждая нас в том, что Советская власть хорошая, а диссиденты плохие... Я ему прямо и сказал: «Выступите и расскажите, что вы делали в Чистопольской тюрьме и Пермском лагере».

На одном из заседаний Харьковского «Мемориала» я познакомился с прокурором Московского района нашего города Юрием Александровичем Гайсинским. Думаю, что это был единственный в своем роде случай, когда вся районная прокуратура стала коллективным членом «Мемориала».

С Юрием Гайсинским меня связывает многолетняя дружба и общие взгляды на многие события. Мы вместе баллотировались в народные депутаты Украины, вместе были депутатами, вместе отстаивали демократические принципы, боролись с подонками.

 

Это он рассказал мне одну потрясающую историю, которая, возможно, больше говорит о той системе, которую мы изживали, чем многое другое.

Юрий Гайсинский, будучи первым заместителем Генерального прокурора Украины, однажды подписал документы о реабилитации одного репрессированного гражданина Украины. К сожалению, фамилия его стерлась в нашей памяти, а приговор запомнился навсегда:

«... имя рек... с целью подрыва колхозно-кооперативного строя, имея новые сапоги, носил старые» (!!!) — пять лет лагерей. Срок, можно сказать, детский, а приговор — вполне советский.

Когда внутри «Мемориала» образовали общество репрессированных, я стал председателем его харьковской организации. Ездил в Москву, встречался с друзьями, с Андреем Дмитриевичем.

Как жаль, что до этого не дожили мои друзья — Петр Григоренко, Александр Калиновский, Самуил Берман, которые ушли из жизни в год моего освобождения.

Самуил Давидович Берман, которого мы все любили и уважали, был выдающимся алгебраистом. Сейчас в США регулярно проходят бермановские математические чтения. Он заведовал кафедрой в Харьковском институте радиоэлектроники, когда на него донесли, что он читает «Архипелаг ГУЛАГ». Берман сразу же был исключен из партии. Не посчитались и с тем, что вручали ему партбилет на фронте. Впрочем, удивительное дело, ЦК КПСС это исключение не утвердил. Но от студентов профессора отлучили. Выдающийся математик, прекрасный лектор, он не имел права читать лекции. Берман пытался протестовать, и тогда ему заявили: «Хорошо. Вы будете читать лекции, но первая из них должна быть о вреде сионизма». Он отказался от этого унизительного предложения, сказав просто, что он математик, а не политик... Этот человек был одним из тех, кто подписал письмо-протест, требуя моего освобождения.

Стоял я и у истоков движения, которое мы называем сегодня РУХ. Был на первом его съезде. Его возникновение — следствие естественного течения событий. Это была первая, массовая, в полном смысле слова национально-

 

демократическая организация, поставившая перед собой цель — самоопределение Украины. РУХ сплотил вокруг себя интеллигенцию, армию, все национальности. Он провозгласил не только национальные, но и общедемократические ценности. И я убежден, что это сыграло необыкновенно благотворную роль. Украина, одна из немногих бывших советских республик, избежала социальных потрясений, кровопролития, братоубийства.