- 86 -

Глава 6

 

ПРОЩАЙ КПСС.

КАЗЕННЫЙ ДОМ И ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА

 

Шли допросы. Они были мне не в новинку. Еще до ареста КГБ завело уголовное дело по факту «распространения клеветнической литературы». И пока велось предварительное следствие, начиная с сентября 1968 года меня и моих товарищей регулярно вызывали на допросы. И тогда, и уже после ареста, следователи вновь и вновь дотошно уточняли: как и от кого попали ко мне те или иные материалы, кому я их давал читать и перепечатывать, что говорил на работе, как познакомился с Якиром и Григоренко, что думаю о культе личности Сталина, внешней и внутренней политике КПСС. А я вновь и вновь пытался достучаться до разума тех, с кем вел «беседы». Не хотелось верить, что это бесполезно, хотя не один уже урок мною был получен. И самый трудный — в высших партийных инстанциях, куда я обращался в поисках справедливости после исключения из партии. Я считал себя честным коммунистом, имеющим право на собственное мнение. Верил, что могу и имею партийное право указывать на недостат-

 

- 87 -

ки всем, вплоть до руководителей КПСС. В поисках правды и понимания я прошел разные инстанции и летом 1969 года добрался до Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС. Сначала у меня были две беседы с партследо-вателями, а потом — заседание комиссии. Тогда же, по свежей памяти, я все происшедшее со мной и записал.

Бюро пропусков. Сотрудники КГБ, три сверхсрочника и один старший лейтенант. Заявка на меня уже была, поэтому пропуск я получил быстро. На нем указано — 2 этаж, комната 233. Вход в помещение Комиссии через 3-й подъезд. Огромные двери, машина для чистки обуви, высокий стол-бюро, у которого два молодцеватых кагебиста — лейтенант и младший сержант. У меня тщательно и подчеркнуто вежливо проверяют пропуск, сверяя его с паспортом.

Книжный киоск, раздевалка, буфет, площадка для посадки в лифт. Два комфортабельных лифта непрерывно заняты и используются для подъема даже на второй этаж. Буфет ослепительно чист, огромен. Горячие и холодные закуски в подчеркнуто большом ассортименте: от икры до фруктов. Газеты и журналы без продавца. Широкая, покрытая ковровой дорожкой винтовая лестница, всего четыре этажа. В коридорах удобная современная мебель, сифоны с холодной газированной водой, которые периодически меняются на полные и еще более холодные. Непрерывно снуют официантки с подносами: чай, бутерброды...

Здесь я хочу сделать небольшое отступление. Генерал Григоренко, на несколько лет ранее прошедший этот же путь мытарств и напрасного поиска справедливости, позже издал свои «Воспоминания», где есть такие слова: «Партколлегия ЦК КПСС — своеобразное учреждение. Как во всех чекистских учреждениях, сотрудники здесь изобильно обеспечены. Мой друг инженер-майор Генрих Ованесович Алтунян, который через 7 лет после меня тоже побывал в этом учреждении, красочно описал партколлегийные буфеты и явственное изобилие в них. Это описание попало в «самиздат» и привело к тому, что проход в районы буфетов для приглашаемых в партколлегию оказался закрытым».

 

- 88 -

И далее Петр Григорьевич пишет:

«Партколлегия — учреждение двухэшелонное. В первом эшелоне, на фасаде, так сказать, партследователи. Это люди особого подбора: внешне приветливые, мягкие, внимательные, чуткие. Такие ли они по натуре или так вышколены, но встречают они жалующихся классно: обволакивают их своим вниманием и заботливостью и тем создают авторитет своему учреждению. Но решают не они. Цитаделью учреждения является сама партколлегия. Здесь тоже подбор, но совсем иной. Говорят, что членами партколлегии назначаются вторые секретари обкомов, которые в своем моральном падении дошли до такого состояния, что их, даже при нашей системе выборов, нельзя предложить ни на какую выборную должность. И тогда ЦК назначает их членами партколлегий».

Видимо, и семью годами позже ничего не изменилось в этом учреждении. За дверью с четырьмя фамилиями — небольшая прихожая. Столы, стулья. Из прихожей — две двери, на одной из них под номером 233 фамилия «Мардасов Н.П.». Вхожу в большой, не менее 40 квадратных метров кабинет, огромное окно, очень светло. Небольшой письменный стол, полумягкие стулья, журнальный столик с телефоном и настольной лампой, книжный шкаф, сейф. Под стеклом письменного стола — список абонентов Харьковского обкома КП Украины. Навстречу мне встает седой пятидесятилетний человек. Приятное лицо. Представляется: Мардасов Николай Петрович. Он предлагает мне сесть, начинается беседа, которая, с небольшими перерывами, заняла два часа.

Мардасов:

— Изменилось ли что-либо в ваших взглядах за последнее время?

Алтунян:

— Свои взгляды я изложил вам во всех апелляциях, и кратко они сводятся к следующему. Исключили меня из партии не в результате каких-либо нарушений Устава или других антипартийных действий, а в результате лживого и анонимного доноса КГБ, в поле зрения которого я попал в августе прошлого года после знакомства с Якиром и Григоренко. Меня обвиняют в распространении тенденциоз-

 

- 89 -

ных, клеветнических и антисоветских документов. Но так квалифицируются эти документы в КГБ. Коммунисты же на всех этапах партийного расследования с документами этими ознакомлены не были, а значит, собственного мнения о них иметь не могут. Значит, им мнение это было навязано. Никто не пытался показать, в чем состоит лживость и клевета письма Сахарова и других документов. Я надеюсь, что здесь, в ЦК, мне это объяснят. Мардасов:

— У нас нет времени этим заниматься, это и так ясно. Здесь вопросы задаем мы. Вы что, приехали за разъяснениями? Об этом надо было думать раньше. А коммунисты могли ознакомиться с письмом Сахарова через «Голос Америки»...(!!!)

Алтунян:

— Мое дело разбиралось 26 августа, тогда еще зарубежные станции письмо не передавали. Да и как вам можно ссылаться на такой источник! А вы сами читали эти документы?

Мардасов:

— Читал, но не все. Но из прочитанного понял, что это клевета. Алтунян:

— Была ли дискуссия в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС по книге Некрича? Скажите, имели ли место факты, о которых говорили выступавшие на этой дискуссии: сговор Сталина с Гитлером, сообщение Шулленбурга Советскому правительству о дате начала войны?

Мардасов:

— Нет, это клевета и ложь. Никакого секретного соглашения между Молотовым и Риббентропом не было. Шулленбург ничего не сообщал накануне войны. Я недавно где-то читал об этом, там прямо сказано, что все это ложь.

Алтунян:

— Тогда надо всех выступавших или большинство из них судить как клеветников. Мардасов:

— Они все привлечены к партийной ответственности.

Алтунян:

—Кто?

 

- 90 -

Мардасов:

— Ну, это не ваше дело. Исключен из партии Некрич. Знаете ли вы, что Сахаров очень расстроился, когда узнал, что его письмо через зарубежные радиостанции используется против Советского Союза?

Алтунян:

— Скажите, Сахаров изменил свое отношение к вопросам, поднятым в этом письме?

Мардасов:

— Это не ваше дело. Кто вас познакомил с Якиром и Григоренко? Когда?

Алтунян:

— Я еще раз подчеркиваю, что вопрос этот не правомерен. Это честные люди, настоящие коммунисты.

Мардасов:

— Вы на всех этапах партийного расследования отказываетесь отвечать на этот вопрос. Почему?

Алтунян:

— Этот вопрос правомерен при уголовном расследовании, в КГБ или прокуратуре. И то, если будет доказано, что эти люди преступники. Для меня важно другое: как можно вменять в вину коммунисту знакомство с беспартийными и честными людьми? Можно только тогда, когда доказана их нечестность, когда их взгляды противоречат ленинским. Никто не пытался мне это доказать, просто их называют клеветниками и антисоветчиками.

Мардасов:

— Вы по всем вопросам расходитесь с партией. Вы неправильно оценили кризис на Ближнем Востоке, одобряете действия Израиля. А Чехословакия?

Алтунян:

— Я считал и считаю, что кризис на Ближнем Востоке не в последнюю очередь зависел от политики Насера. Нельзя забывать, что Насер в прошлом офицер СС, что компартия там была в подполье, коммунистов жестоко преследовали. Насер вел разнузданную антисемитскую пропаганду, провоцировал Израиль, а когда дошло до военного конфликта, оказалось, что он банкрот. Действия Израиля против мирного арабского населения я, конечно, не одобряю. Что же касается Чехословакии, то мне кажется, что

 

- 91 -

ввод войск больше принес вреда, чем пользы. Нас никто не приглашал. Мардасов:

— Это неправда. Надо читать газеты.

Алтунян:

— «Приглашение» не было подписано, сообщение о нем появилось после ввода войск. И, кроме того, в начале сентября «Руде право» писала, что никакого «приглашения» не было.

Мардасов:

— Партия так не считает. Откуда вы знаете, что Дубчека привезли в Москву в наручниках?

Алтунян:

— Лектор обкома КПУ в Харькове Цветков прямо сказал об этом на одной из лекций: «Кто приехал сам, а кого пришлось привезти» — и показал соответствующий жест.

Мардасов:

— Почему вы не верите Генеральному секретарю товарищу Брежневу? Нашей прессе? Кому вы вообще верите?

Алтунян:

— Я впервые выразил политическое недоверие Брежневу в 1964 году, заявив об этом на закрытом партсобрании. Брежнев в апреле месяце, вручая четвертую звезду Героя Хрущеву, говорил примерно то же, что и Молотов о Сталине после войны: «Это наше счастье...» — и тому подобное. А в октябре речь уже шла о каком-то безымянном волюнтаризме. Где же были все, кто окружал Хрущева, когда он допускал ошибки? Что касается нашей прессы, то я всегда считал ее неинформативной, а иногда и не правдивой. Сказать о какой-либо встрече только то, что она прошла в теплой дружественной обстановке, значит ничего не сказать.

Мардасов:

— Сейчас я вам зачитаю справку, которая завтра будет представлена на заседании Комитета. Вы выскажете свои замечания, затем мы пройдем на беседу с членом Комитета товарищем Денисовым.

Читает справку. Я вновь подчеркиваю необоснованность обвинений против Григоренко и Якира в клевете и недоказанность определения изъятых у меня документов

 

- 92 -

как клеветнических, лживых и антисоветских. На что Мардасов отвечает: «У меня такое мнение, у вас — иное. Комитет нас рассудит».

Беседа у кандидата в члены ЦК КПСС Г.Я. Денисова продолжалась полчаса. Мардасов кратко останавливается на содержании личного дела Алтуняна Г.О., зачитывает справку и говорит, что Алтунян с предъявленными обвинениями по-прежнему не согласен.

Денисов:

— Объясните свою точку зрения.

Алтунян:

— Меня, как и многих других, беспокоит тенденция реабилитации Сталина, ставшая особенно заметной в последнее время.

Денисов (перебивая):

— Я, кандидат в члены ЦК, не вижу этого, меня это не беспокоит, а их в Харькове это беспокоит!

Алтунян:

— Для коммунистов должность значения не имеет. Ленин учил...

Денисов (перебивая):

— Вы попали под влияние антисоветчиков, у вас нет собственного мнения. Крымские татары никуда ехать не хотят. А если бы и хотели, то это подорвало бы экономику Узбекистана, и новые проблемы возникли бы в Крыму.

Алтунян:

— Прошло несколько политических процессов над татарами. Их судят за то, что они требуют возвращения в Крым. Недавно в Москве была демонстрация крымских татар.

Денисов:

— Это неправда. Откуда вы знаете? Я в Москве живу и ничего не знаю, а вы в Харькове все знаете? По вопросу о Чехословакии вы оказались в лагере с нашими врагами.

Алтунян:

— Я не один. Еще почти все европейские компартии против ввода войск. Денисов:

— Не все, а всего четыре из 75-ти, надо читать газеты. Хватит, я не понимаю, чего вы хотите...

 

- 93 -

Заседание КПК при ЦК КПСС 1 июля 1969 года.

Рассмотрение моего дела заняло семь минут. Еще более светлый огромный кабинет. Длинный стол. Председатель — заместитель председателя КПК, кандидат в члены ЦК КПСС Постовалов С.О.

Мардасов скороговоркой начинает читать справку, но Постовалов перебивает его.

Постовалов:

— Алтунян, вам слово.

Алтунян:

— Товарищи, это мое последнее выступление по этому делу, я понимаю серьезность момента и прошу вас выслушать меня внимательно. За все время рассмотрения этого дела ни в одной из инстанций ни у кого не находилось времени объяснить мне по существу, в чем я ошибаюсь, в чем заключается клевета наших документов?

Вопрос:

— Кто вас познакомил с Якиром и Григоренко?

Алтунян:

— Какая разница. Их взгляды полностью совпадают с моими.

Постовалов:

— Но не с партией.

Помню, как спустя много лет неожиданно раздался стук-приглашение на разговор к стенке камеры Чистопольской тюрьмы. На связи, по-моему, был Миша Казачков:

— Ты радио слушаешь?

— Нет. А что случилось?

— Сообщили, что после тяжелой и продолжительной болезни умер твой «друг» — бывший первый секретарь Оренбургского обкома, первый заместитель председателя Парткомиссии при ЦК — Постовалов. Круг замкнулся через 15 лет.

Вопрос:

— Ведь Якир беспартийный. Вы должны были попытаться повлиять на него, а вышло наоборот.

Алтунян:

— Мне не надо было перевоспитывать Якира, мы с ним единомышленники.

 

- 94 -

Постовалов:

— Вся партия, весь народ, ЦК партии доверяют товарищу Брежневу, нашему Генеральному секретарю, а он нет. Почему?

Алтунян:

— Я уже объяснял. Для меня Советская власть, коммунизм, партия и Брежнев не одно и то же. Он не самокритичен.

Постовалов:

— Хватит.

Алтунян:

— Может быть, мне дадут все же высказаться?

Постовалов:

— Сколько вам надо времени?

Алтунян:

— Минут пять — семь.

Постовалов.

— Говорите.

Алтунян:

— Если вас, избранников съезда партии, не волнуют нарушения демократии и свобод в нашей стране, то вспомните хотя бы о трагической судьбе членов ЦК, избранных 17 съездом партии. Если так будет продолжаться...

Постовалов:

— И он хотел, чтобы ему дали возможность выступать с такими речами. Хватит. До свидания.

Алтунян:

— Как вас понимать? Буквально?

Постовалов:

— Конечно, других предложений не было. Я ухожу и слышу вслед выкрик: «Если так будет продолжаться, можете попасть в тюрьму!»

Останавливаюсь у самой двери, говорю с горечью:

— Вот уж никак не ожидал услышать здесь такие угрозы.

И слышу еще один выкрик:

— А что же вы еще хотели!

И вот, как и обещали мне высокопоставленные партийцы, — я в тюрьме. А 26 ноября, через два дня после того, как мне исполнилось 36 лет, суд признал меня виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей 187

 

- 95 -

прим УК УССР, и подверг лишению свободы сроком на три года в лагерях общего режима. Кассация исключила из приговора лишь фразу о том, что мое преступление есть особо опасное. Приговор же суда остался без изменений. 28 января 1970 года я пошел на этап и полтора месяца добирался до Красноярска.

 

Выхожу из тюремной бани я

С гладко стриженой головой,

И меня, как тогда Чичибабина,

В ночь куда-то уводит конвой.

 

Расстаюсь с тюрьмой без печали,

Как и жили мы без любви,

Подает команду начальник, —

С места трогает автомобиль.

 

И сквозь лай, револьверные дула,

Я сажусь во вчерашний век,

В вагонзак, что Столыпин придумал

Для тебя, человек, Человек...

Харьков. СИЗО. Холодная Гора. Январь 1970 г.

 

Этот долгий этап был насыщен самыми разными впечатлениями и происшествиями. Первая остановка в Свердловске. Пересыльная тюрьма, неделя в ней. Потом «пятьсот-веселым» почтовым поездом, долго и медленно — в Новосибирск. Длительная остановка в тамошней пересыльной тюрьме. Много у меня впечатлений было от этого первого этапа. Быт зэков, пересыльные тюрьмы... Можно рассказывать и рассказывать. Например, о той же пересыльной тюрьме в Новосибирске.

В огромной камере нас собралось более ста человек. На улице лютая зима, а в камере выбито окно. Утром всех вывели на построение, пересчитали и под конец спрашивают: «Вопросы есть?» Я говорю: «Есть. Запишите на прием к начальнику тюрьмы». Как и не слышали. Я на следующий день повторил просьбу — ничего. На третий... В конце концов добился. Длинными коридорами и подземными переходами привели меня в роскошный кабинет начальника тюрьмы.

 

- 96 -

Начальник обратился ко мне сначала на «ты», но после того, как я заговорил — подчеркнуто очень вежливо, он сменил тон.

— Какие у вас вопросы?

— Это что, не советская тюрьма? Окно выбито, полотенец нет, кружек нет, газет не носят... — Расстались мы с ним дружелюбно, причем начальник пригласил меня:

— Возвращайтесь к нам через несколько лет, все тут будет по-другому, хорошо... — Мы вместе посмеялись.

Когда я вернулся в камеру, меня встретил восторженный гул голосов. Сокамерники подхватили меня на руки, качали. Оказывается, уже всем принесли полотенца, кружки, газеты, в камере заработало радио. Даже стекла в окна вставлять начали. Оказалось, что до меня к начальству за защитой своих прав никто не обращался. Пытались что-то говорить дежурному, а тот буркнет что-либо невразумительное в ответ — и все. На радостях в новых кружках несколько зэков заваривали чифирь. Это когда 50 г чая заваривают на пол-литра воды. Если сложить трубочкой белоснежное вафельное полотенце и зажечь его, можно за-кипятить две кружки...

Из Новосибирской — в Красноярскую пересыльную, а последний пункт — Нижний Ингаш.

Это юг Красноярского края. Еще южнее — Туруханский край, как раньше называли эти места, где сидели при царском режиме наши вожди. Конечно, слово «сидели» здесь не подходит. Загляните, дорогой читатель, в последние тома полного собрания сочинений Ильича, где представлена его переписка из тюрьмы и ссылок с матерью. Нет, не сидели наши вожди, а пребывали на курортах. Но если об этом говорить подробно и всерьез, получается отдельная книга. Тысячу раз был прав Солженицын: «Царизм лелеял большевиков».

В Свердловске на верхних нарах переполненной камеры пересыльной тюрьмы я записал в дневнике:

 

Еду, еду по белому свету,

А доехать никак не могу.

То ли дали не ту мне карету,

То ли я перед кем-то в долгу.

 

- 97 -

Пересыльные грязные тюрьмы,

Бесконечная матушка-Русь...

Ох, колы ж вы заграете, сурмы?

Скоро ль я до конца доберусь?

 

А конец — это только начало,

Впереди почти тысяча дней

Ждать, пока доплыву до причала

Новой жизни и новых идей...

Свердловск. Пересыльная тюрьма, февраль 1970 г.

 

В Красноярскую тюрьму нас привезли с вокзала воронком. Воронок — нечто вроде хлебной машины. В середине есть еще два «стакана» — шкафы у стены площадью 50 на 50 сантиметров, где нельзя стоять, а можно только сидеть, поджав колени. Если среди заключенных есть женщина или особо опасный преступник, их запирают в «стакан», изолируя от остальных. В воронок загоняют, когда надо, с помощью собак и дубинок от сорока до шестидесяти человек. А там ведь еще есть и немало места для конвоя.

Завезли нас в воронке на территорию тюрьмы и бросили — забыли. Фургон машины из алюминия, на улице — минус сорок! Через час в машине стоял страшный крик, вой, люди колотили в стенки. Наконец, пришли конвоиры, с матом и бранью развели по камерам.

В Красноярской тюрьме я пробыл примерно 10 дней. И это было не самое тяжелое время, так как почти неделю я пролежал в местной санчасти — обострилась язва желудка.

Относительная простота моего попадания в больницу на этапе, что обычно практически невозможно, объяснялась тем, что в моем тюремном деле (том деле, которое сопровождает зэка по этапу) было заключение рентгенолога о наличии язвенной болезни да еще в обостренной стадии. Заключение было сделано в одной из ведущих московских клиник известным диссидентом, впоследствии тоже политзаключенным доктором Леонардом Терновским. Эта справка помогала мне на протяжении всех девяти с лишним лет заключения. Многочисленные последующие обследования не осмелились опровергнуть московский диагноз, который КГБ поместил в тюремное дело.