- 3 -

«КРУГОВАЯ ПОРУКА ДОБРА»

 

«...диссидент — это не только человек, который мыслит несогласно с государством и имеет смелость высказывать свои мысли. Это также человек, который не сломался под давлением государства и не признал себя виновным».

А. Синявский

 

Сегодня уже приходится объяснять читателю то, что еще недавно было понятно всем. И имя автора — Генрих Алтунян, известного в прошлом диссидента, еще вчера было на слуху не только в Украине. Он находился в самой гуще политических событий недавнего времени, был депутатом первой всенародно избранной Верховной Рады, его голос звучал по радио и телевидению. Теперь он пишет «Воспоминания...» Все, кажется, в порядке вещей, всему свое время: с падением компартийного тоталитаризма на одной шестой части нашей планеты исчерпало себя и диссидентство как движение. В государствах, провозгласивших свободу слова, понятие «диссидент» стало достоянием словарей. Книга Г. Алтуняна как будто принадлежит мемуарному жанру, она о том, как это было, о тех, кто тридцать лет назад открыто, без оружия, встал на борьбу за свободу и права человека в СССР. Однако, как это нередко бывает с книгами, «Воспоминания...» Г. Алтуняна говорят больше того, что хотел сказать сам автор: борьба за свободу и права человека продолжается, не может не продолжаться! За свободу от насилия любого рода, от лжи, бесправия, свободу от самой «дурной» свободы, того, что получило название «беспредел», и является по своей сути тем же рабством, его оборотной стороной. Таков внутренний заряд этой книги, и источник, генератор этого заряда — личность автора.

Китайская мудрость гласит: поступки человека создают его характер, характер определяет судьбу. Какой же поступок (проступок) привел тридцатипятилетнего инженер-майора советской авиации Генриха Алтуняна на скамью подсудимых, превратил в заключенного, «зэка», на долгие годы? Только то, что он стал мыслить, мыслить «несогласно с государством» и имел «смелость высказывать свои мысли». И — «не сломался под давлением государства и не признал себя виновным». Поступки, характер, судьба. В книге есть такой эпизод. Начало восьмидесятых. Пе-

 

- 4 -

чально знаменитые Пермские лагеря. ПКТ — внутрилагерная тюрьма. Г. Алтунян рассказывает: «Когда утром 26 января меня выводили из камеры на работу, как раз по радио начинался выпуск «Последних известий».

— Подождите, командир. Дайте послушать известия, — попросил я коридорного надзирателя.

И тут диктор торжественно-траурно заговорил: «С глубоким прискорбием... Академик, дважды Герой Социалистического Труда... Михаил Андреевич Суслов».

Теперь работать не было никакого настроения. Я ходил по рабочей камере и громко напевал любимые мелодии, раздумывая о последствиях, которые ждут нашу многострадальную страну после смерти «серого кардинала»... Через некоторое время в камеру пришел дежурный наряд во главе с прапорщиком Самокаром (одним из самых ревностных и жестоких во всем Пермском регионе).

— Почему не работаете, почему радуетесь?

— Командир, в стране было всего два человека, которые знали, за что мы сидим. Один сегодня умер, надеюсь, что скоро не останется никого, и нас освободят!»

Но, увы, в стране было не «всего два человека» (имелся в виду и Генеральный Секретарь ЦК КПСС Л.Брежнев), а гораздо больше таких, которые знали, за что сидел Алтунян, почему он и другие «инакомыслящие» были изолированы от общества: они могли служить примером для остальных. Примером, образцом нормального, т.е. мыслящего, человека. И государство объявляло их ненормальными, преступниками или душевнобольными. Но — «Мы были нормой. Они были нарушителями нормы», — точно сформулировал другой известный герой диссидентского движения Владимир Буковский.

Генрих Алтунян — так он пишет о себе — не философ, не политик, не экономист. Хотя способности и к тому, и к другому, и к третьему у него налицо. Как у всякого нормального человека. Он и есть нормальный, обыкновенный человек. Необыкновенна в нем именно его обыкновенность, нормальность, яркая, полнокровная, непростая. В книге он рассказывает о том, как в Чистопольской тюрьме один из его друзей-сокамерников признался ему, что здесь, в заключении он чувствует себя таким свободным, как никогда на воле. Сказавший это, нынешний министр внутренних дел в правительстве Израиля Натан Щаранский, в прошлом известный диссидент, говорил, надо думать, о внутренней свободе, свободе духа. Г. Алтунян пишет: «Мне это

 

- 5 -

было непонятно». Генрих Алтунян нормальный, цельный человек, для которого непредставима свобода мысли без свободы воли, действий, поступков, как невозможна собственная свобода без свободы других людей. И это — подлинно философская позиция. «Мудрость, — говорит Кант, — больше состоит в образе действий, чем в знаниях». Но хочется все же подчеркнуть, и в знаниях.

Второй, шестилетний, срок заключения Г. Алтунян отбывал уже не только как «инакомыслящий», но и как «узник совести», правозащитник, борец за свободу и права человека, как политзаключенный. Это было тяжкое, суровое испытание. Что помогло его вынести, выдержать с честью? Г. Алтунян пишет: «Я по природе оптимист», и читатель не усомнится в том, что бодрый, оптимистичный тон его «Воспоминаний» не наигран, не привнесен задним числом, что таким «оптимистом» автор был и там, в «мрачных пропастях земли», откуда не каждый выходил живым, несломленным. Но что же все-таки заключал в себе, на чем основывался, держался этот природный оптимизм, который помог «зэку» Алтуняну остаться самим собой, выжить, победить? Сам он считает, что это и его привычка к физическому труду, мастеровитость, и умение, потребность, блюсти свое достоинство в общении с разными людьми, чему немало поспособствовала его 17-летняя служба в армии на разных офицерских должностях, и, конечно, поддержка друзей-единомышленников; но главное — убежденность в своей правоте, вначале — как «верного ленинца», не приемлющего антиленинского, по его мнению, государственного курса, нарушений «ленинских норм» в партийной и общественной жизни страны, затем, когда наступило «окончательное прозрение», — противника ленинизма, особенно, как пишет Г. Алтунян, «его политической и экономической практики». Последнее могли бы сказать о себе многие диссиденты — от бывшего комсомольского вожака районного уровня до ученого мирового масштаба.

Как известно, тот момент, когда состарившийся герой трагедии Гете «Фауст» захотел остановить время, оказался для него роковым: он сходит со сцены, гибнет. То же произошло и с нашей «утопией у власти»: стараясь предстать как завершение, венец истории, она рухнула. Хотя и не сразу. Чего стоила народу, самой нашей земле эта яростная попытка осуществить утопию, о которой гетевский герой лишь помечтал, известно. Однако известно также, и из песни слова не выкинешь, что и сами бывшие «верные ленинцы» отдали в прошлом немало сил, труда, страсти

 

- 6 -

претворению этой утопии в жизнь — они были так воспитаны всей нашей историей, жизнью: как утописты. Но многие ими, по сути, и остались! Даже став противниками ленинизма, особенно его политической и экономической практики! В книге Г. Алтуняна имеется грустное, безоружное и трогательное в своей откровенности признание: «Я не считаю себя политиком и, к сожалению, не знаю, как быстро, легко, без потерь и страданий добиться прекрасной жизни для своей страны, своего народа, своих близких. Но мы, бывшие политзаключенные, вынесли из лагерей на свободу убеждение, что добиться этого можно. И общество наше сделало правильно, уйдя с порочного пути. Убеждения эти настолько сильны в наших душах, что мы готовы отстаивать их до конца».

Так Г. Алтунян заканчивает свою книгу. И в этом «убеждении» кроется, на наш взгляд, причина, исток трагедии или драмы, пережитой диссидентством: свобода, которая, по слову поэта, «приходит нагая», разочаровала, оттолкнула, оказалась не тем, за что боролись, страдали; «возвращение в историю», за которое ратовали, стало непереносимым. «Отвращение скривило уста»: собственная борьба кому-то показалась ошибкой; цена, уплаченная за свободу, несоразмерно великой; нарождающаяся демократия нареклась «дерьмократией»; прошлое стало представляться временем стабильности и порядка, уверенности в завтрашнем дне, а единовластие — лучшим гарантом общественного покоя. И «прекрасная жизнь», как и полагается мечте, мифу, утопии, опять отдалилась в неопределенное будущее. Диссидентство спешили похоронить, объявляли потерпевшим поражение. Зато, как грибы в лесу после благодатного дождя, пошли в рост зубы похороненных историей драконов: монархисты, фашисты, неокоммунисты, национал-экстремисты разного колера, тоже своего рода «утописты», сулящие народу «прекрасную жизнь», только бы он, народ, повернул вспять, в прошлое, «демоны торможения», злобная пародия на диссидентство, также предававшие анафеме семидесятилетний крестный опыт народов бывшего «союза нерушимого», представляя его отрицательным, вычеркнутым, результатом «заговора» — трагедия, как водится, сменилась фарсом и, как известно, не бескровным.

Испытание свободой для кого-то из диссидентов оказалось непосильней, чем испытание неволей: кто-то покинул родину, поспешил за границу, кто-то ушел в заботы по утверждению национальной особости, независимости своего народа, новорожденного государства, кто-то стал профессиональным «политиком,

 

- 7 -

философом, экономистом» — диссидентское движение прекратило свое существование. Но кто-то из диссидентов остался самим собой, уже не диссидентом в полном смысле слова, но все тем же «узником совести», своей совести и, как видим, утопистом. Победив «утопию у власти», пережив попытки осуществления утопии, они не преодолели власть утопии в cef.e, ибо источником их утопизма было и осталось неравнодушие к страданиям других, народа, и в этом, как это ни парадоксально на первый взгляд, и состояла причина того, что в массе своей они не стали «политиками»: они не знали «как быстро, легко, без потерь и страданий добиться прекрасной жизни для своей страны, своего народа», но знали, что это необходимо сделать теперь, а не когда-то. Они были «узниками совести».

Сегодня, по прошествии лет, можно услышать или прочитать научно бесстрастное: диссидентство потерпело поражение потому, что не имело программы социальных преобразований в стране. Но, если бы оно имело такую программу, оно было бы уже не диссидентством, а чем-то другим! Вот в этом случае можно было бы говорить если не о поражении, то о перерождении диссидентства. Но, как говорится, герои ушли, оставшись самими собой, не изменив своему предназначению, в этом была их моральная победа. И в этом откровенном, честном и бесстрашном «не знаю» Г. Алтуняна — не слабость, а сила диссидентства, верность своей «нормальной» человеческой сути: его «не знаю» и есть то «чуть-чуть», которое, по словам Л. Толстого, создание художника делает произведением искусства, а человека, мечтателя, утописта по своей природе, нравственной личностью, что не позволило, в частности ему, Г. Алтуняну, стать «политиком», который «знает», заменить одну догму другой, «лучшей».

Л. Толстой говорит, что первотолчком, генератором творчества является «энергия заблуждения». Но, можно прибавить, лучший способ похоронить мечту — это осуществить ее. Это — горькие парадоксы, но именно эти полюса определяют потенциал человеческой истории, являются «залогом», скажем вослед А. Чехову, «непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства». Отрицательный исторический опыт не есть вычеркнутый опыт. П. Чаадаев не ошибся, полагая, что историческое назначение России в том, чтобы когда-нибудь дать миру какой-то важный урок: мы дали его миру. Горестный и великий урок! Воспримет ли его мир, человечество не как назидание, острастку — больше! — как высокую общечеловеческую трагедию, в который раз напомнившую о необходимости

 

- 8 -

бодрствовать, ибо сон разума, как известно, порождает чудовищ, ведет к «расчеловечиванию человека», что, кстати, вызывает сегодня все большую тревогу во всем мире, особенно — в США, стране видимого процветания и благополучия, тоже, по-своему, обществе «осуществленной мечты»? Пойдет ли этот «урок» впрок нам самим? Осознаем ли не только свои права, но и свои человеческие возможности, хотя и немалые, но также далеко не безграничные, как нам прежде внушалось и казалось, что в действительности оборачивалось полным бесправием и бессилием? Станем ли «правильно» мыслить, в чем Паскаль и видел достоинство человека, научимся ли почтительному отношению как к природе, так и к самим себе?.. Вопросы эти, по сути, и поставило диссидентское движение, сделало возможным их поставить и, таким образом, открыть перед нами не Америку, как Колумб, но действительную возможность вернуться в общечеловеческое общество, к общечеловеческой норме, которая проявляется не только в достойных человека условиях существования, но и в исконном и законном противоборстве с тиранией, рутиной любого рода, его безусловном рефлексе свободы. Как и в рефлексе условном, человекообразующем чувстве, называемом совестью. Книге Г. Алтуняна следовало бы предпослать эпиграф: «Я мыслю, следовательно существую». Эти юношески гордые слова Декарта хорошо передают высокий дух диссидентства, сопротивления обезличивающей тоталитарной системе, всеми способами старавшейся отбить у человека охоту мыслить, поселить в нем старчески покорную «ложную мудрость» поражения:  «Я мыслю, следовательно не существую».

Г. Алтунян пишет, что в те годы, в заключении, он был по-настоящему счастлив. Такое неожиданное признание можно иногда услышать и от бывших фронтовиков, участников Великой Отечественной войны. «На краю», на грани жизни и смерти провели свои лучшие годы и диссиденты, время их борьбы и для них было тем, что испанцы называют «моментом истины», истины о человеке, его судьбе, веселом и гордом противостоянии небытию, рабству, унижению. И они, как герои Великой Отечественной, «стояли насмерть». И тоже выполнили свою историческую миссию: их усилиями, их борьбой время в нашей стране сдвинулось с мертвой точки, безвременщина приказала долго жить. Время предстало как открытое пространство возможного, и, если от этого человеку стало неуютней в мире, даже страшнее жить, то и возможностей противостоять злу у него прибавилось. А жить, как говорится, всегда опасно.

 

- 9 -

Но — чем чреват наш завтрашний день? Не возродится ли коммунистический тоталитаризм? Не придет ли ему на смену деспотизм другой утопии — под национально ли религиозным флагом, под рекламным ли знаменем «желтого дьявола» мафиозных кланов или бюрократической номенклатуры?.. Но это уже наша забота, забота нашего времени, благо примеры, достойные подражания, перед нами.

Нам не дано выбирать для себя время, но творим его мы. В конце своего жизненного пути гетевский Фауст отказывается от услуг Мефистофеля, магической власти над силами природы, способной перенести его как в прошлое, так и в будущее, сделать утопию реальностью, опять становится обыкновенным смертным. Ослепшему, ему кажется, что он слышит, как уже кипит работа во имя будущего, «народа свободного на земле свободной». Он не видит, что это жалкие, человекоподобные лемуры, призраки допотопного прошлого, роют для него могилу. Их, могильщиков, «народ понурый», видят другие, зрители, читатели, мы. Но и «итог всей мудрости земной», добытый Фаустом, остается с нами:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день вдет за них на бой.

В заключение хочется отметить еще одно обстоятельство. Автор этой книги не профессиональный литератор, хотя и тут его способности очевидны. Ценность его «Воспоминаний...» в их достоверности, непосредственности, чему служат и язык, и стиль автора, участника и свидетеля событий, о которых он рассказывает просто, без затей и изыска, от чего отвыкло наше велеречивое время. Но — рассказывает волнуясь, как рассказывал бы устно собеседнику-другу: не выбирая слов, иногда прерывая последовательность, то забегая вперед, то возвращаясь назад, что само по себе не грех, и под рукой у более опытного литератора нашло бы более пластичное выражение, но... утратило бы естественность, живую достоверность. Наверняка профессионал не упустил бы и возможности ради пущей убедительности, читательского интереса использовать тюремную лексику, так называемую «феню», как это делалось в подобных случаях. Г. Алтунян не соблазнился такой возможностью принципиально, а вернее сказать, естественно — диссиденты не считали себя преступниками и не принимали блатного жаргона, который не случайно давно уже перемахнул через лагерную «колючку», стал обиходным и на «воле»: лагерь, тюрьма были не просто частью государственной системы, но лучшим, концентрированным образом, символом этой

 

- 10 -

системы, «лагеря социализма», — Бог шельму метит. Г. Алтунян рассказывает, что такое поведение политзаключенных, их нежелание подстраиваться «под блатных», их верность себе нередко вызывали уважение у самих уголовников; последние, если не понимали, то догадывались, что эта верность есть верность чему-то большему, чем только себе, своему характеру, своему «Я», тому, от чего они, уголовники, по тем или иным причинам были отчуждены. Речь идет о культуре, об интеллигентности, о том, что не ими, диссидентами, начиналось и не ими, надо думать, закончится, о «круговой поруке добра», вспомним любимое выражение Марины Цветаевой. И это так и было: диссиденты сознавали свою включенность в эту «круговую поруку» неизмеримой давности и масштаба, по праву гордились этой причастностью и соответственно вели себя, — в большом и малом.

 

Юрий ТУРЧИК