НА СЕВЕР! АССИРИЙЦЕВ ВЕЗУТ... В СИБИРЬ

 

Теперь, после этого небольшого исторического экскурса, вернемся к нашим ассирийцам, к событиям лета 1949 года.

Колонна военных грузовиков привезла нас на железнодорожную станцию Акстафа.

Здесь нас уже ожидал товарный состав, в нем было очень много вагонов. На станцию въезжали один за другим грузовые автомобили с людьми в кузовах. Это были ассирийские семьи из соседних, ближних и дальних колхозов. Грузовики разворачивались и задним ходом подъезжали к открытым дверям вагонов.

Из машин нас перегрузили в товарный поезд, по девять-десять семей в каждый вагон. На станции произошла смена караула. Тот солдат, который стоял в дверях нашего дома и преградил мне дорогу, когда я хотел выйти во двор, на свободу, теперь подошел к дверям вагона и совершенно серьезно сказал нам традиционные русские слова при прощании: «Счастливого пути!» Наверное, он пошутил? Или характер такой у него добрый?

Грузовики, с которых нас выгрузили в вагоны, разворачивались и уезжали. Операция заканчивалась. Только-только забрезжил рассвет.

Охранники поезда начали запирать вагоны, массивные двери с лязгом и грохотом закрывались. В вагоне сразу стало темно. Лишь вверху было крошечное окошечко без стекла, куда только голова могла пролезть; оно служило, наверное, больше для вентиляции, чем для света. Раньше в этих вагонах перевозили разные сыпучие вещества, скорее всего цемент, потому что какая-то противная серая пыль сразу осела у всех на бровях и ресницах, образовала кашицу на губах. Это вспо-

 

минает мой отец. Поезд медленно, очень медленно двигался. Наш вагон, как и другие вагоны, был переполнен людьми. Теснота была невообразимая. Люди сидели или полулежали, тесно прижатые друг к другу. Переговаривались. Самым важным был вопрос: куда нас везут? и что с нами будут делать? Некоторые говорили, что нас, может быть, погрузят на пароход, вывезут в открытое море и там всех утопят. Это было мнение стариков, которые пережили кровавую резню и погромы в Турции и ужасы Гражданской войны в 1918—1919 годов на Северном Кавказе. Они предчувствовали самое худшее. Другие высказывали предположение, что нас возвращают в Турцию, а там уж мусульмане сделают с нами, что захотят. Всякие догадки были, но никто не знал и не мог пока знать правду о нашем ближайшем будущем.

Вскоре у обитателей вагона возникла такая серьезная проблема, как отсутствие уборной, туалета. Маленьким детям можно было подставить кастрюли, которые были взяты с собой. А как быть взрослым? Через несколько часов поезд остановился — это была первая остановка, и по товарному составу прошел слух от вагона к вагону: сейчас будут кормить! Первая остановка и первая кормежка за казенный счет. Люди заволновались, началось движение, но охранники, перебегая от вагона к вагону, приказывали всем оставаться на местах. Они объяснили порядок: выходить из вагонов нельзя ни здесь, ни в любом другом остановочном пункте; от каждого вагона два человека идут за пищей в первый вагон, где ее раздают, и приносят еду, если это можно назвать едой, оставшимся в вагоне. Представители от каждого вагона побежали вперед. Там, в голове поезда, были кухня и плацкартный вагон, в котором поочередно отдыхали охранники, и находился сам начальник эшелона. Его со всех сторон окружили люди. Их сейчас больше всего интересовала не пища, а вопрос с уборной.

— Уборная? — Начальник очень сильно удивился. — Вы же не на курорте находитесь, чтобы вам еще уборную устроили! Сообразите что-нибудь...

Начальник поезда был человек с большим опытом, он не ошибся, что люди, если они в отчаянном положении, сами что-то придумают и предпримут. Мужчины нашего вагона пробили в полу щель. Все стали делать туда... Этот угол зана-

 

весили простыней — вот и уборная готова! И во всех остальных вагонах устроились так же. Выбора не было, это был естественный выход из положения в неестественных условиях.

Наш бесконечно длинный эшелон медленно продвигался по территории Азербайджана. Он подолгу останавливался в районах, где жило много ассирийцев: в Таузе, Шамхоре, Кировабаде, Ханларе, Евлахе и другие местах. Вагоны то и дело встряхивал мощный толчок, и тогда железный лязгающий звук проходил по всему составу — это к нему пристегивали все новые и новые вагоны, переполненные людьми нашей нации. Городок Казах, самый близкий к Акстафе, стал началом этой уникальной эстафеты. Как будто гигантская метла выметала всех ассирийцев из Закавказья, как мусор, который надо выбросить подальше. После того как миновали городок Евлах, наши доставщики пищи сосчитали количество вагонов — их было 45 или 50. Если бы вагоны были гружены цементом, то паровоз, наверное, просто не сдвинул бы с места такой перегруженный эшелон. Но люди легче цемента, и два паровоза, соединенные вместе один за другим, пыхтя и пуская черные клубы дыма, упорно тащили за собой живой груз. Несколько таких бесконечно длинных эшелонов увозили ассирийцев, но куда?! Этого не знал никто.

Поезда медленно двигались на юг, и в пункте, который назывался Алят, они подошли вплотную к самому побережью Каспийского моря. Люди заволновались: неужели старики были правы и их самые худшие предположения подтверждаются? В вагонах была паника. «Утопят!» — говорили одни. «В Турцию, под ножи турков высылают!» — говорили другие. Но все оказалось иначе. От Баку наши эшелоны повернули на 180º на север. Теперь мы останавливались только на товарных станциях, а пассажирские станции проходили без остановки. Мы проезжали города Дербент, Махачкалу, Гудермес, удаляясь от моря (не утопят!) и от границ Турции (не отдадут под турецкие ножи...).

Сложную траекторию движения наших эшелонов внимательно прослеживала по карте моя сестра Марта, которая в то лето перешла из 9-го класса в 10-й класс средней школы. После Гудермеса, когда Кавказ остался позади, а поезда продолжали движение на север, она, внимательно разглядывая на-

 

правление железнодорожной магистрали на карге, задумчиво сказала:

— А знаете, нас, может быть, везут в Сибирь...

Сибирь. Это слово не произвело никакого впечатления на невежественных ассирийцев. Они о Сибири знали тогда не больше, чем знают о ней аборигены Австралии. Школьники — они хоть какое-то понятие имели о Сибири. Из учебников по истории они знали, что Сибирь — это край каторги и ссылки, где царский режим мучил, истязал и гноил борцов за народное счастье. Но царизм — он воспринимался сознанием как какая-то древняя история, отдаленная от наших дней 32 1 одами строительства самого справедливого, самого честного государства на земле. Вот почему — когда последние километры кавказской земли наматывались на паровозные колеса — край каторги и ссылки все еще не воспринимался сознанием как реальность. А между тем Сибирь, географически еще далекая от нас, уже вошла в наши ассирийские судьбы, вошла неотвратимо и властно. Вот Марта: она красива, умна, талантлива (у меня сохранились прекрасно выполненные ее рукой топографические карты). Ей семнадцать с лишним сейчас. Восемнадцать лет ей не будет никогда... Первая же сибирская зима унесет ее в могилу. Вот Эльза, другая моя сестра. Ей шестнадцать лет. Сибирь убьет ее еще скорее, чем Марту. С нами едет мать моего отца, бабушка Кетонэ, еще бодрая и энергичная, с веселым характером. Она переживет обеих внучек, которые уже обречены на смерть, на один год, но тоже умрет раньше времени и будет погребена вслед за моими сестрами в сибирской мерзлой, вечно холодной земле. И в каждой другой ассирийской семье есть кто-то, кто едет сейчас с нами навстречу собственной смерти. Но пока никто ничего не знает. Незнание наперед собственной судьбы — это огромное благо, дарованное людям Богом.

Медленно, очень медленно ползли по рельсовым путям наши эшелоны. Часто и подолгу стояли в разных пунктах, потому что надо было пропускать вперед товарные составы с уг-1ем, железной рудой, строительным лесом и т.д.; это были важные грузы, необходимые для промышленности страны, кто-то отвечал за своевременную их доставку. А в графике нашего движения опоздания быть не могло — Сибирь ждала нас

 

терпеливо, и сколько бы мы ни задерживались в пути, каждый день мы становились к ней все ближе и ближе. Можно было не беспокоиться, в Сибирь не опоздаем, Сибирь огромна, всех нас вместит, и для множества других места хватит.

По-прежнему на время раздачи пищи наши поезда останавливались на товарных, погрузочно-разгрузочных сортировочных станциях. Еда, которую раздавали нам, была очень плохой, от нее много людей страдало расстройством желудка. А дети есть дети, они болели всеми детскими болезнями. Ни врачей, ни лекарств для нас, увы, предусмотрено не было. Как я теперь понимаю, нас тогда поставили в условия естественного выживания. В вагонах духота, отвратительные запахи от угла, где была наша «общественная» уборная, темнота. Недостаток сна, воздуха и света в течение нескольких недель превратил людей, запертых в вагонах, в подобие каких-то сомнамбул.

Есть ли где-нибудь конец железным дорогам СССР?! Измученным людям тогда казалось, что они будут трястись по этим рельсовым путям до самой своей смерти. Уже тридцать пять дней на колесах, а все еще едем, едем, едем... В нашем вагоне то и дело слышатся дикие выкрики и хохот — это безумная Марьям. Ее тоже везут в сибирскую ссылку, с нами вместе. Нам, детям, было страшно от ее воплей. Этап за этапом остается позади: Куйбышев, Уфа, Челябинск, Курган, Петропавловск, Омск, станция Тайга...

Кажется, только на сороковой день довезли нас наконец до Томска. Это уже Западная Сибирь. Выгрузили на территорию не то огромной тюрьмы, не то сортировочной станции. Приехали какие-то важные начальники, вытащили из папки какие-то бумаги, и ассирийцам наконец объявили причину их высылки: они, бывшие подданные Турции и Ирана, в Советской стране вели агентурно-подрывную деятельность и занимались шпионажем в пользу иностранных государств, выполняли заказы империалистических разведок, стали на преступный путь... они — враги трудового народа... и т.д. и т.п. «Преступления» ассирийцев подробно перечислялись в зачитываемом документе. За совершенные «преступления» мы подлежали, как было сформулировано, «спецпоселению».

 

В дополнение к документу начальник от себя сказал удивительную речь, суть которой и даже отдельные слова ассирийцы запомнили на всю жизнь.

— Граждане спецпереселенцы! — обратился начальник к темной молчаливой массе людей. — О возвращении назад нечего думать. Вы присланы в бессрочную ссылку. Вы будете жить и работать под надзором комендатуры. За пределы территории колхоза уходить строго запрещается. Ежедневно каждый из вас должен являться в комендатуру и отмечаться в списках.

В заключение речи начальник призвал ассирийцев стать на путь исправления и честным трудом, примерным поведением «искупить свою вину перед родиной и народом». И люди, обалдевшие оттого, что им сказали, покорно и равнодушно поставили свои корявые подписи на обвинительных документах. «Вы должны подписать!» — сказали им, и они подписали.

В Томске закончилась для нас пытка железной дорогой, но сам путь на место ссылки еще продолжался. За Томском дорог не было, ни железных, ни асфальтированных. Мы находились как бы на границе между двумя материками: тот, что остался позади, населен людьми и приспособлен для жизни; а впереди — леса, болота, реки, огромные пространства, не обжитые человеком, короче говоря — Сибирь. Туда, в глубь Сибири, через многие сотни километров, нас и должны были доставить. Именно там должно было состояться искупление нашей «вины».

Где-то под Томском нас погрузили на баржи — речные суда. Вообще-то назвать судном то огромное тихоходное «коры-го», на котором мы оказались, будет большим преувеличением. И вот караван из таких же барж, как наша, медленно поплыл по реке Томь, притоку большой сибирской реки Оби. Охрана наша теперь была чисто формальной — по одному конвоиру на каждую баржу, ведь здесь, в окружении бескрайней тайги и болот, разве только безумец мог решиться на бегство.

Томь — река неширокая: с ее берегов до бортов наших барж дотягивались гибкие ветви ив и других деревьев. С шорохом скользили ветви по борту, цеплялись за поручни палубы, ломались, издавая трескучие звуки. Почему-то наш путь по воде я помню гораздо лучше, чем путь по железным доро-

 

гам. Наверное, потому, что в вагонах нас держали взаперти, а на баржах мы ехали в открытую и было все видно. Я запомнил многие детали нашего речного пути. По барже гулять не разрешалось, но можно было пройти на ее конец, где была уборная, для отправления естественных надобностей.

Естественная надобность в неестественных условиях... То, что называлось «уборной», было обыкновенной круглой дырой, пропиленной в полу палубы и рассчитанной на команду баржи из 4—5 матросов. Эту дыру почему-то называют еще словом «очко». И в армии, когда я служил, так говорили: в уборной три «очка» или: пять «очков» — по числу мест. А там, на барже, у нас было одно «очко» на несколько сот человек, среди которых много детей. Приходилось стойко ждать своей очереди на «очко», иногда более часа. Но дети есть дети, они не хотели терпеть, хныкали и требовали от папы и мамы сейчас же отвести их в уборную. Хуже всех было тем, кто страдал расстройством желудка, а таких среди нас было немало. Помню, как плакала моя двенадцатилетняя племянница, когда не могла больше сдерживаться. Что было делать? Девочка ведь уже не маленькая. Тем не менее, ее пришлось посадить при всех на ведерко, а она от стыда прятала лицо в коленях матери. Когда, наконец, подходила очередь, взрослые сопровождали детей до места по узкой и скользкой палубе. Но так же и взрослые сопровождали друг друга: мужчина — мужчину, женщина — женщину, чтобы собой загораживать от «публики», ведь все на виду...

А вши! Боже мой, как мучили людей вши! Этого никто не забудет. Эти твари завелись, еще когда нас везли по железным дорогам — больше месяца, без мытья, — и они расплодились с невероятной быстротой. На баржах отвратительные насекомые стали общим достоянием всех ссыльных, они поистине праздновали победу над людьми. Вши в «три этажа» заполняли складки одежды, кишели в волосах, уже ползали по лицам. На пятый день движения по речному пути люди буквально стонали, ибо вши грызли их беспощадно. Моя бабушка Кетонэ вдруг впала в беспамятство, начала бредить. Отец догадался, что ее заели насекомые, взял ножницы, и, плюнув на понятия приличия и чести, остриг свою мать наголо, и сделал это вовремя, потому что насекомые уже так глубоко вгрызлись в

 

кожу головы, что оттуда наружу торчали только их задние лапки или хвосты. Никогда не забуду, как отец, пустив в ход жесткую щетку, стал выскребать вшей из головы своей матери.

Это, наверное, произвело впечатление и на тех, кто нас вез. Караван барж был остановлен, всех ссыльных выпустили на берег и дали три часа на ликвидацию насекомых. Люди развели на зеленом берегу множество костров. Хорошо помню берег и эти костры. На кострах в больших котлах закипела вода. Мужчины, женщины, дети сбрасывали с себя верхнюю одежду, рубахи, брюки, платья — люди уже почти не стеснялись друг друга, — топили одежду в кипящей воде, варили вшей, уничтожали их. А у кого не было котла для разогревания воды, так просто трясли одежду над огнем и, грубовато шутя, приглашали друг друга: «Эй, иди-ка сюда, посмотрим, кто больше накопил вшей и чьи — жирнее!» Люди рылись в волосах близких, словно обезьяны в зоопарке, которые сосредоточенно роются друг у друга в шерсти. После того как это бесподобное «генеральное» трехчасовое сражение с шестиногими врагами закончилось, наши баржи поплыли дальше.

Жить стало легче. Из реки Томь баржи вышли в широкую полноводную Обь. И по этой реке мы плыли несколько дней. Здесь случилось несчастье: один молодой парень хотел достать воды, опустил ведро на веревке за борт, но не рассчитал, палуба была скользкая, а ведро с водой тяжелое, и он упал за борт. Помню страшные вопли его матери, она хотела броситься к нему на помощь, люди ее держали, не пускали — толку не было бы от ее помощи, она бы тоже утонула, конечно. Сын ее скрылся под водой и больше не появился. А баржа шла своим ходом. Рыдала невестка — молодые поженились перед самой высылкой. Ужасно было горе этих двух женщин. Вспоминаю сам этот случай, и слушаю более подробный рассказ отца о нем, и никак не могу понять, почему матросы с баржи, которые, конечно, хорошо плавали, не смогли спасти несчастного парня.

А наши баржи шли и шли своим курсом. Доплыв до области, которая называлась Нарым, мы свернули в приток Оби, в речку под названием Чая. Да, мы плыли по реке Чая, которая с обеих сторон была стиснута непроходимой тайгой. Наш путь по рекам подходил, кажется, к концу. В каком-то месте Чая

 

раздваивалась на две совсем уже маленькие речки: Парбиг и Бакчар. Вот здесь, у деревянной пристани, баржи и остановились. Дали команду: «Всем выгружаться!» Берег сразу усеялся людьми, множеством людей. Представляю, какой у нас был вид: изможденные, черноволосые люди в бедной одежде, даже не одежда, а какие-то лохмотья, дико озираются по сторонам... Где мы? Что дальше будет?

— Вот вы и приехали! — крикнул весело один из матросов. Этот парень, видно, был с юмором.

Да, вот мы и приехали...

И перед нами она — Сибирь, не на карте, не понаслышке, а в действительности просто Сибирь...

Но люди жили и здесь.

И вот мы видим: на берегу — множество телег, запряженных быками, и гораздо меньшее число — лошадьми. Они приехали за нами. Несколько мужчин подошли к ссыльным и сказали:

— Мы — уполномоченные районных центров и колхозов. Тех, кто имеет специальность, повезем в райцентры, специалисты нам нужны. Остальную рабочую силу распределим по колхозам. И давайте побыстрее разберемся, кого — куда.

И тут началось... Много лет спустя после этого печального дня я от разных ассирийцев слышал примерно такое:

— Нас разбирали, как живой товар...

Людей развели в разные группы, и наступил момент прощаться друг с другом. Надо было расставаться тем, кто многие годы в Турции и на Кавказе жили вместе. Ассирийцы, конечно, очень стойкий, упорный, выносливый народ, они способны перенести тяжелейшие испытания, но самое ужасное для них — это когда их разобщают, отделяют друг от друга. Особенно если они состоят в родстве. Да и вообще общинный образ жизни, привычка жить одним сплоченным племенем — характерная черта нашего народа. И вот когда племя начали разделять, люди ужасно разволновались, подняли гвалт и шум. Новые начальники — уполномоченные заботились о выполне-

 

нии плана размещения рабочей силы, а родственники старались оставаться вместе. Люди цеплялись друг за друга и никак не хотели разъезжаться. Много времени понадобилось, чтобы наконец развести людей в разные стороны. Когда эта операция была закончена, ссыльных посадили на телеги, и караваны телег двинулись в путь, каждый — в своем направлении.

По безвестным сибирским дорогам увозили ассирийцев в места ссылки: в Асино, Парбиг, Колпашево, Подольск, Красный Бакчар, Сальниково, Победим, Макаровку, Воробьевку, Чемокаевку, Малиновку, Поротниково и др. Привожу только те названия, которые помню. Ассирийцы же Северного Кавказа были распределены в Верхнекетский район.

Вместе с нашей семьей многие односельчане — семьи Даниловых, Джеммо, Геваргизовых, Беньяминовых, Хамму, Беткаша, Хошаба, Бадаловых, Осиповых, Гильяна, Сарксивоых и другие были распределены в деревню Поротниково Бакчарского района.

Нашу группу везли в колхоз, который назывался Поротниково. До него было километров пятьдесят или шестьдесят. Быки шли неторопливым шагом, колеса телег ритмично поскрипывали. Нас сильно встряхивало на неровностях и рытвинах дороги. Вообще-то это были уже не дороги, а просеки, т.е. проходы, прорубленные для передвижения сквозь лесные массивы, через сплошную тайгу. Автомобиль в этих краях еще не появлялся. Дикие места.

Возница на нашей телеге обернулся к нам и подбодрил:

— Ничего-ничего, не вешайте носа: говорят, еще много вашего брата турку сюда привезут, вы только первая партия...

Нас везли через леса; впереди и сзади, справа и слева — всюду лес. Не знаю, разговаривали люди на телегах или нет, я, тогда пятилетний мальчик, не смог запомнить такую деталь. Если бы происходящее не было связано со мной лично и с моими родственниками и не-родственниками, я не смог бы, наверное, поверить рассказу другого человека и хотя бы представить в своем воображении эту картину: ассирийцы на телегах среди сибирской тайги... Ибо нет ничего более нелепого, более несовместимого и взаимоисключающего, чем эти вещи: ассирийцы и Сибирь. Один из древнейших народов мира, сыны Месопотамии, потомки ассиро-вавилонян и сирийцев-

 

христиан Востока, — и они вдруг в... Сибири?!! Не может быть! Непредставимо! Да такое только в сказке может случиться, по злому волшебству! Нет, это было, и не в сказке, и не по злой воле сказочного колдуна, а в нашей реальной жизни, в действительности это было. Вот они на телегах, наши старики: Сава, Хамму, Лазарь, Саргон, Нимрод, Ишу, Авраам, Гавриил, Нинус и другие.

Кругом тайга, тайга, тайга. Их везут на каторгу. И это не дурной сон, это — явь!

Говорят, психика человека устроена так, что в тяжелые, трагические моменты жизни перед его мысленным взором, в его памяти за какое-то мгновение воссоздастся все, что было в прошлом, все самое важное и дорогое. А в нашем случае не мгновения времени были даны людям, не месяцы и даже не годы — им была дана бессрочная, пожизненная ссылка. Их вытащили ночью из домов, они уже сорок или сорок пять дней в дороге, их и сейчас все еще куда-то везут. Нашим отцам и матерям, ассирийским старикам было о чем подумать. И времени было предостаточно. Но о чем они думали, что вспоминали? Возможно, память возвращала их к страшным событиям 1915 года, к кровавой резне и погромам в Турции, от которых они, ассирийцы-беженцы, бежали через Армению в Россию, спасая свои жизни...