Глава 1
ЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА
Война! Это емкое и страшное слово в моем родительском доме произносилось весьма часто. А как его проклятущего было не произносить, когда мой, ныне покойный, отец Павел Кириллович за свою жизнь прошел три войны. Он участвовал в Русско-японской войне, а когда грянула Первая мировая война, его первым из села мобилизовали и он, провоевав три года, вернулся с ранениями и контузией.
В гражданскую войну его также мобилизовали, и он более двух лет провоевал в рядах Красной армии, защищая становление Советского строя. Родной брат Егор в Отечественную войну ушел на фронт добровольцем, где вскоре и погиб!..
О войне написано горы рассказов, очерков, статей, повестей и романов. О ней написано много песен, стихотворений и баллад. Но тема о войне никогда не будет исчерпана. Она вечно будет жить в памяти народов. Пройдут годы, столетия, но потомки наши все ровно ее будут вспоминать, и о ней будут сочинять песни и писать на разных языках мира статьи... В моем коротеньком повествование о начале Великой Отечественной войны я хочу рассказать читателю как я и мой брат Егор восприняли тогда этот удар! А особенно хотелось бы передать, как восприняли начало войны простые рабочие-торфяники Басяновского торфопредприятия Свердловской области и мой покойный отец. Но все по порядку.
Так уж случилось, что в середине лета 1940 года я семнадцатилетним пареньком стал жителем рабочего поселка торфодобытчиков Басяновка, что в Нижне-Салдинском районе Свердловской области.
В те далекие сороковые годы в окрестностях названного поселка добывали много торфа. А основная рабочая сила по
добыче торфа были женщины, которые вербовались из соседней Башкирии и Челябинской области.
Как я помню, работа по добыче торфа была весьма тяжелая, а бытовые условия торфяниц были невыносимо убогие. Они проживали в грязных, скособоченных бараках, малопригодных для жилья, без всяких удобств, где, кроме прочего, было полчище клопов. Вокруг бараков лежала грязь, мусор, который никогда не убирался...
Платили торфяницам не по труду — скромно по восемьдесят — девяноста рублей в месяц. Но они были молодые и задорные и часто из бараков раздавались смех, веселье и песни. А для экономии средств, торфяницы, еду готовили сами на керогазах и примусах в тех же бараках, где они и проживали. ...От шипящих керогазов и примусов, перемешанный перегорелым маргарином в коридорах бараков стоял, не проветриваемым плотным слоем, чад.
В таком же неприспособленном для жилья бараке не долго проживал и я...
Тот Басяновский барак с его длинным, узким и грязным коридором, где все время шипели примуса и керогазы, он и по сей день стоит у меня перед глазами. Бывало, только зайдешь в коридор, тебя сразу же ударял в нос тяжелый, не передаваемый запах чада, и я невольно хватался за носовой платок, чтобы прикрыть нос и скорее стремился пройти в свою комнату...
Через два месяца меня с того барака перевели в комнатенку в двухэтажном бараке, где буду проживать втроем. Один из нас работал секретарем бюро комитета комсомола торфодобытчиков. Второй работал в редакции малотиражной газеты, а я счетоводом-бухгалтером в расчетном отделе бухгалтерии торфопредприятия.
В Басяновку я попал совершенно случайно! А вот как это было. Я ехал на поезде до небольшого городка Калата, который располагается в средней части Урала Свердловской области, где тогда проживала моя родная тетка Акулина Кирилловна со своей семьей. Чтобы не оставаться в колхозе и стать колхозником, я планировал временно у нее пожить, работая где-то учеником токаря или слесаря... Но я проспал нужную мне станцию Анатольевку, где мне следовало бы сделать остановку. А когда проснулся, то поезд уже прибывал на станцию города Нижнего Тагила...
Я, как угорелый, выскочил из вагона, не зная, что и предпринять! В кармане ни гроша, продуктов собой не было, а обратный поезд до станции Анатольевка будет только утром следующего дня. Было лето 1940 года. Я сел на скамейку в скверике против железнодорожного вокзала и, в панике, стал думать как выйти из критического положения, а точнее как достать денег на обратный билет до железнодорожной станции Анатольевка!?
В то же самое время, рядом со мной на скамейку опустились два взрослых мужика, громко разговаривая о своих делах. Я, не долго думая, снял с себя жилетку от серого добротного шерстяного костюма, в который был одет, — и предложил им купить ее за тридцать рублей. Один из них взял с моих рук жилетку и примерил. Она ему подошла и понравилась, и он вручил мне тридцатку...
Разговорились. Я им рассказал свою историю, как попал в Нижний Тагил, о том, что закончил не полную среднюю школу и владею красивым почерком, но жить в колхозе не желаю...
Выслушав меня Одиссею, они мне предложили ехать с ними в рабочий поселок Басяновка Нижне-Салдинского района Свердловской области, где обещали меня устроить счетоводом в бухгалтерию торфопредприятия. И я согласился с их предложением. Они тут же меня повели на железнодорожные пути и посадили в товарный двухвостный вагон с продуктами для отдела рабочего снабжения Басяновского торфопредприятия. Один из них открыл ящик с пряниками и сказал:
— Ешь, Коля, сколько хочешь! А в этом ящике лимонад, можешь запить. По легкому можно ходить вот в эту дырку...
Оставив меня одного, они куда-то ушли по своим делам. Я наелся пряников, запил их лимонадом, а чтобы легче коротать время, прилег на ящики с продуктами.
Сквозь щели вагона пробивались лучи полуденного солнца. Сколько я пролежал на этих ящиках, сейчас трудно судить. Но, вдруг, дверь вагона открылась, и в вагон подсели мои знакомые. А через нескольких минут вагон тронулся...
Так я очутился в том небольшом рабочем поселке торфодобытчиков и стал работать счетоводом-бухгалтером в бухгалтерии торфопредприятия.
Я быстро освоился в коллективе счетных работников, набираясь опыта и уверенности в работе. В скором времени, по
моему совету, В Басяновку переехала и семья тетки Акулины Кирилловны...
Время летело быстро. Так прошел 1940 год и наступил незабываемый 1941 год! Я уже одиннадцать месяцев проработал в бухгалтерии и зарекомендовал себя как старательного и прилежного работника.
В июне месяце я познакомился с молодой торфяницей Наташей, родом из Челябинской области, но она была старше меня, примерно, на три-четыре года... В связи с этим, я все время в душе чувствовал какой-то элемент холодка к нашей с Наташей дружбе. И тем не менее на свидание к ней я спешил с желанием, а по молодости лет и наивности, я даже, как бы, гордился этой дружбой...
В субботу, 21 июня 1941 года по местному радио было объявлено (а до этого малотиражна торфопредприятия писала), что двадцать второго июня, в воскресенье, объявляется массовый отдых торфяников в лесу, в трех километрах от рабочего поселка; где будут, мол, работать буфеты, играть музыка, а местные участники художественной самодеятельности выступят перед отдыхающими...
Мы в субботу с Наташей сходили в кино, на фильм — «Трактористы», а потом по кривым улочкам поселка, запыленные торфом, долго гуляли и весело комментировали понравившийся нам фильм. А особенно замечательная игра артистов Андреева и Олейникова...
Расставаясь с Наташей, мы договорились, что завтра, 22 июня, мы непременно поедем на воскресный пикник со всеми желающими.
Мы не знали, что завтра начнется страшная война!
Утром, 22 июня Администрация торфопредприятия организовала массовый выезд желающих поехать на пикник! Многих увозили на автобусах и оборудованных машинах, а многие поехали стоя на открытых железнодорожных узколейных платформах. Маневровый, малосильный паровоз, пыхтя, малым ходом тащил за собой платформы шесть или семь штук, а на них стояли работники торфопредприятия, веселые и задорные, напевали песни и даже ухитрялись танцевать. А гармонисты лихо наигрывали песни тех далеких лет! Они понятия не имели, что в то самое время, от белого до черного морей рвались немецкие бомбы и снаряды, разрушались города и тысячами погибли наши соотечественники...
Мы с Наташей, работая плечами, сумели притиснуться в переполненный автобус и приехать первыми. Выйдя из автобуса, в лесу, где планировалось провести пикник, мы не знали, что переживаем последние часы своей дружбы. Война, которая в го время уже полыхала на западных наших границах, нас разлучит и разлучит навсегда...
Лесок, где планировалось провести отдых торфодобытчиков, располагался не более в трех километрах с южной стороны поселка.
На большой поляне была устроена открытая летняя сцена. Здесь планировалось выступление участников художественной местной самодеятельности. Вокруг поляны расположились несколько буфетов, где продавались прохладительные напитки и кое-какие кондитерские изделия. А в нескольких точках из небольших бочек на разлив продавали пиво. На нескольких высоких деревьях были развешены репродукторы, через которые устроители пикника намеревались передавать музыку и содержание программы отдыха.
Мы с Наташей в первом же буфете купили бутылку лимонада, грамм триста пряников и с этим добром удалились в глубь леса. Мы нашли развесистое дерево, Наташа бросила на траву подстилку, и мы, радостные и счастливые, опустились на эту подстилку.
Довольные выбором места, мы с аппетитом стали кушать купленные пряники, запивая их лимонадом из горлышка бутылки.
С многих мест леса до нас доносилась игра гармонистов, не стройные песни отдыхающих, а из репродукторов лилась приятная музыка. В то радостное утро мы с Наташей были счастливы! Лежа под деревом, мы вели неторопливую беседу, а Наташа тем временем нежно продолжала перебирать мои льняно-белые волосы.
Время подходило к обеду и мы ждали начала выступления артистов художественной самодеятельности, как вдруг, громкоговорители смолкли, музыка прекратилась. Замолчали почему-то и гармонисты. И ... спустя минуты две, суровый мужской голос произнес из репродукторов: «Война, дорогие отдыхающие! Немецкие войска без предупреждения вторглись в нашу страну и продолжают бомбить наши города и селения... Гибнут тысячи мирных, безвинных людей!» И чуть замеш-
кавшись, добавил: «Война, товарищи!» — и громкоговорители смолкли!
Больше мы с Наташей ничего не слышали! Мы вмиг вскочили, завернули подстилку, и пошли пешком в поселок. И все отдыхающие быстро стали собираться. А молодые парни, так азартно игравшие в волейбол, тут же прекратили играть и стали в спешке снимать сетку. А впереди нас уже шли молча толпы отдыхающих. На кого, бывало, не посмотришь, у всех были суровые лица и опущенные головы. Лес моментально пустел. Люди, не дожидаясь транспорта, спешили пешком домой. Они знали, что в каждый дом, в каждую семью пришла большая беда! Шагая рядом с Наташей, у меня в голове созрел твердый план: «Немедленно рассчитаться и уехать к себе на родину, чтобы перед отправкой на фронт повидаться с отцом и братом Егором» (мать давно умерла).
Расставаясь с Наташей, я поведал ей о своем плане. А она сурово посмотрела на меня, молча поцеловала, и так же молча, не оглядываясь, пошла к себе в барак.
23 июня я уволился с работы и в тот же день добрался до города Свердловска. А на следующий день поезд «Свердловск-Челябинск» увозил меня с Урала и увозил навсегда.
В пути следования до города Уфа, где мне предстояла пересадка, у меня не выходила из головы сцена прощания в Басяновке с родной теткой и с ее мужем Сергеем Егоровичем.
Тетка Акулина, как всегда серьезная и степенная, обняла меня и спокойно сказала:
— Твой пыл, Коля, никому не нужен. Нечего рваться на фронт добровольцем. Калекой быть еще успеешь!
А дядя Сергей, докуривая свою самокрутку, поднявшись со стула, чтобы пожать мне руку, сказал:
— Слова тетки справедливы, и нужно ее послушать. Не рвись на фронт добровольцем. Война будет жестокая и долгая! А отцу передай от всех нас поклон...
Брат Николай, мой одногодок, как-то шепеляво сказал: «Чему быть, того не миновать!» На утро второго дня на станции Уфа я быстро прокомпостировал билет на поезд — «Уфа — Куйбышев» и с тяжелым сердцем покинул станцию Уфа. Вести с фронтов были самые мрачные!
Приехав из Басяновки в Нижнюю Салду, чтобы попасть в
Свердловск, я видел толпы молодых людей у военкомата, желающих добровольцами ехать на фронт...
Еще за два часа до прибытия поезда на станцию Бугульма, я стал нервничать, не находя себе места. Я то вставал со своего места плацкартного вагона и подходил к окну, наблюдая бесконечные посевы колхозных полей, то снова садился к своим попутчикам, слушая их озабоченные разговоры. На душе было прескверно!
Прибыв на станцию Бугульма, я пришел на привокзальную площадь и, на удивление, быстро нашел попутную машину. А к вечеру того же дня приехал в родное село Секретарка Оренбуржья.
Попрощавшись с шофером, я со своим тяжелым чемоданом, прямиком по огороду пошел к нашему дому. Не доходя до дому, я издали увидел стоящего на крыльце сеней отца. Окрыленный радостью, что вижу отца, я громко ему крикнул:
— Привет папа! Я приехал!
А сам засеменил ногами, идя вдоль картофельных кустов и неся тяжелый чемодан. Мне хотелось скорее и скорее встретиться с отцом, обнять его и расцеловать. А отец, увидев меня, по-молодецки спрыгнул с крыльца сеней, и также, как я, радостно улыбаясь, торопился ко мне на встречу.
Подходя к нему, я бросил тяжелый чемодан на землю и, подбежав к отцу, обнял его и расцеловал в его обросшее бородой лицо. А он, зажав меня в свои еще крепкие объятия, тихо сказал:
— Как хорошо, как хорошо, что ты приехал!
И мы с отцом, радостные и счастливые встрече, зашли домой, где я прожил многие годы. Отец тут же поставил самовар и приготовил на стол, что было у него в запасе. В это время появился и брат Егор, такой розовощекий крепыш, выше меня, сероглазый, как отец, и всегда веселый. Он, на удивление, был хорошо упитан и значительно разнился против меня своим крепким телосложением, хотя на год был моложе меня. Мы с братом крепко обнялись и были рады встрече!
В тот вечер мы втроем, по-семейному, долго чаевничали и вели непринужденную беседу. А перед тем, как ложиться спать, отец сказал:
— Я, думаю, вы поступаете правильно, что хотите добровольцами идти на фронт. Ведь страну нужно кому-то защищать.
Да! С тех пор прошло более шестидесяти лет и те слова отца я помню по сей день.
Лежа в постели, я долго не мог заснуть. В голове вереницей возникали всякие мысли. Особенно тревожно думал об отце. За прожитый год он заметно постарел. Лицо его стало каким-то одутловатым, голова вся поседела. А указательный и большой палец правой руки и усы от обильного курения стали желто-коричневыми. Раньше он никогда не курил.
А как было ему не постареть! Его жизнь была очень тяжелая. В русско-японской войне в 1905 года он три года пропадал в степях Манчжурии, защищая страну. А когда грянула Первая мировая война, его тут же мобилизовали и он провоевал также три года, чудом уцелев, вернулся домой с ранениями. В гражданскую войну его опять мобилизуют в ряды Красной армии, и он более двух лет воевал, защищая становление Советской власти...
На второй день моего приезда, мы с братом отнесли свои заявления в Секретарский райвоенкомат с просьбой направить нас на фронт добровольцами. Наше тогдашнее комсомольское воспитание и патриотический дух не позволяли нам быть в стороне в столь критическое для страны время.
Но, к сожалению, в тот же день по рекомендации райкома комсомола я был направлен в финансовый отдел района для работы налоговым инспектором. И получив в свое распоряжение лошаденку, я приступил к той, не простой работе.
По радио в те дни передавали, что к 25 июня передовые части противника углубились в глубь страны на 120-130, а в некоторых местах на 250 километров.
Спустя с месяц не большим, я вторично написал заявление в райвоенкомат своего района с просьбой направить меня на фронт добровольцем. Но и после второго заявления моя просьба не была удовлетворена, и я продолжал работать налоговым инспектором.
В середине июля Красная Армия оставила Латвию, Литву, Эстонию, Молдавию, Белоруссию и часть Правобережной Украины. (А. Василевский «День всей жизни», М. Политиздат, 1978).
Брата Егора в скором времени мобилизуют и отправляют на фронт, где он и погибнет. А мне были судьбой уготовлены другие испытания. 23 декабря того же года я безвинно был арестован,
якобы, за антисоветскую агитацию. И через семнадцать месяцев следствия был осужден на восемь лет лишения свободы. И только спустя многие годы, я был реабилитирован и мое дело производством прекращено за отсутствие состава преступления! Тот далекий день, день 23 декабря 1941 года для меня незабываем!!!