- 149 -

НА НОВОМ МЕСТЕ

 

ОБИДА

 

Когда грянула молния, гром войны.

Страна оделась в броню и в щиты.

Как и многие легионы страны,

Был и Крым очагом войны.

Мы страдали, погибали, вставали.

Опять врагу в колеса палки вставляли.

Освобождение принесло оттепель, а потом метель.

Были вагоны и баржи, с нами чайки, комары.

Едем, едем по Уралу, нет конца дорог.

И грека и цыгане, армяне и болгары.

Рыбы машут плавниками, лес плывет, зима рядом, снег идет.

Арестанты. Вдруг остановили нас коменданты.

Вот вам лопаты, топоры, руби лес и вози.

Шевелись, без дела не стой,

Землянку себе или могилу рой.

Нет картошки, валенок, дровишек.

А морозы нынче сорок и выше.

Вначале было обидно, оглянулись, мы не одни.

Славяне, греки, татары, болгары, армяне.

Чечены, ингуши, немцы, цыгане, латыши,

Эстонцы, литовцы, а кто без греха?

Люди, понимая, молча кивали головой.

Никто из нас не был виноват.

Оказалось в верхах сидели двое в грехах!!!

 

Когда истек срок карантина, нас распределили по квартирам. Семью дяди Ованеса и нашу поселили в одном доме по улице Первая Максима Горького, N 25, напротив лесной биржи. Собственно говоря, это был не дом, а одноэтажный трехподъездный барак.

Нашу семью из восьми человек: бабушку, мать, отца, меня, братишку Шаварша, жену старшего брата Агавни с детьми Эдвардом и Нварт вселили в 12-ти метровую комнатушку.

Стены были из досок, кишевшими клопами. Эти мерзкие создания не давали покоя ночью. Особенно тяжко было мне на полу.

 

- 150 -

Перед сном вокруг постели я наливал воду, создавая нечто вроде водной преграды. Но клопов это не смущало. Опытные насекомые по стенам поднимались на потолок и оттуда пикировали на свою жертву. В комнате поставили две кровати. На них спали отец и мать. Для бабушки сколотили деревянный топчан и поставили у самой печки. Остальные укладывались на ночь прямо на полу. С наступлением холодов мы соорудили под самым потолком просторные полати. Туда забралась Агавни с детьми. Наверху, что ни говори, теплее.

Русских старожилов, коренных северян, называли чалдонами. Почему? Никто толком не мог объяснить. Потом уже из разных источников, главным образом, из побасенок, кое-что прояснилось. Сказывали, что большинство уральцев - потомки беглых крестьян с берегов рек Чала и Дона. Теперь к ним присоединили татар, болгар, немцев, цыган и армян.

В ЖКО нас предупредили, чтобы все прописались по месту жительства. А для этого нужно было представить справки с места работы и из комендатуры. Местом работы был бумажный комбинат Красновишерска. Нам так и сказали:

- Комбинат большой, работы хватит на всех! Для того вас и привезли сюда!

На следующий день с утра вытянулась длинная очередь у отдела кадров комбината. Каждый день шло оформление ссыльных на работу. Меня зачислили в электротехнический отдел. В Севастопольском ремесленном училище я учился на электрика.

Стать на учет в комендатуре оказалось сложнее. Очередь перед милицией образовалась огромная. Начиная с пятнадцати лет, на учет обязаны были стать все. На работу оформлялось народа значительно меньше. В комендатуру пропускали по двадцать чело- , век. На каждого заводилось личное дело в папке под персональным номером. Составлялись биографии, вклеивались по три фотокарточки размером 9x12. Из них две в профиль слева и справа. Это на случай побега. Записывали, имеются ли родственники за границей и в союзе, их адреса, какими языками владеешь. Вот и получилось, что тысячи людей были заняты емкой, но пустопорожней работой. Когда заканчивалось оформление личных дел очередной двадцатки, комендант, разумеется с солидным чином, строго объявил:

- Слушайте приказ Наркома внутренних дел!

 

- 151 -

Потом нудно перечислял национальности: чечено-ингуши, турки, татары, болгары, цыгане с этого дня находятся под строгим контролем комендатуры. Армян и греков в перечне не было. Каждый месяц они обязаны приходить в комендатуру отмечаться. В случае побега - двадцать лет каторжных работ. Комендант потребовал расписаться в том, что с приказом ознакомлены! Я возразил.

- Армяне в приказе Наркома не упоминаются, почему же я должен расписываться?'

От моей дерзости комендант опешил. Вновь пробежал приказ глазами и, подумав, не слишком уверенно сказал:

- Да, в приказе армян нет, но коли вас выслали, нужно подписаться.

Таким образом состоялась прописка на новом месте жительства, и мы начали работать на комбинате.

В военное лихолетье на каждого взрослого иждивенца выдавали по карточкам двести грамм в хлеба в день. На месяц полагалось мизерное количество продуктов - рыбьего жира, сахара, соли, а также спичек и еще кое-что по мелочи. Дети получали по триста граммов хлеба.

Работающим полагалось от 600 до килограмма хлеба в зависимости от профессии и результата труда.

На восемь членов нашей семьи мы получали в сутки три килограмма ржаного хлеба. Если учесть, что других продуктов у нас, как правило, не было, этого, конечно, было мало.

От старожилов мы узнали, что зима здесь суровая - морозы доходят до сорока и более градусов. Снег выпадает слоем до двух метров. Холода длятся семь-восемь месяцев в году.

Узнав об этом, отец сказал невесело:

- Чтоб пережить такую зиму, нам нужно заложить в погреб не менее трехсот ведер картошки и самое меньшее завезти три машины дров. Нужны валенки, полушубки... А у нас ничего такого нет. Привезли за пять тысяч километров в одной летней одежде - вот и живи!

Бабушка и мать с первых же дней не сидели сложа руки. Вязали носки и чулки, перчатки из овечьей шерсти. Как могли готовили семью к суровой зиме. Успокаивали всех:

- Бог нас не оставит! Живут же здесь люди...

Правда крымским была оказана кое-какая помощь. В течение

 

- 152 -

трех первых месяцев на душу дополнительно выдавали по восемь килограммов муки. Говорили, что эту помощь оказал А.И.Микоян, тогдашний нарком торговли. Мы были благодарны ему хоть за это. Хотя от него ожидали большего.

Три месяца кое-как продержались. А далыпе как жить?

В начале октября выпал снег. Ударили тридцатиградусные морозы. Как говорится, мы, южане, приняли первое крещение. Тем, кто работал, было легче. Кроме пайка, по карточкам им выдавали дополнительно талоны на обед. В ряде цехов рабочие за вредность получали молоко. Здесь действовал принцип: кто работает, тот и ест. Плохо было с одеждой и обувью. Негде купить, неоткуда получить. Больше всех страдали пожилые иждивенцы. Голод, холод и возраст, каждый по очереди и вместе, душили их, приближали конец. Иждивенцами у нас были: отец, мать, больной братишка и бабушка. Они были почти во всех семьях. Не приходится удивляться, что , первая же зима унесла в могилу почти треть наших старших. Выжили в тех семьях, где все были крепко спаяны, где стремились во всем поддержать друг друга. В те голодные я холодные годы в ссылке умерли мои землячки, средний возраст которых был девятнадцать лет. Это - Байцар и Вартануш Тиграновны Оганяны, Мак-руи Ервантовна Оганян, Шушан Мелконовна Галустян.

В первую, самую трудную зиму, в нашей семье было два работника. Отец, как и прежде, являлся главой семьи. Его слово - закон. Благодаря дисциплине, в нашей семье никто не пострадал. Был установлен такой распорядок: завтракали все вместе. В обед оставшиеся перебивались тем, что было. А работающие обедали на производстве по талонам. Мы дорожили друг другом, поэтому и выжили. Были семьи, где было иначе. Вот и похоронили рано своих родителей, а потом забыли, где их священные могилы.

Вокруг города было много болот и лесов. Летом заедали комары. Зато зимой все замерзало,и на любом транспорте в любом направлении можно было свободно передвигаться. При морозе ниже минус 40оС в лесу раздавались выстрелы - это лопались деревья. С непривычки как-то не по себе, жутко было. Зато, какая красота! Таких пушистых, одетых в белые кружева, хвойных деревьев на юге не увидишь.

А летом?! Сколько ягод в лесах и на болотах! Встречали медведей и волков. Лось в поисках пищи или потревоженный зверьем под-

 

- 153 -

ходил к жилищу человека.

Можно только удивляться приспосабливаемости человека к суровым условиям здешней жизни, его находчивости и смекалке.

Взять хотя бы зимние дороги! Станут реки, и замерзнут болота - санный путь пролегает прямо, словно струна. Это самая кратчайшая, а главное, самая исправная дорога на всю зиму. Езжай, как по асфальту!

Для расчистки дорог от снега строятся специальные приспособления - угольники шириной в шесть-восемь метров. Их буксируют тракторы, которые в снегопад и в метель, круглосуточно дежурят на дорогах. За зиму по обочинам дорог нагребаются насыпи из снега высотой в три-четыре метра.

Когда едешь на машине по такой дороге, чувствуешь себя, как в тоннеле, особенно ночью, при свете фар. Пучки света, отражаясь от снега, позволяют видеть дорогу далеко вперед. И тебе представляется, будто тебя затягивает в загадочный коридор из снега.

Был такой случай: шофер нашего бумкомбината Василий Плотский в ночную смену на своем лесовозе поехал за бревнами, в пути ему встретились три матерых волка. Он увидел их сразу, когда те бросились наутек от яркого света фар по снежной дороге-траншее. Василий нажал на газ. Волки ускорили бег, пытались вскочить на насыпь, но каждый раз сползали по крутому склону на полотно дороги и продолжали бег. Однако тщетно, Василий по очереди задавил всех троих. Собрал со своим помощником добычу, погрузил на площадку позади кабины и поехал в лес. Загрузившись, вернулся в город с трофеями. Об этом сообщила местная газета "Красная Вишера". Еще бы! По окрестным селам волки то и дело резали домашний скот. Василия наградили дубленкой, ружьем и мешком муки. В ту холодную и голодную пору это был бесценный приз.

На снежной дороге водители по ночам часто давили зайцев. Но это не вызывало сенсаций. Задавить волка - другое дело! Не зря говорят, что безвыходных положений не бывает. Так было и с нами, оказавшихся во власти уральской зимы без дров.

Через дорогу от нашего дома находилась лесобиржа с огромными штабелями дров, леса-кругляка. Дрова пожирала ТЭЦ комбината, а лес шел на выделку бумаги. После работы мы заходили на биржу, собирали щепки и кору, и так всю зиму отапливались.

Бабушка, видя, как мучаются в холоде и голоде ее внуки,

 

- 154 -

проклинала, не зная кого: "Чтоб язык отнялся у того, кто распорядился нас выслать."

Местные жители стали сочувствовать нам. По возможности помогали продовольствием, одеждой, главное - валенками! Правда, старые, подшитые, но ноги не мерзнут, значит, и сам в тепле.

Находясь в ссылке, мы убедились, что в мире больше добрых людей, чем злых. Взять хотя бы такой случай. В подсобном хозяйстве комбината работал Василий Бордаков, переселенец еще с тридцатых годов. У него четыре сына и дочь. Упорным и тяжелым трудом они содержали коров, овец, свиней, кур... Когда рабочим на подсобное хозяйство попал наш односельчанин Варган Егикян, сосланный с женой и тремя детьми, младшему из которых не было и пяти, Василий пришел на помощь. Видя, что Вартан работает не покладая рук, а семья голодает, Бордаков привел к нему дойную корову:

- Вот, брат Вартан! Бери буренку и корми семью. Иначе помрете! Пейте молоко на здоровье!

После этого они так и величали друг друга - брат.

В первую осень ссылки (1944 года) мы подбирали картошку, оставшуюся после уборки урожая на огородах. Чтоб набрать ведро, перекапывали огромные участки. Некоторые хозяева не разрешали рыться в их огородах. Но большинство местных жителей, особенно солдатки, хлебнувшие горькой доли, сочувствовали нам, зазывали в дом, кормили, давали картошки.

Потом настала голодная зима. В запасе у нас немного лесных ягод. Мы совсем отощали. Часто вспоминали юг, родину и всех родственников, оставшихся жить на Кавказе. Счастливые они -никто их не преследовал, не унижал, но, как выяснилось, и им было несладко!

Отец велел написать всем им письма, сообщить наш адрес, рассказать о нашем житье-бытье.

- Пишите в Сухуми, в Цебельду! В Краснодар Андрею Егакьяну! Всем пишите!

Вот и пришлось мне писать письма всем-всем. Отец знал, что откликнутся родичи, придет от них помощь. Может не скоро, может через год, а может и позже. Придется дождаться нового урожая. А пока, каждый день приходилось искать хоть какую-нибудь пищу. Видно не только наше упорство, но и бабушкины молитвы помогли нам.

 

- 155 -

В то тяжелое время я работал в бригаде электриков по силовым линиям. Мы как раз начали тянуть высоковольтную линию от трансформатора, стоявшего рядом с центральной почтой. На ее красной кирпичной стене я оставил свой автограф с указанием года. Прячем начальную букву в слове "год" написал по-армянски. После этого у меня вошло в привычку на всех бумагах, где требовалось указать год, ставить армянскую букву. Эту привычку переняли мои дети и пользуются ею.

Мой автограф на стене видели мои братья, с которыми я потом приезжал на место бывшей ссылки. Они образно называли помеченную мною стену почтамта "Стеной плача". Датируется - 1946 годом.

От этой "Стены плача" мы тянули линию до сел Морчаны, Митраково и Ничков. В каждом селе устанавливали трансформаторы, от которых можно было провести электричество в любой дом. Электрификация сел в наши функции не входила. А вот председатель колхоза села Ничков попросил нас провести свет в каждый дом. Мы согласились было сделать проводку в свободное время, за наличный расчет. Потом мои напарники отказались от этой затеи - не захотели после работы ходить за восемь километров. А мне деваться было некуда. Я и согласился. Хотелось хоть чем-нибудь помочь семье. Мои товарищи по работе в этом не нуждались. В основном это были местные ребята. В погребах у них хранились на зиму тонны картошки. Только немец из Поволжья Павел Штро, был из ссыльных, но и он успел жениться на местной дивчине, у которой был подвал с картошкой и корова. Павел был веселым и общительным человеком, участником городской художественной самодеятельности. Но он был немцем, хотя и советским. Был таким же, как и мы, без вины виноватым. Со мной еще работали: Владимир Лиханов, Николай Волынский, начальник Василь Иванович Капитов, Власов, Сергей Соболев.

Так или иначе я позволил председателю колхоза уговорить себя провести свет в каждый дом.

- Хозяева помогут в чем нужно. Твое дело тянуть провод, подвешивать к потолкам лампочки. Изоляторы в колхозе есть, провода тоже хватит.

За мою работу колхоз обещал тонну картошки с доставкой на дом. Я согласился. Еще бы!

В первый день сделал разбивку для столбов на улице в один ряд.

 

- 156 -

На два рада столбов не хватило. В основном я был занят установкой изоляторов, креплением проводов, а всю подготовительную и вспомогательную работу выполняли мальчишки, женщины, девчата. Они тянули провода, подавали мне на столбы все необходимое. Так что работа кипела, и за две недели я свое дело сделал.

В каждом доме, куда я подключил свет, уже стояли десять ведер картошки, килограмм сливочного масла, 50 яиц. Первая лампочка загорелась, конечно, у председателя. У остальных по мере окончания монтажных работ, во многом зависящих от расторопности хозяина и его запасливости. У большинства были припрятаны провод, изоляторы, выключатели, розетки, лампочки. Когда загорелась лампочка в последнем доме, его хозяин устроил целый пир. На столе красовались мясо, пирога с рыбой и грибами, розовая брага, настоянная на лесных ягодах.

- Выпьем, сынок, за похороны березовой лучины! - сказал постаревший хозяин дома. Теперь и у нас, как в городе, всю ночь будет светло.

Когда выпили и взялись за закуску, он спросил:

- Скажи, сынок, почему из всей бригады только ты один согласился помочь нам? Хотел добро сделать?

- Не только это, - признался я. - В городе меня ждут семь голодных душ, ждут от меня еды.

- Все равно, ты, молодец! Сделанное добро добром и возвращается.

Напоследок хозяйка набила мою котомку продуктами.

- А насчет расчетов не беспокойся, сынок. Председатель у нас человек! Когда тебе будет удобно, приходи и вези свой заработок. За четыре года я впервые произнес слово "сынок". Даже от сердца отлегло. Ведь двух моих убило где-то, - старик заплакал, обнимая меня на прощанье.

С каждым шагом сумка на моих плечах тяжелела. Я поправлял лямки, не шагал, а летел домой, как на крыльях: "Вот обрадуются гостинцам!" - думал я всю дорогу.

Дома Агавни выложила из сумки все: мясо, пироги, картошку, хлеб, бутылку розовой настойки. Угощенья хватило всем. Мы с отцом выпили по стопке, бабушка на своем топчане с аппетитом жевала разогретый пирог с рыбой. Эдварт и Нварт набили рты пирогами, танцевали от радости. Мать, трапезничая с нами, все

 

- 157 -

тревожилась:

- Ты сильно намучился, сынок?

- Ничего! Как обычно на работе. Да и люди хорошие, помогали. Мы уже заметили, что лето здесь короткое, зато дни длинные.

Ночей почти не бывает. Может, поэтому здешние овощи растут быстрее, успевают созреть. А вкусом они превосходят все южные овощи, на выращивание которых приходится тратить куда больше труда и забот. Если здесь так же тщательно обрабатывать растения, как на юге, то можно озолотиться. Вот и стал отец подумывать о том, как бы приобрести участок земли, хотя бы под картофель. А здесь и морковь, и капуста, и редька родятся превосходно! Какие только мысли не приходят в голову длинными зимними ночами, да еще на голодный желудок.

В ноябре 44-го я поступил (без отрыва от производства) на вечерние курсы шоферов при гараже целлюлозно-бумажного комбината. Так что мне некогда было участвовать в отцовских земельных проектах. Днем работал монтером, а вечером учился на курсах шоферов. Со мной училось много молодых ребят. В том числе и из переселенцев-армян: Вреж Захарьян, Агасер Егикян, Иван Асланян, Артавазд Оксузян. Было много и русских парней, это - Пуценко, Мирошниченко, Иван Иванович Иванов - чистой воды комик.

Из преподавателей на курсах особенно запомнился механик Владимир Григорьевич Рябцев. Это был наш любимец, душа многих футбольных и волейбольных соревнований.

Занятия на курсах закончились в марте следующего года. Почти все выпускники стали работать шоферами, а меня комбинат не отпустил. Я здесь нужен был как электрик. Заодно на мои плечи взвалили и аккумуляторное хозяйство. До меня за это хозяйство отвечал Леонид Григорьев, но он пересел в кабину грузовика. Напарником у меня был Юра Сытин, допризывник, парень моложе меня. Обязанность медника выполнял друг Юры Николай Пачкин вместе с дядей Сашей Овсянниковым, последний паял радиаторы.

Это были первые мои близкие знакомые из числа местных жителей. С ними я крепко подружился. После того, как Юру и Николая призвали в армию, я с ними переписывался. После демобилизации оба вернулись в гараж на прежние места. Добрые отношения с ними у меня сохранились до сегодняшних дней. Переехав на юг, я четы-

 

- 158 -

режды приезжал в Красновишерск. И всякий раз с радостью навещал друзей своей юности.

Гараж Вишерского целлюлозно-бумажного комбината (ВЦБК) строился по немецкому проекту. В нем были предусмотрены все бытовые удобства. При гараже имелись котельная, баня, теплые боксы для ремонта машин, светлые и просторные мастерские, два огромных утепленных бокса на 100 грузовиков... Такие удобства, даже по нынешним меркам, заслуживают высокой оценки.

Работы для машин хватало по горло. Лесное сырье для комбината сплавлялось летом по реке плотами. Зимой грузовики вывозили готовую продукцию - бумагу со складов комбината. Зимой же все снабжение комбината сырьем осуществлялось грузовыми машинами, доставляющими лес прямо с места вырубок. Ими же вывозилась на железнодорожную станцию г. Соликамска изготовленная бумага, обратно - продукция для города.

Гараж работал круглосуточно. День и ночь дежурили на дорогах снегоочистители - трактора с угольниками. Угольник - это громоздкое, но прочное изделие из лиственницы. Его длина достигала десяти метров, ширина восьми при высоте не ниже метра.

Такую махину легко волокли два трактора ЧТЗ. Дорога очищалась от снега до голой земли. Трактористы - мастера своего дела. Прокладывают дорогу в глубокой снежной траншее. Сложно пропустить колонны встречных машин, освобождать им дорогу. Ведь в траншее, похожей на тоннель без потолка, совершенно некуда податься с такой махиной. Поэтому третий тракторист на попутных машинах уезжает вперед километров на тридцать, останавливает встречные колонны у специальных широких площадок. Здесь встречный поток легко можно объехать. Делается это обычно ночью, когда хоть немного спадет интенсивность движения.

Однако, полного затишья на этой "тоннельной" дороге, связавшей Красновишерск с двумя соседними городами Чердынь и Нирыб, не бывает.

Встречались такие шоферы-"умники", которые объезжали остановившуюся на площадке колонну.

- Дорога-то впереди чистая! Чего стоять зря! - недоумевали они, видя перед собой не заметенный тоннель.

А потом, преодолев один-два сугроба, натыкались на снегоочиститель-угольник, двигавшийся им навстречу. После взаимных

 

- 159 -

упреков и перебранок шоферы-"умники", кляня белый свет и настырных трактористов, вынуждены были возвращаться к колонне задним ходом. Попробуй пятитьсяЗО километров, ноги онемеют. Одной ногой стоять на подкрылке, другой давить на газ. На такое наказание ни один здравомыслящий шофер никогда не пойдет. Так трактористы приучили слишком прытких водителей к дисциплине. Недаром трактористов Григория Мок, Василия Емельянова и Володю Богатырчука знала вся зимняя трасса, почитала их выше любого начальника. Зато уж они и вкалывали. Трасса по их вине никогда не простаивала. При них постоянно находился молодой механик Минас Егикьян, быстро устранявший неполадки в моторах тракторов, он был любимчиком Якова Васильевича Баранова.

Трудно шоферить на уральских дорогах, особенно зимой. Выезжать в одиночку лучше не рисковать. Перехватит бензопитание, замерзнет радиатор. Один можешь запросто замерзнуть. Сколько было случаев, когда шоферы в таких ситуациях сжигали на кострах весь бензин и даже шины. А летом! Тоже нелегко. Каких-нибудь 120 километров по асфальту можно проскочить за 2 часа, а по проселкам будешь трястись от села до села полдня, пока доберешься до Джуланово, чтоб там в леспромхозовской столовой утолить голод. Пока ползешь до села Татарска, где арендован дом для ночлега шоферов, все кишки из тебя вытрясет. Зато, очутившись во дворе этого гостеприимного дома, можешь отремонтироваться, привести машину и себя в порядок, а потом по всем правилам отоспаться.

Хорошо помню хозяйку импровизированной гостиницы Ефимову, добродушную, приветливую женщину. Она старалась, как можно лучше обслужить нас, шоферов, уставших, голодных и грязных с дороги. А мы, обычно, принимали ее услуги, как должное: обязана, мол, дом-то в аренде. Но потом я понял, что это не так. Русская душа намного шире и благородней.

В марте 1946 года я возвращался на груженом "ЗЙСЕ" из Соликамска в Красновишерск. Ночь накрыла меня в пути, и я не чаял, как поскорее добраться до места. "Вот скоро будет село Федюкино", - думаю, а оттуда как-нибудь доеду до знакомого дома в Татарском и там заночую, расправлю косточки. Не тут-то было. Посреди села Федюкино машина моя сломалась. С помощью подъехавших товарищей машину на буксире завезли во двор первого попавшегося дома, с разрешения хозяина, конечно. Дом, как оказа-

 

- 160 -

лось, принадлежал лесничему. В доме было трое: муж, жена и сын, примерно моего возраста. К сожалению, я не запомнил их фамилию. Но эта семья, в то тяжелое время, кормила и поила меня целых десять суток. Отнеслись ко мне, словно к родному:

- Ешь, Грант, ешь, не стесняйся! На ваши карточки не очень разговеешься. А у нас все свое. Чем богаты, тем и рады. Мне было неловко, что я оказался на их иждивении, но они меня успокаивали:

- А если б наш сын попал в такой переплет? Неужели твои родители отказали бы ему в куске хлеба.

Эти простые люди обладали щедрой душой, имели чистые сердца. Они помогали попавшему в беду не по обязанности, а из сострадания. Спустя четверть века, я с братьями приехал из Сухуми на место ссылки, где прошла моя трудная молодость, где я создал семью, откуда вывез на юг своих детей.

По пути из Соликамска в Красновишерск мы, четверо братьев, остановились у дома лесничего. Вышли из такси. Мне хотелось показать братьям и самому еще раз увидеть это памятное место. Не была потеряна надежда увидеть хозяев. Увы, жили здесь уже совсем другие люди. Время оказалось неумолимым. Узнав, кто мы, новые хозяева, буквально, затащили нас в дом и угостили пивом. Я показал братьям и новым хозяевам свой автограф, оставленный в те годы на брусьях.

Из Красновишерска до Перми мы летели самолетом. Я очень сожалею, что так и не встретился с теми, кому я так обязан и кому я так благодарен за помощь.

Но вернемся в год 1945, в первую зиму ссылки на Вишере. Такой лютой зимы мы, переселенцы, больше не видели. На нашу мизерную зарплату мы могли прокормить семью неделю, от силы полторы. Ведро картошки на рынке стоило 300 рублей, ровно как и "кирпичек" черного хлеба. Спичечный коробок махорки стоил 10 рублей. Вот и по одежке - протягивай ножки! Если бы не картошка, которую я заработал, проводя в селе электричество, мы бы не пережили эту страшную зиму.

В конце марта 1945 года отец и дядя Ованес стали искать место для будущего огорода. После долгих поисков они остановились на участке старых лесозаготовок. Участок имел унылый вид. Из земли торчали трухлявые пни, обросшие мхом. Зато от участка до нашего барака было всего сорок минут ходьбы. Это обстоятельство имело

 

- 161 -

решающее значение.

Мы, шестеро мужчин и женщин из двух семей, в спешном порядке начали выкорчевывать и расчищать участок, чтобы всем было видно, что он уже занят. Пней было много, но они почти все успели подгнить. Нашей шестисильной мощи вполне хватало на то, чтоб свернуть рога любому пню, выворотить и перекатить его на край поляны. Меньше, чем за неделю, участок был освобожден от рогатых остатков деревьев, которые теперь надежно огородили его.

Потом принялись очищать участок от мха и мелкого кустарника, выносить мусор за межу. Земля к этому времени уже подтаяла, и мы легко выкопали канаву вокруг огорода на случай дождливых. весны и лета. Сворачивали, как ковры, в рулоны слои мха, клали на пни, чтоб потом сжечь и удобрить и без того жирную землю. Поднимая слой мха, Вреж заметил в торфе что-то белое. Думал камень, а это оказался череп человека. Руки наши опустились от неожиданности. Собравшись в кучу, все судили-рядили и сделали вывод, что этот человек не был здесь похоронен. Его здесь или убили, или сам умер. Болотистая местность и время сделали свое дело - прикрыли скелет тонким слоем мха, успевшего превратиться в торф. С Врежем собрали кости, завернули в мховый саван, отнесли подальше от нашего огорода и там захоронили уже поглубже, чтобы больше уже никто не беспокоил его.

Дня через два опять наткнулись на кости. Так, со всего огород» мы перезахоронили останки семи человек. Мы обратили внимание на то, что у всех черепов были целы зубы. Значит, это были молодые люди.

Наконец, был перекопан участок. Под слоем торфа лежал песок, Лопата играючи смешивала его с торфом и перегнившими корнями деревьев. Масло, а не земля! Если б такую на юге!

Боясь, что не достанем семенной картошки, мы заранее съездили в село Ночково и, израсходовав последние деньги, закупили ее на весь участок. Испытывали во всем нужду, но картошку берегли. А как хотелось нам с Врежем иной раз полакомиться испеченной в костре или сваренной в мундире картошкой!

Наконец-то нашим соблазнам пришел конец. Настало время, и мы засадили грядки. Но мы припрятали несколько картофелин и потом испекли их в костре. Нас разоблачили, но старшие снисходительно только посмеялись над нами:

 

- 162 -

- Что, вкусно было? А вот та, что вырастет, будет еще вкуснее!

Не прошло и недели, как мы стали ходить на участок и смотреть: не появилась ли ботва? Больше всего боялись, чтобы нашу семенную картошку не вырыли из земли другое.

И вот картошка взошла. Почти ежедневно мы бегали на огород, наблюдали, как она растет, ухаживали буквально за каждым кустиком.

Дядя Ованес, Вреж и я работали здесь урывками. А вот мать и отец, соскучившиеся по крестьянской работе, целыми днями пропадали на участке. Старались вырастить обильный урожай, чтобы встретить следующую зиму в достатке.

Положение семьи дяди Ованеса было намного лучше нашей. Из пяти человек у него трое работали: дядя Ованес - на лесной бирже, старшая дочь Имастуи - табельщицей в целлюлозном цехе, Вреж работал в леспромхозе. На иждивении у них были только мать-Врежа и малолетняя сестра Гехецкуи.

Еще лучше жилось семье второго дяди - Варгана, обосновавшегося в подсобном хозяйстве комбината. Все-таки село - это не город. 3 их семье из семи человек трудились пятеро. На иждивении были тетя Прап и малолетняя Валентина. Дядя Вартан с Грачем работали на огороде. Другой сын Взграм был шофером. Дочери Айган и Азган были доярками. Причем такими, что через несколько лет стали наставницами молодых, в почете и авторитете.

Это полусельская семья помогала нам, горожанам, жившим в более трудных условиях.

Жизнь в Красновишерске распределялась гудками целлюлозно-бумажного комбината. Это были наши часы, по которым мы ориентировались во времени.

Первый рев сотрясал воздух над городом в половине седьмого. Это была побудка. Два продолжительных гудка в восемь часов - начало смены. К этому времени комбинат успевал втянуть в себя через ворота всех работников, спешивших на работу по длинной и единственной улице имени Дзержинского, растянувшейся вдоль Вишеры. Третий гудок - два сигнала в двенадцать часов дня. На обед. В час гудок извещал об окончании обеда. Потом гудел в три часа. Это призыв на работу следующей смены. Два сигнала в четыре часа - это приказ новой смене приступить к работе, а предыдущей - разрешение покинуть рабочие места. Пятичасовой извещал конец

 

- 163 -

восьмичасового рабочего дня. В одиннадцать и еще два гудка в •двенадцать сотрясали округу, своего рода благословение на сон грядущий. От этих долгих гудков дребезжали стекла в окнах, они будили людей. Эта традиция шла со времен лагерей тридцатых годов. Комбинат находился в центре города, и рабочие успевали добираться до него по не мощеной летом и заснеженной зимой улице вовремя.

Три четверти населения города работало на комбинате. Гудки в ту пору были особенно нужны. У людей не было ни наручных, ни карманных часов. А гудки, словно куранты, всегда были начеку; извещая о времени.

Кроме того, в дремучих, не хоженных и незнакомых лесах не мудрено было заблудиться, потерять ориентировку.

В первую осень 1944 года мы от мала до велика ринулись в лес по грибы и ягоды - благо там их было тьма-тьмущая! Малина, черника, голубика, брусника утоляли голод, прибавляли силу. Ягоды заготавливали впрок, продавали и обменивали на продукты и вещи. В этих лесах мы бы просто затерялись. Многие блуждали по лесу, не надеясь уже выбраться, но шли на звуки гудка-спасителя, он возвращал в бараки. Гудки служили нам в то время своего рода звуковыми и временными маяками в радиусе полсотни километров.

Но несмотря на все это, рев заводского гудка был ненавистен. И только в 1977 году, когда я был в городе Красновишерске в очередной своей поездке (а их было у меня шесть, не считая первой - бесплатной) я не услышал рева заводского гудка, в городе было все тихо и спокойно.